Александр АКУЛОВ

 

2.1  Я-СРЕДА И ЕЕ ДЕЛЕНИЯ

 

2.1.1  ПРИСУТСТВИЕ    ПРИ   КАЖИМОСТЯХ

 

      Мне кажется, что я присутствую в некотором мире. Мне кажется, что я ощущаю нечто. Пусть даже ощущение – иллюзия, но и тогда оно все-таки реально, хотя бы и в виде иллюзии. Слова "я" и "мне" употреблены в звательном смысле. Этот указательно-символический смысл восходит к прагматике, а потому не является точным и однозначно определенным. Выражения типа "я делаю", "я вижу", "я желаю", "я мыслю" и т. п. есть общепринятые обыденные выражения, в которых допускается гомункулусирование "я" или сведение "я" к суррогату названия одушевленного предмета. Прагматико-приблизительное означение "я" приводит к величайшей путанице в сферах более специальных. Ввиду подобных  деформаций и смещения смыслов, о "я" даже начинают говорить как о чем-то загадочном, как о некоем глубоко спрятанном объекте, или ставят знак равенства между понятием "я" и понятием "душа". Однако такие соотнесенности есть соотнесенности с безличным потусторонним и к собственно "я" они прямого отношения не имеют. Не выходя из пределов наличности и даже прагматики, мы не можем говорить о "я" как о метафизическом всплеске. Тем более что речь идет о всяком здесь-теперь данном "я" с присущими ему рамками, но не о незримых расширениях этих рамок в иное. "Я"-в-ином – уже не есть натуральное "я".

      В несуррогативном смысле словом "я" можно обозначить только ощущение человеческого "я". Это "я" не имя и не ноумен, но один из самых доступных и наглядных объектов. Такое и только такое "я" обладает статусом реальности, причем реальности непосредственной. Потустороннее или хотя бы частично потустороннее "я", если это не именной суррогат, есть либо уже не "я", либо (что чаще всего) – традиционная фикция, миф, под которым каждый волен понимать всё, что ему угодно. "Я" – суррогат человеческого имени – есть только пустой звук, общее самообозначение человека, служащее для целей обыденных. Наше "я" обладает некоторым квазисубстанциональным денотатом, оно не заместитель какого-либо объекта, а потому в грамматическом плане это слово фактически является существительным, но не местоимением в первом лице, единственном числе. Грамматическими признаками этого нетривиального слова являются несклоняемость, отсутствие соотносительности  спряжению  (обозначения "мне", "меня", "мы", "себе" и т. п. здесь отпадают) и кавычки.

      Высказывания ["я" ощущает] и ["я" кажется, что оно ощущает] логико-грамматически не точны, так как призваны нести логическую нагрузку, которая не соответствует их форме. В высказывании ["я" ощущает] слово "я" пассивно, несмотря на присутствие глагола. "Я" лишено активности в тривиальном смысле. "Я" – это не человек, не субъект, не сознание в целом, не ощущение телесности как таковой. Ощущение "я" столь же просто и наглядно, как и ощущение розового света, но, в отличие от последнего, оно интегративно, а не частно. Казалось бы, ощущение "я" есть бессознательная (нечеловеческая) абстракция, которая заложена в самом факте сознания. Это верно, но аналогичной априорной абстракцией является и ощущение кислого или соленого в виде их заданности как семиотических явлений. Многие ощущения (например, ощущение цвета) доступны только указанию и ссылке, их невозможно описать словесно, в то время как ощущение "я" сверх своей нативной доступности имеет при достаточной терминологической дифференцированности и относительную неуказательную вербальную доступность.

       Ощущение "я" есть такое ощущение, от которого невозможно или, по крайней мере, труднее всего отвлечься. Это ощущение оказывается ощущением присутствия, ощущением присутствия при ощущениях. Можно не видеть окружающих "предметов", можно сосредоточиться на чем-то и забыть на какое-то время о "своей" "телесности". Разглядывая, например, картину, вполне можно также забыть про собственные руки, ноги и сами глаза. Весь реально-доступный мир может состоять только из ощущения "я" и изображения на картине.

    Приведенный пример вполне правомерен, но ввиду наличия психологических неопределенностей его не следует абсолютизировать.

      Слово [я] (я-без-кавычек) есть только наименование (выражается местоимением в значении существительного). В частности, оно тождественно слову "субъект", если иметь в виду не "субъект вообще" и не кого-то находящегося вовне, а конкретный субъект внутри себя самого. Этот внутренний субъект действительно местоименен и по отношению к конкретной реальности является достаточной условностью. Реальные объекты характеризуются тем, что существуют независимо от того, даны для них слова-обозначения или нет. Теперь допустим, что субъект в один прекрасный момент девербализовался, то есть потерял способность к доминирующей языковой сигнальности. Что получится в результате? Весь субъективный мир будет состоять из ощущений "я", внешних, внутренних и прочих ощущений (при весьма широком толковании слова "ощущение"), и никакого субъекта там не будет. Субъект – это условная философская оболочка, в которую все это вмещено. В процедуре, которую мы только что рассмотрели, нет ничего фантастичного и деструктивного. "Девербализация" здесь может означать только действительное неиспользование слов в относительно заметный промежуток времени.

      Ощущение "я" – одно из тех немногих ощущений, которые в рамках способности опознания не меняются и не уничтожаются с изменениями непосредственной реальности. Оно оказывается цементом всего сознания. Его неформальной характеристикой является наглядная экзистенциальность. Если "я" есть цемент всех ощущений, то [я] или "субъект" – их застывшая пропозициональная рамка. И "я", и [я] пассивны. Их пассивность можно видеть в разном плане.

        Кроме того, пассивным является и все субъективное сознание и всякая осознанность. Самоактивность, то есть самостоятельная активность, активность как таковая, а не просто изменяемость, приписывается сознанию вследствие как непоправленных грамматических форм, так и – феномена суммационно-практической активности. Фактуально суммационно-практическая активность выявляет себя как прагматическая условность – обозначение-сокращение. Какого-либо метатеоретического значения она не имеет, будучи незамкнутой на последовательные ряды феноменов. Те же ряды феноменов, которые реально присутствуют, могут содержать только ощущения волевых импульсов, сами по себе не являющиеся динамизаторами. Высказывания типа: "я захотел согнуть руку и согнул ее" относятся к примерам пресловутой суммационно-практической активности. Никакой связности между "захотел" и "согнул" нет – действительность здесь скрыта. Суммационно-практическая активность (СПА) – типичная иллюзия, возникающая задним числом при неправомерном разложении сознания на уровни, противопоставлении одних феноменов другим и смешивании сознания с его фикциями.

      Мнение, что одно событие в сознании производит другое, есть хорошо известное принятие последовательности следования событий за причину и следствие.

      Все сказанное относится и к "немеханической деятельности". Пусть я высказал какую-либо мысль, и, если я мыслю, я говорю, что ощущаю свою мысль. Именно ощущаю – если бы не было ощущения мысли, то мне не казалось бы, что я мыслю. То, что не есть ощущение, – того нет в сознании. Смысл же дается непосредственно-наглядно. Итак, я утверждаю, что мысль есть мысль-ощущение или, иными словами, ощущение смысла. Чисто формально мысли можно разделить на непроизвольные и квазипроизвольные. Последние сопровождаются ощущением волевого импульса. Этот импульс есть импульс-ощущение, а потому не является проявлением деятельности сознания, а тем более "я" или субъекта.

      Высказывание [мне кажется, что я присутствую в некотором мире] имеет в себе некоторую соотнесенность с психической схватываемостью, но это высказывание философски неправильно. В нем присутствует не совсем правомерное расчленение психических феноменов и тавтология. Оно сводится к высказыванию: [мне, моему субъективному миру, кажется, что мой субъективный мир присутствует в моем субъективном мире]. Миру реальных ощущений в целом никогда ничего не кажется, тем более ничего не кажется собственно ощущению "я". Ощущение "я" находится в той же сфере, что и все остальные ощущения, но не парит над ней, не смотрит на нее. Правильнее говорить не [я (субъект) ощущаю то-то и то-то], но [ощущение "я" сосуществует с таким-то и таким-то ощущением] или [ощущение "я" плюс такое-то и такое ощущение]. При этом я-местоимение – только суррогат или рамка. К последнему смыслу более близко высказывание: [в здесь-теперь-так сознании-калейдоскопе присутствуют такие-то и такие-то сознания-ощущения] – высказывание дано без топологических поправок.

        Таким образом, высказывания типа "я действую", "я мыслю", "я желаю" неверны в данном контексте. Когда речь идет об ощущениях-мыслях, то они, как все остальные ощущения, автономны до определенной степени и, как все остальные ощущения, суть собственные самоощущения. Иные ощущения в неких своих ипостасях не мигрируют в ощущения смысла. Связность между собственно ощущениями смысла и прочими ощущениями не сознательная, а рефлексивно-рефлексная (см. раздел 1.1).

       Кажущаяся координаторность, проективность, апперцептивность и несплошная перцептивность мыслей дается фактуально без передачи явной возникаемости этой фактуальности. Хотя мы не отождествляем прямо мысли с рационалами[1], выражающими отношения между субъективными предметами, а тем более – с суждениями, мы имеем в виду центральные ощущения смысла. Однако если говорить о тех ощущениях смысла, какие без особых сосредоточений спаяны с остальными ощущениями и разлиты в них, не требуют ни вербализаций, ни представлений, то нужно заметить, что их спаянность и разлитость носит досубъективносознательный характер. Например, разлитые ощущения смысла имеют прямое отношение к факту сознательности, хотя и даны не изнутри ее. Даже сама наличность ощущений связана с ними. Если мы заявим, что некое одноклеточное существо имеет химическое ощущение или некоторое суммарное ощущение, то этим мы должны признать, что оно обладает и разлитыми ощущениями смысла – в противном случае утверждение о наличии у одноклеточного существа ощущений ложно. Можно видеть, что разлитые ощущения смысла – атрибут любого ощущения. Разумеемся, примеры с существами иной природы применительно к начальным главам изложения могут иметь только иллюстративное значение – мы подчеркиваем значимость разлитых ощущений смысла и ощущений смысла вообще как для обычного, так и для измененного присутствия-в-мире. Любые сновидения, галлюцинации, "деперсонализации" этого не меняют. Измененными здесь оказываются только рационалы.

      Смысл, на первый взгляд (кажуще) связанный с идеями, фактически связан не с идеями, а с неточными представлениями-ссылками на идеи. Осмысленность в той или иной степени означает выделенность, различенность, явность. Парадокс рациональной стороны смысла в том, что, выделяя, она в то же время и отграничивает, вычленяет – создается смысловая пленка, непроницаемая для  смысла. Более глобально это означает то, что познание увеличивает непознаваемость. Осмысленность сплошь и рядом бессмысленна: выделено то или другое, но сама наличность того или другого оказывается внесмысленно непроницаемой, словно посторонней. Схватываемость психического логично-алогична.

      Несмотря на недопроницаемость, психическая схватываемость полностью наглядна. Сознание бессознательно по отношению к себе в плане своего рождения: осознание бессознательно, но бессознательных осознаваний в то же время не бывает, поскольку неосознанное и не есть сознание. Так называемые "бессознательные ощущения" не бессознательны, но либо амнестичны, либо слабо центрированы. Кроме того, употребляющие высказывание "бессознательные ощущения" иногда подразумевают вовсе не ощущения, а подпороговые раздражения, то есть нечто непсихичное в нашем смысле.

 

                  

2.1.2 КВАЗИСРЕДА

 

А. КВАЗИСРЕДЫ

 

       Совокупность всех внешних реально существующих ощущений мы называем квазисредой. Если предмет находится в зрительном поле, если он видится, то он квазисреден. Иными словами, если я смотрю на предмет и вижу его, то он находится в квазисреде; если я от него отворачиваюсь, то он исчезает из квазисреды.

       Квазисредные ощущения – это полные натуральные ощущения, но не абстрактно-психологически вычлененные. Например, ощущение цвета вне иных ощущений реально почти не предстоит. Реальные ощущения – это всегда ощущения-восприятия, какими бы малыми они ни были. Ощущения квазисреды – это все зрительные и звуковые ощущения субъективного настоящего. Ощущения запахов, осязательные и вкусовые ощущения являются в той или иной степени пограничными между ощущениями квазисреды и ощущениями соматического облака.

       Одним из интегративных ощущений квазисреды является ощущение движения и вообще изменений. В качестве интегративных ощущений квазисреды могут выступать ощущения других сред и самостоятельные интегративные ощущения.

       Квазисреды подразделяются на квазисреды обычного бодрствующего сознания, квазисреды сновидений, галлюцинаторные и иные.

      Квазисреды обычного бодрствующего сознания тяготеют к одному классу. Выражение "имеют только один класс" было бы здесь неверно, поскольку частичные выходы за его пределы вполне возможны. Например, вполне известен феномен псевдогаллюцинаций и другие проявления измененного сознания при достаточной сохранности и доминанте обычной СРОС.

       Разнообразие здесь может возникнуть и за счет смешения различных типов квазисред.

       Более богаты типы квазисред сновиденийные[2] и галлюцинаторные. Однако подробно описать эти среды не представляется возможным, ввиду малых мнестических рефлексий между квазисредами различного типа. Фактор амнезии тем сильнее, чем более дивергентны между собой сравниваемые квазисреды. Из сновиденийных потоков сознания запоминаются, как правило, те, какие более или менее похожи на тривиальный бодрствующий поток сознания, имеют в той или иной степени близкую к нему рационально-сигнальную выделенность.

 

        Классы потоков сновиденийного сознания

        следующие:

 

      1) Потоки сновиденийного сознания, рефлексивно-рефлексно связанные с "обыденным" сознанием. В них могут действовать те же люди и те же отношения, что и обычно. Часто мнестическая связь основана здесь не на рациональном, а на ассоциативном и эмотивном.

 

2) Потоки сновиденийного сознания, не связанные с обычным потоком сознания, но имеющие ту же рациональную фактуру; то есть, если в них и действуют люди, то совершенно незнакомые в "этой" жизни, если в них есть дома и города, то совсем не из "этой" жизни. Общее с тривиальной квазисредой здесь только те или иные проторенности, законоподобия, уже начинающие выпадать.

 

     3) Мифические сновидения. Обычные связи вещей здесь нарушены. В редких случаях преодоления мнестического барьера эти сновидения представляются совершенно фантастическими.

 

     4) Ультрасновидения. В них нет ничего похожего на дома, деревья, лица. Это некий естественный абстракционизм. Действующее начало – некоторые сущности апрагматического порядка. К ультрасновидениям иногда приближаются младенческие сновидения, насыщенные одушевленными пятнами, змееподобными существами (но не змеями!) и беспредметными ландшафтами.

 

     5) Прочие.

 

 

       Могут существовать мнестические связи между сновидениями одного рода без заметного посредства бодрствующего сознания. Некое сновидение вполне может оказаться закономерным продолжением другого сновидения, какое было по тривиальному отсчету времени более 20 лет назад.

        Несмотря на возможность наличия в сновидениях полных аналогов звуковых ощущений, вербальное в них часто заторможено – действует некая передача мыслей между героями сновидений без посредства слов, наличествуют суждения героя без внутренней речи и т. п.

       По своей сложности, структурированности сновидения часто более сложны, чем обычное вúденье: возможно сновúденье необычайно сложных узоров, чтение и писание романов во сне (иногда с последующим воспроизведением наяву). В сновидении вполне возможно и безобразное мышление. От всего этого не надо отгораживаться, традиционно указывая на якобы интеллектуально низкий статус сновидений – возможность мнестических иллюзий и иллюзий восприятия ничего не объясняет.

       Некоторые сновидения объединяются в сновиденийные потоки – как бы самостоятельные внутренние жизни.

       Обо всем этом нельзя не упомянуть, но, тем не менее, на роль исходного философского лужка могут претендовать только непосредственно переживаемые квазисреды в кажуще-доминирующем потоке сознания. Несмотря на всю сложность сновидений, на их связность друг с другом, наличие в них умозаключений и рационализаций, практически они имеют значение для мировоззрения только по факту своей растительной наличности, по своему тону и пролаганию.

       Обычная квазисреда бодрствующего сознания может служить основой неабстрактных и абстрактных представлений, а затем – и основой создания фиктивных прагматических и научных сред.

 

 

 

 

 

 

 

 

Б. ЗРИТЕЛЬНАЯ КВАЗИСРЕДА БОДРСТВУЮЩЕГО СОЗНАНИЯ

 

        1) Какая-либо точечная сосредоточенность здесь невозможна, но изменения в ней связаны не только с движением-перемещением, переменой положения, направления взгляда и т. п. – все относительно квазинеподвижное имеет малоуловимую подвижную фактуру: нормальные сцинтилляции, флуктуации, текучесть. Все эти микрозрительные феномены выступают как своего рода приметы стробоскопичности. Однако далее этих примет сравнение идти не может.

        Микровосприятия не содержат однозначно определенных ощущений цвета и формы. Ансамбли микровосприятий существуют внутри почти любого ощущения объема или поверхности. Из суммационного сигнально-рационального зрительного сознания какие-либо микрофеномены обычно выбиваются, но, тем не менее, психическое "броуновское" движение вполне реально. Наиболее яркую его картину дают восприятия в условиях отсутствия источников света.

        Полная темнота никогда не бывает полной чернотой. Темнота – это как бы материя зрительного восприятия, она оказывается не чернотой, а зрительным хаосом. Если не иметь в виду неизбежных наложений из других сред сознания, последовательных образов и т. п., то этот хаос имеет исключительно микрозрительную природу. Рациональное, а отчасти и неявно-логическое в зрительной квазисреде коррелируют с оптимумом освещенности. Если темнота иррациональна, малосигнальна, доинформационна и имеет специфическую ологиченность, отличную от ологиченности обычного зрительного сознания (ментальная логика здесь рассматривается как граница данности вещей в виденности), то чрезмерная освещенность также уничтожает обычное сигнально-рациональное. На первый план может выступать не ослепляющий фактор, а контрастирование. При предельном усилении освещенности возникает нечто вроде цветовой относительности: ярко высвеченный однородный по цвету экран теряет свой цвет и может приобрести цвет источника света, экран сам превращается в источник света психически, но при наличии на экране нескольких цветов, а затем их одновременном сильном освещении цветоразличение имеет место. Наличие одного цвета как бы индуцирует наличие другого. Это компарационное граничное восприятие с недостаточно выработанной сигнальностью играет роль пародии на обычное цветоразличение. Цветовые иллюзии менее известны, чем иллюзии формы, размера и опознавания, но связанные с ними формальные принципы почти те же.

       Следует заметить, что все зрительные иллюзии зрительно реальны. Чувственный карандаш, наполовину опущенный в чувственную воду, реально-зрительно сломан. В том, что все зрительное есть нормальная иллюзия, сомневаться не приходится. Конституциирование этой иллюзии – вполне в рамках СРОС.

       Рефлексивно-рефлексное, проступая через мнестическое и микромнестическое (инерцию квазисреды), а также через сосредоточение-рассредоточение, способно приводить зрительное сознание к определенному статусу, несмотря даже на те или иные искажения восприятия, изменения условий восприятия (например, искусственную перемену "верха" и "низа"). Возможность самоподстройки и сохранения статуса не распространяется на изначальную предрасположенность к иллюзиям. Эти иллюзии можно рассматривать как своего рода зрительные парадоксы, вытекающие не из неких недостатков или погрешностей как таковых, но из компенсаторных способностей, сглаживающих эти недостатки. Естественно, парадоксами не могут считаться иллюзии фактурного характера (перспектива) и патологического характера (например, диплопия).

      Однако, говоря о квазисреде, само слово "иллюзия" мы вынуждены взять в кавычки. Критерием иллюзорности в обычном случае является прагматика. Указывать здесь на антифилософский характер прагматики не имеет смысла – достаточно того, что собственно квазисреда никогда не может поверяться квазисредой; то, что было квазисредой, – сейчас уже не квазисреда. То, что видится, – то и есть квазисредная истина.

       Зрительное сознание последовательно-пассивное (при суммационной активности) с прагматической точки зрения не кажется инородным наростом, проявляет себя как прибор прицела и индикации. Тем не менее, никакие эксперименты (область прагматики) не смогут доказать, что зрительное сознание не есть эпифеномен, поскольку всякого рода переадаптации могут соответствовать переадаптации иного, а само зрительное сознание имеет шанс быть отбросом этого иного. Самоосознаваевость и многосложность не являются гарантией противоположного.

      Зрительные ощущения коррелируют со многими другими ощущениями, в том числе с ощущениями волевых импульсов, недистантных и дистантных осязательностей. В квазисреду входят зрительные соотнесенности ощущений соматического облака. Тем не менее, эта многосвязность остается несамостоятельной, несамодовлеющей – сознание заслоняет собой свое происхождение. Указанные корреляции, практически отмечаемые, являются не только антифилософскими, но и антипсихологичными (при использовании термина "психика" с учетом разделения на "психическое" и "психейное").

      На зрительную квазисреду наложены проекции из других сред. В ней самой разлиты недифференцированные диффузные волевые, эмотивные и смысловые ощущения. Сверх того, на нее проецируются эти группы ощущений в своем специальном виде.

      Зрительное сознание недопроницаемо, несамостоятельно, неполно, несамовытекающе. Его трудно дополнить до какой-либо цельности. Если многие смысловые и эмотивные ощущения имеют тенденцию к монистичности, при экстраполяции их дополненности, то зрительное сознание трудно как-то дополнить, оно плюралистично и в лучшем случае наводит на различные атомистические гипотезы. Какая-либо попытка усиления зрительности приводит только к продолженной зрительности.

      Антимонистичность зрительного связана со зрительной структуральностью. Эта структуральность имеет четкий сигнально-рациональный характер (в том числе в сновидениях), который совершенно исчезает в микровосприятиях и граничных восприятиях, заменяясь иррациональностью. На пределе зрительной разрешимости (по времени и по протяженности) исчезает не только рациональное, но становится неопределенной и сама ментальная логика.

      Собственно психологическая интерпретация стробоскопических эффектов не должна упираться в физико-прагматическое. Можно видеть, что иерархии рациональных выделенностей нисколько не касаются начальных сцинтилляций, флуктуаций, призрачностей. Существование зрительных рационалов проходит через волны неопределенности, через массив зрительных феноменов с коротким периодом субъективно выделяемой жизни. Это своего рода стробоскопия третьего типа.[3] Тем не менее, сама рациональность имеет здесь явно досубъективный характер – делать на микрозрительное слишком  большой акцент было бы опрометчиво. Однако вполне можно говорить об обращении процессуального в протяженностное и структурное. На кажущийся зрительный локус времени рядового восприятия приходятся 2-3 спонтанных колебания всего зрительного поля. Локус времени зрительности вообще совсем иной, чем локус времени зрительной рациональности. Локус рациональности здесь совпадает с локусом опознания. Тестирование локуса путем предъявления объектов и напечатанных слов не может иметь какого-либо теоретического значения ввиду иерархичности самой рациональной среды.

      Зрительного материала недостаточно, чтобы судить о его исходной плюралистичности или об исходном расщеплении чего-либо цельного.

      Условно зрительное можно подразделить на составляющие из форм-структур, объемной или поверхностной консистенции (блеск, матовость, фактура, текстура и т. п.), цветности и другие. Однако, как уже отмечалось, реальное зрительное ощущение – всегда и восприятие. Восприятие цвета и света вне иных зрительных составляющих достаточно экзотично.

         Если по физическим кажимостям основа всех цветов – белый свет, то психологически основа всех цветов – совершенная темнота. До некоторого предела увеличение психической "светности" коррелирует с рационализацией зрительного поля. Чем сильнее освещенность, тем, обычно, менее заметны микрозрительные элементы, находящиеся в психическом "броуновском" движении.

         Психическая зрительная темнота протяженна, но не двумерна и не трехмерна, а ее подвижные элементы негеометричны. Они явно не точки, но о них нельзя сказать, протяженны они или нет, то есть они нерациональны и, более того, возможно, дологичны. Все это касается рядового восприятия без каких-либо специальных сосредоточений. При попытках намеренной интроспекционной экспертизы в темновом зрительном восприятии кроме этих зрительных квазимолекул можно выделить некоторую сетчатую структуру, мозаичность. Элементы сетки являются ячейками, не переходящими одна в другую. Они более светлы, чем остатки протяженности между ними. При различных других условиях, механических раздражениях глазных яблок и т. п. может даже возникнуть предположение о возможности виденья собственной сетчатки. Здесь не идет речь о каких-либо фантомных ощущениях. Промежуточным между описанными феноменами и фантомами является виденье более крупных и более ярких вспышек или, наоборот, появление более крупных темных пятен наподобие "угольных мешков" Млечного пути, борозд и т. п.

      Микрозрительные элементы могут быть тусклы или обладать почти всеми цветами радуги. Все это наблюдается при отсутствии цветовой однозначности: в "сцинтилляциях" как бы нет разницы между цветом и светом. Совокупность квазицветных элементов суммационно производит общее ощущение темноты. Восприятие темноты и ее элементов – один из примеров для установления топологии сознаний.

      Другой крайний случай зрительного восприятия – это восприятие пучка света в его эпицентре, то есть восприятие самого излучающего участка в квазисредном источнике света. В предельном случае этот участок бесструктурен и однороден, внутренне недвижен. Квазисредно "источник света" – это не свет и не источник света, но источник чего угодно другого: энергии, антиэнтропии. Источник света выступает как разграничитель полярностей, фактор разделения того, что уже заведомо присутствовало в темноте, но было смешано, аморфно. Темнота – это пустой включенный экран зрительного сознания.

      Никакой светности не может быть не только у идеи длины волны, но и у условно обытиенной длины волны. Если темноту назвать зрительным вакуумом, то ее элементы окажутся спонтанно возникающими и исчезающими квантами зрительного поля. То, что называют источником света, выступает квазисредно как источник напряженности, формообразующий искривитель зрительного пространства.

      Тем не менее, элементы зрительного сознания – всего лишь квазиэлементы, ввиду их неполноценности и, по крайней мере, субъективно данной поверхностности.

 

     2) Зрительная квазисреда не является ни евклидовой, ни трехмерной. Зрительные объекты трехмерны только в своей рационально-суммационной выделенности. Взятые вне корреляций с тактильно-кинестическим, не как прагматическое сигнальное, они теряют стереометрическую определенность. На двумерном плоском изображении или в зеркале можно воспринять нечто трехмерное, но многомерность несет уже и чистый холст, и обычная серая стена.

      Не отождествляя протяженность и протяжение, протяженность и пространство, далее мы придаем термину "пространство" меньший логический объем, чем термину "протяженность". Порождается благодаря этому некое неокартезианство или нет, нас не интересует, – отказываясь, как видно из вышеизложенного, фетишизировать телесность, мы, тем не менее, признаем актуальность декартовского парадокса пустоты. Пусть это будет "картезианство" с поправкой на бестелесность и непространственность.

       Пространственность имеет отношение не к чистому зрительному, но к сигнальной выделенности, а эта выделенность может быть совершенно разной. Получается, что одна и та же протяженность порождает различные пространства. Кроме подобных частных ощущений протяженности существует и общее. Общее ощущение протяженности – уже не квазисредное, а интегративное ощущение.

       Участок зрительного сознания (именно участок, хотя и апространственный) суммационно вполне может образовывать собой нечто явно трехмерное; в другом случае он, в ряде представленностей, может считаться искривленной двумерной плоскостью, самоосознающейся; с учетом микрозрительного и в волнах микрозрительного он неопределенномерен, чуть ли не бесконечномерен.

        Суммационно двумерными могут считаться быстро предъявляемые и быстро исчезающие объекты, а также предметы в особом ракурсе, например, если грани прямоугольного предмета скрыты за одной гранью. Мир выявляет себя как суммационно двумерный в опытах со стабилизацией сетчатки (путем оптико-механической стабилизации или путем обездвиживания глазных мышц). Однако при отсутствии исключений, ограничений поля зрения, зрительная среда стереометрична.

       Какая-либо определенномерность сразу исчезает при попытках более строгого рассмотрения зрительности в самой себе. Внутри "двумерной" поверхности белой стены и "трехмерного" воздуха оказывается явным как бы дополнительное пространство с неопределенной измеряемостью, подобно неопределенной измеряемости пространства запаха и его проекций, призрачное.

        Призрачны границы зрительного сознания и "расфокусированное" зрительное сознание. Призрачность заключается в диффузном понижении проницаемости сознания, в составлении чего-либо протяженно-осознаваемого из провалов опознаваемости, сосредоточенности, понижении иных характеристик, свойственных оптимальному зрительному восприятию.

        Нетрехмерность зрительного сознания еще и в том, что это сознание не является полноценной протяженностью, не похоже на протяженности фиктивные, геометрические.

       Одно из свойств зрительной квазисреды – перспективность (психический прототип закона квадрата расстояния), а с этим свойством связано свойство сфероидальности. Куполообразность звездного неба и вообще неба не диктуется свойствами его предметоположенности. Мнимо куполообразна темнота и общее незрительное ощущение пространства. Призрачно-шарообразен весь психический мир. С одной стороны, призрачное уничтожает границу сферы, делает ее неопределенной, с другой – призрачное размывает контуры чего-либо, ограничивающего дальние горизонты видимости, восстанавливая сфероподобность.

       Гомункулусов-наблюдателей в сознании нет, и некоторые из восприятий, в том числе экспериментальных, позволяют выдвигать гипотезу о том, что зрительное сознание не шарообразно, но представляет собой внутреннюю поверхность весьма малой сферы (по сравнению с иллюзорно огромными апперцептивно-стереометрическими горизонтами). Парадоксальность в том, что внутри сферы нет ничего, даже пустоты менталитета, и в том, что сама внутренняя поверхность сферы отнюдь не есть искривленная двумерность в чистом виде. Как уже отмечалось, неопределенномерность сознания вполне актуальна, и само высказывание "поверхность сферы" имеет только статус приблизительной локализуемости. Таким образом, "сферическая гипотеза" означает нематематичность поверхности этой сферы, наличие некоторой малой толщины у нее, то есть расположение мира с неопределенномерностью между двумя концентрическими сферами, расположенными весьма близко друг к другу.

       Антифилософское значение "сферической гипотезы" заключается в наукообразности последней. Один из признаков наукообразности здесь – наличие подстановки опыта: двумерность воспринимаемого определяется путем тех или иных ограничений, вносимых в восприятие, с последующим распространением наблюдаемого на всякое восприятие данного класса. Примерами подобных опытов могут быть опыты со стабилизацией сетчатки, а также опыты с изменением локальности воспринимаемого при использовании зрительных труб, микроскопов и даже просто ограничителей угла зрения без всякой оптики. Видимое в последних случаях может казаться находящимся непосредственно в "сетчатке", "мозгу" – границы видимости как бы совпадают с границами психически ощущаемой соматики. Пропозициональность подобных опытов касается только подобных же опытов, но не опыта восприятия вообще. "Сферическую гипотезу" приходится иметь в виду только потому, что цепь подстановок здесь не достигла еще обычного для естественных наук абстрактно-прагматического масштаба.

       Иллюзорная реальность есть также реальность (в качестве иллюзии). Как мы увидим в следующих разделах (пример квазисреды это делает уже ясным), даже реально-иллюзорный психический мир вовсе не шарообразен в обычном смысле из-за отсутствия в этом шаре "ядра", наличия в его центре области психического вакуума. Следовательно, вся разница между протяженностью сред сознания и протяженностью согласно "сферической гипотезе" заключается лишь в масштабах и дистанциях – стереометрическое кольцо здесь имеет только кажимостно разную толщину. Мы не будем здесь обсуждать возможность поглощения этой разницы апперцептивной интенциональностью. Ясно, что любой феномен, в том числе внутренний феномен, при попытках его локации неизбежно овнешнивается. При наличии и локации центрированного внимания имеет место обрыв замкнутой шарообразности (пространства внутри шара), а поскольку границы этого обрыва не предстают, оказываются поглощенными, то психическая протяженность выглядит карикатурно сходной с римановым пространством. Без десосредоточения, децентрации в нем невозможно даже проведение или поставление непересекающихся замкнутых прямых[4].

       Это сходство, а также сходство осознаваемостей с некоторыми математическими топологиями (например, антидискретными топологиями) не следует возводить в правило или абсолютизировать каким-либо иным способом.

       У квазисреды масса других более зримых показателей ее неевклидовости, в том числе перспектива, – вычерчивание картинок с ходами лучей, с целью сведения видимости к  физическим трюизмам, абсурдно относительно самой наглядной видимости.

      Изменения в зрительном сложно-наложены, и это не только "предметно-телесные" изменения. Зрительность дается в размытых и не соответствующих друг другу локусах времени. Зрительная хронизация не охватывает все зрительное целиком, но существует для каждой частности изнутри ее самой и изнутри каждой зрительной выделенности. Все возможные наложенности сходны несколько с наложенностями небесной механики (есть качественные, флуктуационные и тому подобные исключения). Наличие ощущений различной степени интегративности дает градации дленности[5] от еле заметной и вырождающейся – до полного отсутствия субъективного времени в том или ином ощущении.  Самоосознаваемость  каждого  из  ощущений  делает  его самого критерием собственной дленности. Другой критерий – критерий длительности – компарация частных ощущений в интегративных ощущениях (наблюдатель-гомункулус отсутствует).

      Апрагматически квазисреда оказывается желеобразной обволакивающей калейдоскопичностью и голографией "твердой" на ощупь. Эта мельтешащая среда кажуще непрерывна во времени и в пространстве, из-за наличия малоосознаваемых обобщений с иллюзорной истинностью.

      Ввиду мгновенных амнезий и мнестических иллюзий, неизбежного распространения близкого и далекого прошлого на настоящее, неуловимости самого локуса времени, квазисреда является неполноценно реальной средой в том качестве, в каком она предстает. Поток же квазисред есть не  только нечто нереальное, но даже и не есть нечто идеальное. Он – поглощенность. Какая-либо расшифровка этой поглощенности, реставрация, трансцендентальное узрение и т. п. при условии первичности целого по отношению к части, может и не приводить, вследствие указанных причин, к потоковости или склеенности квазисред, к подобию их ментальному пространству-времени. Топографическая прагматическая склеенность продолженных ощущений при этом не имеется в виду – она заведомо разоблачает сама себя – речь идет не о "вещах в себе", а о континууме ощущений как объекте.

      Будуще-прошлый поток сознания, как бы он ни представлялся из здесь-теперь сознания, проглочен и неестественен, хотя и может полагаться в некотором роде истинным – истинным вразбивку, истинным в качестве базы воспоминаний или как сами эти воспоминания. Ввиду этой асознательной проглоченности, недопроницаемости, непредставимости в качестве собственно самого себя, говорить о прерывании или непрерывании потока сознания бессмысленно. Поток сознания является не только субъективно-непротиворечиво непредставимым, но никогда не выступает и как нечто прагматическое, как собственно продленное сознание. Кажимость потока сознания – это только общее жизнеощущение плюс мнестическая интенция. Экстраполяция этой кажимости проистекает не из квазисред в чистом виде, а из инерционной схватываемости пакета квазисред.

 

 

В. ЗВУКОВЫЕ ОЩУЩЕНИЯ И СРЕДЫ

 

       Звуковые ощущения гораздо ближе к протоощущению, чем зрительные. Наличие в них двух слоев осигналенности более явно. Реактивная осигналенность звуковых ощущений весьма слабо подвержена анализу на предмет ее апостериорности или априорности. Первичная осигналенность может и не иметь никакого биологического значения (завывание ветра в трубе, гудение трансформатора, звуки капающей воды и т. п.) – при всем этом мы имеем в виду не звук как проявление чего-либо, но его тоническую наполненность, примативную одухотворенность.

       Оструктуренность звукового почти призрачна. Попытки музыковедческого оструктуривания малоспособны охватить звуковую данность целиком и полностью. Между тем оструктуренность звукового имеет в себе гораздо большие спектры, чем оструктуренность зрительного.

       Значение звуковых ощущений в прагматическом отношении, как правило, недооценивается. Бытует расхожее мнение о том, что 99% всей информации человек получает через зрительный анализатор. Естественно, при этом не учитывается качество и значимость информации. Кроме того, постановка опытов для выявления, откуда и как поступает информация, сколько этой информации проходит и по каким каналам проходит, весьма сложна, тем более что необходима еще и статистическая обработка, привязанная не к условиям эксперимента, а к онтогенезу.

      Всякого рода естественные и искусственные звуки, не носящие обыденно-сигнального значения, воспринимаются как белый шум, а иногда и называются белым шумом, но, обычно, никому не приходит в голову назвать белым шумом подавляющее большинство зрительных ощущений. Звуковая сосредоточенность, в отличие от зрительной, носит более насильственный характер и, соответственно, более значимый. Постороннее звуковое чаще является вредоносным фактором, чем постороннее зрительное. Если мы выделим из всего зрительного только операционально значимое, то количество всей "зрительной информации" резко сократится.

        Именно звуковые ощущения оказываются первичными носителями информации надобщения. Само наличие "текстов" связано с запускающим воздействием звукового. Человеческое мышление, в своем каноническом виде, целиком и полностью коррелирует с внутренней речью – внутренней представленностью звукового.

      Поэтому звук, так или иначе, более пластичен, более передает как рациональное, так и иррациональное (например, эмотивное-в-себе), чем зрительное, если, конечно, не учитывать, что опора на зрительное при передаче рационального в любом случае подразумевается.

      Мнение о том, что звук одномерен и имеет только одно измерение – по времени, необоснованно. Субъективно он иногда не имеет никакого измерения по времени (устойчивый микрофонный эффект, тон звукового генератора и т. п.). Субъективное ощущение звука (о чем, собственно, и идет речь) может быть совершенно не изменяющимся, константным – одна и та же "звуковая форма" или одно и то же "звуковое коленце" (в ином случае) протяжены по пространству, но не по времени (инерционность восприятия). Ощущение плывучести звука – ощущение уже не звуковое, а сцепленное с неизменяющимся звуком и изменяющимся остальным субъективным миром.

       В пространстве-протяженности звук не является чем-то точечным, а по числу измерений явно превышает зрительность. Кроме того, звуковые ощущения не даются поверхностными по кажимости, звук выходит как бы из глубины вещей. Разумеется, пересубъективирования подобных кажимостей существуют, но не уже, чем до границ малой сферы восприятия, границ соматического облака.

      Несмотря на всю возможную апрагматичность звукового, на возможность наличия звукового мира, превышающего по богатству данностей мир канонических эмотивностей, в музыке чрезмерное значение придается попыткам этносного осигналивания. Это осигналивание выражается в рефлексивно-рефлексном биологического толка, попытках звуковой передачи тех или иных обыденных явлений, текстов, а также косвенно – в простой звуковой демонстрации устройства музыкальных инструментов. Осигналивание часто означает притупленность. Классические и неклассические бравурности, вспенивания, грохотания, пасторали, сюсюканья и т. п. и есть непримитивно-примитивная рационализация, совершенно необязательная. Собственно искусством оказывается то, что все-таки прорывается вопреки всему названному балласту.

 

*   *   *

     Протяженная тишина представляется белой темнотой. Этот звуковой вакуум наполнен не только слуховым фоном полусоматической природы, но и фоном, похожим на тот, какой имеет морская раковина. В нем есть нечто от тютчевского гула. Звуковой вакуум более призрачен, чем зрительный, и его "броуновское движение" – это действительный предел восприятия.

      Звуковое часто предстает не только в виде акустических вспышек, всплесков, ударов и т. п., но и в виде целой среды. Эта среда, как и зрительная среда, имеет тенденцию к сфероидальному замыканию мира.

 

2.1.3  КОНТАКТНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ И СРЕДЫ

 

А. КОНТАКТНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

 

      Все субъективные среды можно разделить на реальные и фиктивные; реальные ощущения, в свою очередь, делятся на "рецепторные" и "нерецепторные", "внешние" и "внутренние", интегративные и неинтегративные. Многие из этих подразделений, в особенности отмеченные знаком кавычек в предыдущем предложении, достаточно условны. Термин "рецепторное ощущение" (или "рецепторная среда") мы никак не можем относить к связанности ощущений с физиологическими рецепторами, тем более что далеко не всегда соответствующие параллели проведены. Рецепторными ощущениями (или более благозвучно, но менее точно – рецептивными ощущениями) мы называем все неинтегративные ощущения, за исключением ощущений-представлений, то есть неинтеллектуальных представлений. Естественно, при этом мы никак не собираемся проводить или отменять коррелированность представлений с рецепторами. При необходимости можно было бы говорить о афферентности и о эфферентности.

       К рецепторным ощущениям мы относим звуковые, зрительные, осязательные, тактильные, вестибулярные, гравитационные, обонятельные, вкусовые, температурные и ощущение соматического облака. Возможны также всякого рода малоописуемые ощущения типа хронометрических, геодезических, электромагнитных (за пределами светового диапазона). Существуют также ощущения сухости, влажности, маслянистости, затылочное "виденье" и т. п. Ощущение при прощупывании чужого пульса – это не только тактильное ощущение – правильнее его было бы назвать транссоматическим. В соответствующих условиях слышать можно не только непосредственно ухом, но и всем телом, и это будет не только лишь слышание.

      "Твердость" и "мягкость" вполне можно "осязать" и дистанционно – с помощью постороннего предмета, как, впрочем, и форму, и это будет не столько осязание, сколько экстракинестичность. Само осязание  оказывается микрокинестичностью, а его высшим органом – вовсе не кончики пальцев, а язык.

      Все (или, по крайней мере, почти все) рецепторные ощущения, кроме звуковых и зрительных, с достаточной степенью правомерности можно назвать контактными. Это либо контакт-соприкосновение (ощущение твердости), либо тонкий контакт (обоняние), либо самоконтакт (ощущения соматического облака).

       Экстракинестические и тактильные ощущения придают психологическому миру псевдоматериальность, рефлексивно снабжают зрительное степенями прочности, но сами по себе они достаточно призрачны. Так, для зрячего в темноте и твердая стена – не совсем твердая стена. Общая рационализация опирается на синтез всех ощущений.

      Имеет некоторый смысл называть обонятельные и вкусовые ощущения хемоощущениями. В определенном классе случаев обонятельные и вкусовые ощущения неразделимы, взаимокомпенсаторны.

      Обонятельные ощущения протяжены, но негеометричны, обладает еще большей призрачностью и многомерностью, чем звуковые. Потенциально они более богаты, чем представляются. Обычно они образуют фрагменты среды, но не полную среду, остаются малоструктурными, вернее, неопределенноструктурными, маломнестичными, малопредставимыми (представить, например, сколько-нибудь развернуто тот или иной запах, как правило, нельзя[6]).

     Возможен незрительный и незвуковой каркас эстетического, но из-за амнестичности и эфемерности соответствующих ощущений это редко имеет какое-либо гуманитарное значение.

       Причина амнестичности хемоощущений вполне ясна и заключается в оборванности сигнально-рациональной оболочки. Если контактные хемоощущения и имеют  сигнальное  значение,  то только узкое, однозначное. Экзистенциальное отчуждение сред сознания в том, что наиболее богатые среды отчуждены сигнально-рациональным, а менее              

богатые редуцированы почти до исчезновения. Во всем этом имеется закономерность. Однако бедность хемосред не снимает возможности реанимирования богатства конкретных спектров ощущений обоняния и вкуса.

      Сам термин "хемоощущение" избран нами как дань эволюционизму – здесь можно было бы говорить о квантово-молекулярном ощущении – при желании проводить какие-либо натурфилософские корреляции. Такие корреляции преждевременны, а отсюда и термин "хемоощущение" не имеет, по нашему представлению, никакого отношения к химии, а равно и к физиологии. Если угодно, здесь идет речь не о химии, а о психохимии, что никак не соединимо по существу, невзирая на длинноты параллелизмов.

 

Б. СОМАТИЧЕСКОЕ ОБЛАКО

 

       Казалось бы, ощущение соматического облака (ощущение собственного тела) – это самое телесное из ощущений, но в действительности оно – одно из самых призрачных. Естественно, мы имеем в виду собственно ощущение соматического облака или его частностей, но не некое косвенное ощущение тела через зрение или осязание.

     Ощущение соматического облака – это ощущение границ соматического облака, но не некой иллюзорной наполненности. В полном ощущении соматического облака человек не имеет обыденно понимаемой человеческой формы – опять явно прослеживается тенденция к сфероидальности. При общей, но не скачущей сосредоточенности на соматическом облаке, поднятая вверх рука сливается с общим облаком, не оказывается чем-то выступающим наподобие ветви. Даже и при специальном неполном ощущении (тем более непреднамеренном) разделенности, расчлененности соматического облака отсутствуют, но есть различные области и направления. Все  эти области фактически оказываются всего лишь поверхностями.

      Призрачность соматического облака, его оповерхностность и малоизученные причины эффективности китайских методов медицины проливают некоторый иной свет на сугубо нефилософскую гипотезу о местонахождении сознания человека... в коже или иных оболочках эволюционно кожного происхождения. В какой-то степени это ассоциируется со значением мембран для микроорганизмов, но продуцировать отсюда какие-либо философские заключения не имеет смысла.

      Ощущения давления, тяжести, натяжения, тепла, холода и дают в итоге ощущение тела; ощущение тела или ощущение соматического облака (что вернее) отчасти составляется из всех перечисленных ощущений, а отчасти является их пересечением, диффузной интегративностью. Ощущение соматического облака образуется также и за счет соматических реактивностей (ненейтральные ощущения, например, ощущение боли, ощущение локальной приятности и т. п.), но оно и само в определенной степени реактивно. При всем этом интегративность ощущения соматического облака не столько суммационна по протяженности, сколько суммационна по витальности; эта интегративность слишком тонка и подходит к порогу проницаемости. Тело – это всего лишь призрак тела. Призрачно не только оно, но и отдельно взятое ощущение телесной тяжести.

      Соматическое облако – это не только ощущение, но и среда, отдельная от квазисреды. В этом смысле соматическое облако является ареной для многих других ощущений и при этом, в отличие от квазисреды, не сливается с каждым из них.

      Итак, соматическое облако не отождествляется с контактными ощущениями. Тогда возникает законный вопрос: где в этом случае находятся соматическое облако и контактные ощущения? В квазисреде они, естественно, не находятся. Можно в какой-то степени рассматривать среду внутренних проекций (квазикожную среду, поверхностную среду соматики), но полное объединение разнороднейших ощущений в одно общее затруднено. Определенную путаницу вызывают и накладки зрительных и звуковых ощущений. При желании можно продуцировать различные каверзные вопросы типа вопроса о средонахождении хруста в голеностопном суставе.

      Если ощущения вкуса, запаха можно отнести к пограничным между квазисредными и соматическими ощущениями, то к собственно соматическим ощущениям относятся ощущения соматической тяжести, растяжения, кинестические ощущения (в том числе "мышечные", "сухожильные" ощущения), некоторые реактивные и некоторые экзотические ощущения (бегание "мурашек", "стук" в висках, ощущения после травмы т. п.). Всякого рода амбивалентные ощущения: виденье собственного тела, слышание собственного голоса (внешняя компонента), улавливание собственного тепла или холода – мы относим к квазисредным ощущениям и пограничным ощущениям.

      Все собственно соматические ощущения и ощущения смежные им оказываются разорванными и фрагментарными. Они соединяются не сами с собой, не через непосредственную осознанность, а через общее сознание. Следовательно, соматическая среда – это не одна среда, а совокупность различных сред-локальностей. Ощущение соматического облака и другие ощущения (умственные, реактивные, прочие условно-вторичные по своей вписанности в субъективный мир) выступают в роли объединителей тех или иных соматических островов. Ощущение всего тела сразу психотехнически возможно, но оно осуществимо через отвлечение и релаксацию; оно более апперцептивно, чем перцептивно.

       Соматический остров – не одно ощущение, но совокупность разнородных чувствований. К собственно соматическим ощущениям здесь могут локусно присоединяться и пограничные, и интегративные ощущения.

      Ощущение соматического облака по отношению к этим островам выступает одновременно и как доощущение, и как надощущение.

      Телесные ощущения – это не тело физическое или некое псевдореальное тело, и равно не зрительные ощущения видимости тела. Что же касается вопроса о наличии некоего "седалища" телесной чувственности или сознания вообще, то всякого рода сосредоточенности такого типа абсурдны и парадоксальны. Не будем считать, что чувственность находится в чувственно ощущаемом мясе (а тем более в умственно полагаемом).

      Когда мы говорим, что мыслим головой, то сильно искажаем картину проекций коррелированных с мышлением. Некогда, например, считалось, что мышление и чувствование осуществляется сердцем. Никакого возмущения подобное полагание не вызывало. Мыслей в чистом виде нет, и соматически их "источник" проецируется на область над гортанью и, в лучшем случае, на участок перед лобной костью и глазами (но вовсе не за лобной костью и глазами!). Под черепом же как в нормальном, так и в анормальном случае никогда ничего не ощущается. Даже головная боль – это не боль в голове, а боль поверхности головы.

      Человеческое тело – это психологическое тело, совокупность телесных психических сред. Всякое противопоставление души и тела, тела и психического – не более чем нелепость, подкрепляемая наивным материализмом и наивным реализмом. Тело человека – будь оно мертвое или живое, вскрытое или нет, свое или чужое – только лишь приборная данность психики, данность вполне стробоскопичная, суммарная, не претендующая на объективность.

 

2.1.4  ИНТРОФОТОФОНОСРЕДА

 

     Интрофотофоносреда (ИФФС) – среда внутренних представлений, то есть представлений внутренних по своему происхождению; конкретное проецирование их может быть различным. Под словом "внутреннее" мы, естественно, понимаем не перцептивные соматические ощущения, тем более что соматически-внутреннего психологически не существует; это только противопоставленность наивно-внешней отнесенности квазисреды. В интрофотофоносреду входят неидеальные представления, здесь-теперь наличные. Фиктивные "представления" разума и некие суммарные знания к ней никакого отношения в своем конечном виде не имеют. Иными словами,  ИФФС – совокупность узримых апперцепций.

      ИФФС почти полностью аналогична квазисреде, но ее ощущения обладают меньшей четкостью и большей способностью к относительной произвольности. Псевдогаллюцинации, "образы темноты" – явления пограничные между ИФФС и квазисредой. Закономерно-естественно раздельное рассмотрение интрофотосреды (ИФС, фотосреды) и интрофоносреды.

      Если я отворачиваюсь от предмета, то предмет исчезает из квазисреды, но я могу его представить. Это представление находится в фотосреде. Здесь не имеется в виду последовательный образ, типа образа только что выключенной лампы или ее нити.

      Образы в фотосреде могут быть представлены относительно ярко, очень четко и подробно представлены (эйдетизм) или иметь лишь указательное значение, вырождающееся в интенцию. Некоторые из интенций можно назвать неразвернутыми образами. Скорее всего, именно с ними связано мнестическое за гранью ясности.

         Если я иду по городу и собираюсь попасть из одного места в другое, то передо мной может возникнуть образ улиц, той или иной степени развернутости, и образ конечного пункта. При этом возможны три рода апперцепций: 1) наложение ИФС-образа на псевдоквазисредный образ, то есть на лжеобъективный предмет (отсылка туда-то); 2) оперирование с суррогатами, типа представляемых или зрительно доступных планов, чертежей, карт; 3) обычное "зависание" представлений непосредственно перед глазами, без каких-либо дальних отсылок.

       Часто фотосреда проецируется как псевдопродолжение квазисреды, соответствуя, например, высказываниям: "Земля круглая", "На Земле есть Китай и Антарктида". В этом смысле ИФФС может выглядеть как прицел интеллекта, направленного на небытие, в сторону несуществующих идей разума. В ИФС имеет место только неточный обыденный образ треугольника, чисто знаковый образ числа 333333. В представлении чисел, например, числа "пи", как, впрочем, часто и в других случаях, существуют не только интрофотосредные знаковые образы, но и интрофоносредные произносительные.

      Когда я говорю "Е равно эм це квадрат" или "7-хлор-2-метиламино-5-фенил-3-Н-1,4-бензодиазепин-4-оксигидро-хлорид", передо мной, в зависимости от сосредоточенности и направленности, появляются самые различные интрофотофоносредные представленности, той или иной степени рациональности и адекватности. Однако в любом случае эти представленности приблизительны и вспомогательны, неразумны: они суть только психологические отправные точки в условное несуществующее – идеальное, какое само бывает иногда также промежуточным. Реально-действительные психологические представления чаще всего антиинтеллектуальны и, кроме того, индивидуально-разнообразны. Можно говорить или не говорить о роли абстракций как фильтра: роль фактуального интеллектуального фильтра выполняют уже знак и знаковые алгоритмы. Это видно по многим областям и приложениям математики. Чем ярче зрительные или звуковые представления, тем хуже они для целей интеллектуальных. (По крайней мере, подразумевается рядовая интеллектуальность.) Эвристичность ярко данных образов в этом плане довольно сомнительна. Рабочие представления, как правило, неразвернуты, имеют характер ссылок на идеальное или мнестическое, либо прямым образом обслуживают соответствующие мыслительные феномены, но родина всего этого – рефлексивно-рефлексно обработанная психическая нестрогость.

        Интрофотосреда способна проецироваться непосредственно в квазисреду (например, при желании передвинуть предмет с одного места на другое, при поиске предмета).

       Как и другие интросреды, ИФС связана со всевозможными аутосуггестиями. Самовнушение и внушение резко повышают эйдетические способности.

      "Интросреда" запахов и среда соматических представлений практически отсутствуют, но могут быть внушены кажимости и иллюзии запахов, тех или иных проявлений соматического, а затем, при некотором усилении суггестивного, – действительные ощущения запахов и соматичностей, неотличимые от "предметно-коррелированных", "естественных". Здесь есть некоторое сходство с попытками представления эмотивностей – эмотивности непредставимы, а то, что кажется результатом их вызывания, есть сами же эмотивности, но в более ослабленном виде.

        Вкусовые и обонятельные псевдообразы (какие чаще и могут иметь место) отличаются от действительных образов тем, что упор в попытках представления делается на обстановку возникновения вкусового или обонятельного, но не на собственно их тонику. Собственно образы-представления здесь неотличимы от соответствующих обычных ощущений. Возможно индивидуальное повышение эйдетических способностей в отношении некоторых запахов (например, запаха костра), но это, скорее, ограничивается рационально выделенными или негибкими образами и не может иметь какого-либо краеугольного значения.

      Звуковые представления далеко не всегда имеют характер среды. Чаще всего дается локальный дежурный интрофонопейсмекер, но, тем не менее, и он вполне может разрастись за зенит и надир. Поскольку рабочая интрофотосреда занимает ограниченный объем, незначительный по сравнению с потенциальным объемом, есть смысл говорить о единой интрофотофоносреде (интрофотоинтрофоносреде). В этом случае можно апеллировать к синтонии и синхронии звукового и зрительного, но интрофотосреда и интрофоносреда соедимы друг с другом не непосредственно. Их конечная связь – в рефлексивно-рефлексном, а реально-психологическая связь – в области неразвернутых смыслов.

      Интрофоносредно реальны фонетическая компонента вербального, гармонические тоны и то негармоническое, что воспроизводится речевым аппаратом внешне. Нефонемные представления звуков (без каких-либо "О-о-о-о!" и "У-у-у-у!") уже близки к игре тонов чувств, эмотивностям как таковым. Подобные апперцепции плавно переходят в интегративные ощущения. Смысл поэзии и музыки в таком же переходе. Прагматическая разница подобного перехода от вербального – в привлечении не только дополнительных смыслов, но и дополнительной чисто звуковой интеграции (рифма, звукопись, звуковой период, распределение пауз).

       Многие из апперцепций (они необязательно должны направляться только в квазисреду!) гомологичны мышечным действиям. Сверх того, внутренняя речь выявляет себя частично как "ослабленная" внешняя речь, обнаруживает слабое движение соответствующих мышц. Большее значение имеет здесь не этот последний факт, а наличие волевого импульса, отсылки, пространственного распределения, вовлечение в тоническое действие  соматических полей. Одна из компонент ощущения волевого импульса – микроаутосуггестия. Без микровнушений-импульсов квазипроизвольное движение "тела" или образов невозможно.

       Можно заявить, что рассмотренные здесь интросреды носят характер несколько сходный с тем, что некогда называли эманациями. Однако отличие явное: построения, перемещения, деланья и т. п. совершаются, но из материала не предстоящего своей конечной природой и неизвестно каким образом и почему совершаются.

      Фотосреда слита с оперативно-координативной средой. Отделить их друг от друга далеко не всегда возможно. Оперативно-координативная среда вполне соответствует своему названию, прямо не зависит от зрения, от зрительных переносов (представлений), а ее пространство по своим свойствам промежуточно между пространствами интрофотосреды и пространством за затылком. Фактически пространство оперативно-координативной среды – это совокупность тех зачаточных пространств, которые в своем полноценном виде могут быть присущи только слепому от рождения.

       Мнестические ощущения – одна из форм интросредных структурных ощущений. Иногда можно говорить и противоположное: "Интрофотофоносредное есть рефлексивно-рефлексно перетасованное мнестическое". И мнестическое и обычное ИФФ-средное покоятся на трех китах: структурности-информативности, псевдоконсистентности и осмысленности. ИФФС в то же время есть начало мнестического "входа" и начало мнестического "выхода".

       ИФФС вместе с кажимостями контактных эхосред (интенциями и указаниями на контактное) является центром человеческих сознаний. В ней пересекаются дифференцированные и интегративные ощущения. От нее идет смысл, воля, память, действие, сфера эмотивностей.

        Нельзя понимать интросредное как слабое "внешнее": между самым слабым шепотом и самым сильным внутренним произнесением лежит непреодолимый барьер – междусредная граница. Она фактически никогда не преодолевается, но обходится – некой непрерывности, постепенности в этом случае нет. Внутренние произнесения легко релятивируются (в особенности мнестически), поскольку они все-таки не произнесения, имитация настоящих произнесений не обязательна. Близость интрофотофоносредного к границе между смыслом и знаком вызывает даже некоторые возможности отождествления ИФФС-феноменов со смыслами и движением смыслов. В обыденности внутренняя речь и мышление попросту отождествляются. В действительности ИФФ-средное – это только одна из арен ветвления смыслового и волевого. "Эманативность" последних выражена в гораздо большей степени, чем у представлений как таковых.

 

 

2.2  ИНТЕГРАТИВНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

 

2.2.1  РЕАКТИВНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

 

      Любое ощущение является реактивным, но реактивность, имеющая достаточно выраженный характер, присуща только определенной группе тонических ощущений. Ощущения этой группы иначе можно назвать неиндифферентными, ненейтральными. Эта их ненейтральность не есть только символ, она является самозначимой.

      Среди нейтральных ощущений иногда можно выделить ощущения кажуще-связанные с реактивными. Могут иметь место целые группы или комплексы таких ощущений. Подобные симптоматические ощущения мы называем мозаическими.

 

КЛАССИФИКАЦИЯ РЕАКТИВНЫХ ОЩУЩЕНИЙ

 

       1. Разлитые реактивности или реактивности, расфокусированно присутствующие в любой ткани сознания.

       2. Главная компонента локальной боли, главная компонента  локального "удовольствия".

       3. Неболевые реактивные ощущения, сцепленные с соматикой.

       4. Невербализуемые и маловербализуемые ощущения,

переходные от соматикосцепленных к автономным     (неиндифферентные).

       5. Эмотивно-канонические ощущения.

       6. Неканонические эмотивности.

       7. Тонкие эмотивные ощущения (ТЭО).

       8. Мистические ощущения (тонкие неспецифические ощущения – ТНО).

       9. Предельные ощущения.

     10. Сверхощущения.

     11. Протопатические ощущения.

     12. Протоощущения.

     13. Прочие.

 

      Разлитая реактивность – это не слишком выделенная реактивность. Ее классический пример – теплые и холодные цвета и оттенки, не сам тот или иной цвет, но его незримая тонусная окраска, дающая некоторое витальное вчувствование.

      Ощущения пункта 4 в чистом виде не поддаются строгой вербализации, но, чтобы дифференцировать их от других, достаточно представить реактивные ощущения, входящие в комплексы ощущений усталости, бодрости, оживленности и т. п. Эти ощущения могут возникать при пробуждении и засыпании (имеются в виду именно ощущения переходно-пограничного характера), действии сильнодействующих медикаментов, алкоголя и многореактивных затронутостях: исполнении танца, комплексе ощущений болельщика, спортивные ощущениях и т. п.

       К эмотивно-каноническим ощущениям относятся удивление, страх, тоника досады, смеха и т. п. (имеется в виду основная внутренняя компонента подобных эмоций). Сюда же входят отдельные ощущения, входящие в комплексы гнева, радости, ярости, переживание надрыва-катастрофы и другие. Большая часть этих ощущений, так или иначе, представлена вербально, хотя и далеко не всегда однозначно и точно.

      Неканонические эмотивности каких-либо конвенциональных обозначений не имеют. В зависимости от своего ранга они могут "инициироваться" и восприятием необычного, ранее незнакомого интерьера, и орнаментом, и литературной арабеской. Спектр этих реактивных ощущений       (р-ощущений) чрезвычайно широк. Часто в них можно видеть и определенное частичное отделение человека от биологических привязок и социальных несвобод. В рядовом случае эти р-ощущения являются основными пейсмекерами художественного мира и критериями художественных оценок (или эстетических оценок в общепринятом понимании).

      Тонкие эмотивные ощущения. Эти р-ощущения несколько близки к ощущениям экстатических состояний, и некоторые из них имеют вербальные обозначения. В качестве примеров можно привести ощущения таинственности, очарованности, грандиозности, великолепия, тонику барочного архитектурного и музыкального стиля и т. п. Многие из ТЭО – элементы тонкой психологической настроенности. Некоторые слабоинтенсивные ТЭО очень сходны с разлитыми реактивностями, представляют собой нечто вроде внутреннего или внешнего "света", реактивную "наэлектризованность".

       Мистические и предельные ощущения, сверхощущения мы называем особыми реактивностями. Эти высшие ощущения требуют отдельного рассмотрения вне данного раздела. Для особых реактивностей характерна неспецифичность, вырванность из обычного круга явлений.

      О протопатических и протоощущениях можно только сказать, что они существуют. Нетривиальные протопатические ощущения (необязательно те из них, что имеют место при патологиях) и протоощущения требуют не только особых состоянии сознания, но и особого базисного состояния. Если и дается обладание непосредственными сведениями об этих ощущениях, то только в исключительных случаях. Однако реликтовы не сами названные ощущения, но возможность их учета, протоколирования, превращения их в материал для анализа.[7]

      Благодаря р-ощущениям мир предстает человеку в неиндифферентном виде. Выступая в роли безапелляционно ценностных ощущений, они оказываются одним из центров аксиологической кристаллизации существования.

       Наличие р-ощущений вызывает парадокс вполне смежный психофизиологическому парадоксу. Р-ощущения являются ценностными ощущениями, но фактор, вызы­вающий такое их свойство, отсутствует как в самом созна­нии (психологической открытости), так и в физиологиче­ском (психологической закрытости). В случае квазибытий­ной онтологизации физиологического (а естественные науки, в отличие от точных, пока так по-детски и посту­пают со своим предметом), за субъективным сознанием мы будем иметь неприкаянный гомеостаз организма. До этого гомеостаза сознанию буквально нет никакого дела, оно о нем может и не знать – важно только (в данном случае!) его "отражение" в виде р-ощущений.  Неестественно  он­тологизированный неестественно объединенный физико-биологический мир в своей ортодоксально-объективной представленности сталкивает оцененность р-ощущений, причину их оцененности, на сами эти ощущения, ибо он объективно-индифферентен и голодинамично-автомати­чен. С другой стороны,  р-ощущения в том виде, в каком они даются, полностью наглядны, а следовательно, и здесь нельзя искать скрытую причину оцененности.

      Индивидуально-обыденная и иная рационализация              р-ощущений касается только их вплетенности в условно представляемый прагматический мир, то есть эта рационализация не касается самой сути р-ощущений. В самих себе р-ощущения не информационны, а антиинфомационны; семантика их вплетенности в обыденность не совпадает с их внутренней бесструктурной семантикой. Р-ощущения – это самое витальное из всего, что  дано  человеку,  но  никакая  их  рассудочная интерпретация невозможна, невзирая на всю их важность и центральность. Будучи как бы расхожим проявлением "жизненности", "человечности" или "животности", они в то же время нечеловечны в своей сердцевине, в главном импульсе.

        В отличие от нейтральных ощущений, р-ощущения обладают топологической изолированностью от сферы остальных ощущений, а отсюда дополнение их через иную субъективную данность возможно только ассоциативное или коррелятивное.

      Среди р-ощущений можно видеть воспроизводимые и невоспроизводимые, наведенные и возникающие без какой-либо видимой причины, циркуляторные и поступательно-непрерывные, сопровождающие индивида целую жизненную эпоху. Для р-ощущений не существует не только какой-либо среды представлений, но и представлений вообще:      р-ощущения вполне можно почувствовать, но их нельзя представить. Если в силу каких-либо причин возникает кажимость представления того или иного р-ощущения, то фактически это будет не представление, а действительное  р-ощущение более слабой интенсивности. Аналогично нет воспоминаний о р-ощущениях. Отсутствие воспоминаний может быть компенсировано представлением мозаических ощущений и слабоинтенсивным воспроизведением тех р-ощущений, какие могут быть воспроизводимы.

    Нетрудно видеть соответствие между бесструктурностью, амнестичностью, антиинформационностью.

 

 

 

2.2.2 ОЩУЩЕНИЯ СМЫСЛА. УМ-ОЩУЩЕНИЕ.

ОТУМСТВЕННЫЕ ФИКЦИИ РАЗУМА И ПОНЯТИЙ

 

А. ТИПЫ СМЫСЛОВ

 

       Никакое из ощущений не может существовать без той или иной степени осмысленности. Диффузная осмысленность характерна для любого ощущения, но вместе с ней существуют и специальные ощущения смысла.

       Относительно доступное чистое смысловое можно видеть в эвристическом поиске нового смысла, то есть в смысловом поиске смысла, когда одно смысловое направлено на другое смысловое. Это может быть неопределенная смысловая сосредоточенность, нерациональная беспочвенная направленность, попытка понимания "того, не знаю чего" или попытка уловить весь смысл мира в одном акте без узримых отправных пунктов из чего-либо.

      Аналогичное можно иногда видеть в так называемой бездумной (необразной, невербальной) задумчивости, – кажется, что тот или иной человек о чем-то сильно задумался, вся его мимика и поза свидетельствуют об этом, но в действительности он как бы и не думает ни о чем, а просто ждет... подобно тому, как рыбак ждет момента, когда дернется поплавок.

      Для того чтобы не дифференцировать вышеприведенное состояние от сходных с ним состояний созерцательности или просто десозерцательного "застывания", приведем в качестве примера энергичную попытку вспомнить смысл слова с забытым значением без перебора вариантов, но с помощью одного внутреннего напряжения.

       В данных случаях вполне можно говорить о неопределенно-интенционном смысле, а иногда и о пропозициональном смысле – смысле как пропозиции пропозиций, смысле как незримом хватательном органе,  экзистенциально-тоническом щупальце.

      Перцептивные корни апперцепции, перцептивность апперцептивности не позволяют делать какие-либо переоценки смысловой схватываемости, невзирая на возможность посюстороннего узрения активаций связанных с апперцепцией, – это узрение также перцептивно...

     Смысл может распространяться не только на структурное, но и на бесструктурное, а потому он не является атрибутом рационального. Мысль, мышление не исчерпываются только лишь отношениями и изменениями, но, тем не менее, в большинстве случаев они проявляют себя как комбинаторики смыслов через те или иные рациональные способы интрофотофоносредных раскладок. Мышление в области, близкой к совершенной бесструктурности, чрезвычайно экзотично.

      Взаимоотношение смысла с неявной логикой более нетривиально, чем взаимоотношение с рациональным. Так, разносредные противоречия – это не совсем противоречия; а заведомо алогичное – не всегда бессмыслено. Бессмысленно что-то относительно чего-то, но не само в себе. Для окончательного проведения водораздела между неявной (в том числе нерациональной) логикой и смыслом необходим выход за субъективную грань. Субъективно логика идет и впереди, и позади смысла; и смысл  и логика здесь имеют множество градаций. На некотором  уровне форма и структура теряют способность отождествления и вложения, и форма выявляет себя как нечто более первичное, чем структура. Например, это вполне можно сказать о малодифференцированных и неопределеннодифференцированных ощущениях. Запах фиалки резко отличается от запаха черемухи, но чем отличается? Ясно, что не структурой, это – отличие формы, формы как качественности.

        Если говорить не о градации, а о тотальном смысле и тотальной логике, то главной характеристикой логики является полное отсутствие апперцептивности (по крайней мере, субъективно узримой апперцептивности). Смысл проникает повсюду и, как хамелеон, принимает форму всего; смысл – это сама возможность субъективной проницаемости. Логика – ограничитель этой проницаемости, детерминант формы-качественности и еще более ее дискриминант.

        Возможность иметь ощущение связана с возможностью проникновения смысла. Ввиду поверхностности и неполноты такого проникновения, мы имеем поверхностные и неполные ощущения, но наиболее важный момент заключается здесь в том, что сам характер этой неполноты и этого недопроникновения порождает эту, а не другую качественность всякого конкретно взятого ощущения.

        Бесструктурные ощущения коррелируют с сильно упрощенным деревом смыслов; здесь имеют место разлитый смысл (смысл-скрепление, смысл-связность), смысл-опознание и смысл-локация. Смысл-опознание и смысл-локация невозможны без мнестического, а, следовательно, и без апперцепции.

        То или иное неразложенное ощущение-восприятие и игра ощущений смысла на нем имеют различия только интенционные и инерционно-хроносные, поскольку ощущения смысла обычно тяготеют к большей концентрированности и неразвернутости, чем само "обслуживаемое" ощущение. Взаимоотношения ощущений смысла и конкретного ощущения, на какое они накладываются и в каком растворяются, нельзя сводить к суперпозиции ощущений различных сред (например, квазисредных ощущений и ИФФС-ощущений). Подобные суперпозиции характерны более для прагматического манипулирования с предметами и не отвечают всем возможным исключениям и крайним случаям.

        Сама "поставка" ощущения как ощущения невозможна без смысла, но одновременно эта "поставка" невозможна и без разлитой реактивности. Смысл и реактивность всегда в той или иной степени соприсутствуют; они не только надощущения, но и доощущения. Их пространственно-временная развертка является одновременно и частичной нейтрализацией, дифференциацией, а далее – и рационализацией.

      Наличность нетривиального смыслового в кажущемся бездумьи вполне может быть искажена интроспективно-ретроградно. Это искажение совершенно не корректируется в отношении гипнотических фаз, иногда пресекающих обычное бодрствование, состояний более выраженной, чем приводилось выше, отключенности. Смысло-волевое, безлично-смысловое, ввиду антиинформационности, амнестичны, но смысловая нацеленность эвристического характера (о "бессознательном" здесь говорить неуместно), еще не развернутая в представления, инкубационно-интуитивная, имеет большую "интеллектуальную" ценность, чем осмысленное восприятие уже готового результата, имеет прямое отношение к усилению проницаемости сознания. В этом отношении неопределенно-смысловому соответствует большая логосность, чем восприятию смысла, сцепленного со структуро-информационным.

       Всякий результат какой-либо умственной деятельности более или менее прагматичен, так или иначе, имеет своей осью прагматическое и не является "музыкой сфер", но некоторые состояния поиска результата, не поддающиеся научной трактовке, являются самофинальными-в-себе, сверхценными.

      Так называемые "разум" и "рассудок" – несуществующие, мнимые орудия идеального и прагматического. Это миражи, возникающие над умом и умственными ссылками.

       Ум – это реальная зона ощущений смысла, предстающая в настоящем. Она представляет собой слой, распыленный по всему субъективному сознанию и спаренный со всеми другими слоями сознания (проникнувший во все другие слои сознания). Умственная зона может иметь одно или несколько ядер. В частности, ядрами умственной зоны являются области ссылочных ощущений, в том числе фоносредных (соматическая проекция на "кожу" вблизи речевого аппарата), фотосредных (проекция на "кожу" над переносицей, проекции на квазисредное). Возможны другие ядра, необязательно связанные с гомункулусом соматического облака.

 

КЛАССИФИКАЦИЯ СМЫСЛОВЫХ ОЩУЩЕНИЙ

 

1. Разлитые

2. Канонические          }

    невербальные          }   рабочий

3. Канонические          }   смысл, в том числе

   вербальные               }   рациональный смысл

4. Инсайтовые

5. Безлично-диффузные

6. Тонкий смысл

7. Предельный смысл

8. Сверхсмысл

 

       Рабочий смысл – это смысл, используемый в обычных практических действиях и при решении задач достаточно стандартных. Этот же смысл может играть служебную роль по отношению к некоторым другим смыслам.

       Невербальные смыслы – вычлененные смыслы почти всех субъективных сред. Их отличие от разлитых смыслов заключается либо в несплошности, либо в соответствии пересечениям разнородных или различных ощущений. Невербальные смыслы имеют множество градаций, собственную систему знаковостей. Часть невербальных смыслов вполне можно иерархически поместить между пунктами 3 и 4 таблицы.

       "Невербальными смыслами" в данном случае названы смыслы так или иначе сходные с вербальными по своей субъективной данности. Многие из них параллельны вербальным, являются образным компонентом смыслознаков.

       Инсайтовый смысл – это смысл-догадка, то есть собственно смысл, относящийся к догадке, но не обслуживающие ее смыслы-тривиальности (служебные смыслы-обозначения). Инсайтовый смысл совершенно нерационален, невербален, представляет собой как бы вспышку из подспудного. Тем не менее, он, как правило, трудноотделим от связи с мозаическими образами. Он есть та самая амнестичная волна, которая выносит содержание, – но не само содержание. Он является не столько несплошной связью представлений, сколько несплошной связью интенций.

      Безлично-диффузный смысл – это смысл беспредметного мышления, деперсонализированного ума. Подобными смыслами вымощена философия за пределами обычной философии: философия музыкальной фразы, философия той философской поэзии, в которой нет "философских проблем", нечленимая, неаналитическая метафизика жизни и смерти.

       Некоторые виды безлично-диффузного смысла могут относиться к экзистенциальным потенциалам или к экзистенциально-мнестическим потенциалам. Приведем пример такого потенциала. Что такое СЕВЕР? Есть север – абстрактное понятие, есть север – только часть севера, есть прагматически несуществующий север, север ощущений здесь-теперь, север – воспоминание, север – представление, – все перечисленное либо формально, либо узко частно. Абсурдны рациональные сложения и рациональные наложения севера, но есть СЕВЕР как абсолютный интенциональный всплеск, суперфеномен севера в здесь-теперь сознании, не являющийся, естественно, некой абстрактной идеей. В отличие от представлений, подобные потенциалы далеко не всегда могут быть произвольно наличными и требуют подспудного настроя.

      Тонкий смысл – необходимый атрибут некоторых нестандартных аналитических рассмотрении и чистых (неэмотивных) эстетических восприятий. Он может проявляться при анализе логических парадоксов. Связываясь с весьма жесткими разграничениями (рационально-интеллектуальными, художественными), он остается нерациональным, бесструктурным, тоническим. Главный цвет его тоники – микрологос.

      Предельный смысл и сверхсмысл сопровождают собой появление каких-либо значительных обобщений, открытий, сосредоточенностей, концентраций и раскрепощений, но гораздо чаще указанные смыслы контрмозаичны так называемому непродуктивному шествию "сверхценных идей", умственной фантастике или патологическому пиршеству мыслей. При этом предельный смысл монотоничен, сверхсмысл – политоничен. Предельный смысл вполне можно назвать предлогосом.

       В классификациях ощущений смысла и реактивностей есть некоторое сходство, и это имеет свою причину. Чем глубже и интенсивнее смысл в себе, чем более он проницаем – тем больше он сближается с реактивностью. Предельный смысл и сверхсмысл могут сопровождаться предельными реактивными ощущениями и сверхощущениями.

      Любое смысловое ощущение протяжено, само в себе уравновешено, неконсистентно, прозрачно, недопроницаемо. Полностью проницаемым могло бы считаться только субъективно нереальное и фантастическое чистое Логос-ощущение. Смысл может следовать за структурой и даже создавать ее, но сам он бесструктурен, антиинформационен.

       Кроме приведенной здесь фронтальной интенсивностно-топологической классификации смыслов, возможна классификация и по стадиям осмысливания, а также классификация рациональная – по стадиям данности рационалов. Можно указать на смысл-выделенность, смысл-опознание, смысл-ссылку. Практически в психологическом опыте существуют смыслоконструкции, в которых комбинируются выделенности, опознаваемости и ссылки.

      Смыслознаки и постзнаковые смыслы – это вторичные смыслы, являющиеся в большинстве случаев рациональными. Не следует думать, что мышление возникает только на уровне "второй сигнальной системы": вторичная семиотика неизбежно связана и со вторичной семантикой.

      Смыслы-обозначения, смыслы-мнестемы, смыслы-су­ждения (рационалы); операции со всеми названными смыслами (например, смыслоподстановки) так или иначе, в той или иной степени изучались и излагались множестве раз во множестве дисциплин, но, между тем, все эти разно­видности вторичны и сами по себе не работают, не обра­зуют динамики и самоявления: они суть, рационализиро­ванная пена, выносимая дознаковыми смыслами. Все мо­дусы канонического мышления феноумны, а само мышле­ние динамизируется из трафаретов феноумного. Фактиче­ски деятельность скрытого животного выдается за дея­тельность "мыслителя" или за деятельность "разума". При возможности полных тавтологий, силлогизмов, индукций и дедукций, это граничное животное пытаются неловко подменить неуклюжей и скрипящей интеллектуальней машиной или, в лучшем случае, надеть на это животное упряжь из алгоритмов.

       Вербальное в ряде специальных случаев не вызывает рационализаций, либо вызывает специфическую иррациональную рационализацию (заговоры, заклинания, намеренные алогизмы неологического характера, художественная образность в рамках искусства для искусства). Эффект дерационализации может возникнуть и благодаря суперрационализированному. Как бы ни неразумны были по своему эвристическому происхождению так называемые художественные средства и приемы, в каждом конкретном случае применения они все-таки рациональны, пусть и задним числом, и вычлененно-вырванным образом. Иногда такая особо изощренная рационализация вызывает колоссальный эффект иррационализации: хитроумно сделанный ключ здесь как бы открывает скрытый замок с хитроумным устройством. Иррационализацию иногда дает и научное открытие.

       Фигурально смыслы – как дознаковые, так и послезнаковые – можно назвать дополнительным сознанием в сознании, хотя нечто неосмысленное вообще выпадает из сознания, не находится в нем. Любое из сознаний человека не может полностью отождествиться со смыслом. Условно допустимо говорить о смысловом измерении сознания, об интенсивности смысла как скалярной величине и т. п.

      Смысловые схватываемости, связанные с терминами и словесными суждениями, не являются фундаментально новыми или более высшими по рангу, чем смысловые схватываемости образов-представлений или образов квазисреды.

 

 

 

Б. СМЫСЛ И ИФФС

 

       Наибольший диапазон смысловых схватываемостей в большинстве случаев можно обнаружить среди смыслов, связанных с квазисредой и ИФФС. При этом максимальное число разновидностей смыслов удается выделить в ИФФС. Интрофотосреда и интрофоносреда оказываются как бы желтыми пятнами умственного зрения. Всякого рода экзотический внесредный смысл, смысл в себе (остающийся субъективным и здесь-теперь наличным), обычно имеет те или иные фотосредные и интрофоносредные отблески, аккомпанементы. В ИФФС пересекаются квазисредные следы и апперцепции на квазисреду, все роды воспоминаний и предсуггестий, псевдогаллюцинации, интенции, все роды и типы представлений (от операциональных представлений, близких динамическим стереотипам, до грез; от фрагментов технических схем до фактуальных разворачиваний художественных символов), всевозможные ссылки на несуществующее: идеи, законы, догмы, авторитеты и т. п. – почти всё условно-приблизительно или условно-точно вырисовываемое из сфер поглощенности.

      Фотосреда – отнюдь не микросреда, в которой можно представить, например, тот или иной предмет, иметь воспоминание о том или ином событии. Во многих случаях она допускает (как это бывает часто в квазисредных сновиденийных средах) полное редуцирование звуковых кажимостей. Воспоминания о каких-то событиях не обязательно сопровождаются внутренней речью и вообще представляемым звуковым компонентом. Вполне возможны бессловесные умозаключения. Внешняя и внутренняя речь оказываются частными случаями некоторой более общей интенциональности. Произвольный переход на безъязыковую информативность, сигнальность затруднен, но к подобной интенциональности внутренних "телепатем" вполне можно приблизиться с помощью более плотного пакетирования слов в единицу времени.

        Написание романа в виде текста следует за чуть опережающим интрофотофоносредным представлением. Аналогично чтение романа будет чтением при условии, что текст рефлексивно расшифровывается через ИФФС.

      Из области протяжения ИФФС выпадают узко-локальное реактивное (например, боль) и локальности под поверхностью соматической ощущаемости (в особенности, как это уже отмечалось, подобное заметно в субъективном отсутствии пространства под поверхностью головы).

     При наличии достаточных интроспективных способностей и проторенностей, ИФФС исследуют следующим образом: мысленно изготовляют фотосредный перемещающийся в пространстве крестообразный визир и пытаются помещать его в тот или иной локус субъективного мира. Опыты с визиром требуют отработки и достаточной тонкости восприятия. Нельзя использовать отвлеченное воображение. Визир не должен быть условно-интенционен, неразвернут. Наоборот, опыты допустимы при максимально возможной эйдетичности представляемого. Перемещение визира осуществляют только последовательно, без скачков.

      Этот вполне чувственный визир никогда не сможет попасть, вследствие некого искривления психической протяженности, в точки "удовольствия" и "боли". Аналогично точка пересечения визирных линий не попадет в пространство под черепной коробкой наблюдателя и будет оттуда чуть не вытолкнута. Даже если визир собирать на месте будущей локализации, в названных случаях не поможет и такая хитрость: законы геометрии как бы перестанут существовать.

      Всю область условной субъективной протяженности можно разделить на области, пропускающие визир – области визирной разрешимости, области визирного запрета и промежуточные области. Промежуточными областями можно считать пространство за затылком, пространство за спиной у впередсмотрящего наблюдателя. В промежуточных областях требуется пусть не отвлечение, но дополнительные усилия на воображение-апперцепцию. При этом успех перемещения визира или постановки его переменен и неоднозначен.

      Можно выделить область абсолютного запрета: предполагаемые пространства "внутри тела" и области незаконченности визира (пересечения визирных линий) – точки локальных реактивностей. В последнем случае даже возможна визир-терапия: размывание и уничтожение боли путем попыток наведения на нее фотосредного визира. Колеблющийся центр визира в этом случае отождествится с центром различных сознаний, а взаимоналожение их вызовет и взаимопогашение реактивного.

      Проведение визира через контактные ощущения упрощается в том случае, когда визирные линии являются касательными к поверхности соматического облака. И наоборот, проведение визира через звезду или трубу завода, находящегося у горизонта, возможно тогда, когда одна из визирных линий совпадает с линией взгляда. При этом продолжение этой линии за "небесную твердь" редуцируется.

      В некоторых опытах имеет значение размер визирных линий. За эталон лучше принять субъективную длину локтя. Нахождение предметов за стеклом или иной прозрачной преградой в той или иной степени препятствует четкому проведению визирных линий. Сложность проведения визира через предметы, находящиеся в нескольких субъективных километрах (у горизонта), может объясняться отчасти атмосферными условиями и воздушной преградой, отсосредоточенностью на другие предметы, расположенные на более близком расстоянии. Однако проведение визирных линий внутри массивных непрозрачных предметов (здания, мебель) совершенно невозможно. Есть некоторые приемы помещения визира за эти предметы, без перемещения его через последние, но успех здесь не гарантирован и во многих конкретных примерах сомнителен.

      Во всех случаях проведения визира не следует смешивать квазисреду и фотосреду, в том смысле, что визир должен проводиться внутри предметно наличных объектов, но не воображаемых, совмещенных с предметными. С помощью опросов и простейших тестов можно убедиться, что далеко не все люди способны к более или менее точной интроспекции. Кроме того, для различных психотипов существуют и различные первичные типы интроспекции. Неспособного к интроспекции, выдающего одно за другое, казалось бы, можно выявить сократовским методом, приведя его к противоречию с самим собой, – но возможности корректировок пресекаются здесь с неожиданной стороны: вне зависимости от степени развития, образования, у испытуемого может возникнуть головная боль и другие малоприятные ощущения. Получается, что фраза Хилона из Спарты: "Познай самого себя" при отсутствии адекватных доумственных проторенностей (а полностью адекватными они никогда быть не могут), остается благим пожеланием.

      Категорически заявлять, что неразлитые смыслы способны охватить только охватимое ИФФС, не приходится. Однако смыслы-рационалы действительно распространяются только на то, что хотя бы потенциально охватимо ИФФС. Так называемые непредставимые смыслы суть только пределы ссылочных смыслов (трехугольный одноугольник, 345, 36-мерное пространство, абсолютно красная абсолютная синева и т. п.). Улавливается не смысл иных геометрий, иных ракурсов мира, но смысл при потенциальной совместимости или репрезентации "не-здесь" того, что не представляется или не совмещается с чем-то "здесь".

      Возникновение непредставимых смыслов (идей) первоначально связано с расхождениями между фотосредой и фоносредой. Некой знаковости в чистом виде никогда не существует. Знак дается так или иначе на перекрестье различных сред или подсред, но в качестве доминирующего выступают или один или, реже, два способа данности. В идее числа 1719 семиотика доминирует над семантикой; в идее 11-мерного пространства доминирует неполнота конструктивного задания; красная синева диахронична и представляет собой попытку совмещения "не-здесь" двух несмешанных представлений.

       Первичная знаковость интрофоносредного практически редуцирована. Ее реликты чаще всего выступают как аккомпанемент вторичнознакового или "элемент" вторичнознакового.

       Относительно самостоятельное нерациональное интрофоносредное связано с адаптивными потенциалами, общим настроем, попытками регулировать этот настрой. Возможны другие корреляции, например, с характером дыхания.

      Говорить об отождествлении или неотождествлении смысла с какой-либо  частностью ИФФС не приходится, поскольку речь может идти только о множестве смыслов, связанных с тем или иным ИФФС-объектом. При использовании знаков происходит заметное сокращение, деградация ИФФС. От ИФФС (вначале от фотосреды, а затем от фоносреды) может остаться только ассоциативный всплеск-пик, указывающий на мнестическое, или, что более точно, – на рефлексивно-рефлексную поглощенность. 

       Рудименты ИФФС не есть сам смысл, хотя и существуют только постольку, поскольку охвачены и выделены смыслом. Употреблять термин "смыслопредставление" вполне допустимо, причем в самых различных контекстах, однако отделение смысла от представления обычно не является сложным. Иное наблюдается при наличии смыслознаков (если подразумевать вторичные, "искусственные" знаки).

          В смыслознаке, если иметь в виду его конкретное использование, маловозможно провести грань между смысловой и знаковой стороной. Часть смыслов обслуживает коррелирующие со смыслознаком образы, а часть – сам знак, прорисованность этого знака.

 

В. СМЫСЛОЗНАК. ФИКЦИИ ПОНЯТИЙ

 

         Чаще всего реальный смысл, связывающийся со знаком (слово, словосочетание), не развернут и не развернуты спаренные с ним образы.

        Смыслы и образы могут иметь совершенно постороннюю ассоциативную окраску. Из-за корреляций с различными типами эмотивного, смыслообразное и смыслознаковое приобретают конкретную неповторимую специфичность. При этом реактивное часто возникает из-за дополнительных цепных индуцирований смыслообразов и смыслознаков в виде символов. Символ выявляет себя в данном отношении как монолит, в котором некие третичные новообозначения слиты с первичными – это кольцо сигнальностей, где предельная сигнальность (своего рода третья сигнальная система) сливается с базисной сигнальностью.

       Наглядно-субъективно на первый план выдвигается не смысл, а знак, но знак является существующим только при опознании. Для прагматических целей того смысла, который необходим для опознания знака, вполне достаточно. То, что это опознание есть (как реальная проясненность) именно не совсем развернутый смысл, а не просто опознание лингвистической или образной структуры, видно из различных примеров и ситуаций: рассмотрения знакомого слова с забытым значением, встречи с человеком, лицо которого хорошо известно, при том, что не удается восстановить в здесь-теперь сведений об этом человеке и о предыдущих встречах с ним.

      Реальные смыслы высказываний и слов в однородных контекстах индивидуальны для каждого отдельного их появления, но то, что в них общего для всех их явлений, то, что могло бы остаться от пересечения этих смыслов, мы называем смыслорадикалом. Эта компонента смысла имеет наибольшее значение. Хотя мы ее сейчас выделили с помощью искусственного приема, она всякий раз реальна, как остов любого смысла, и именно она является носителем когнитивной логики, но не то, что называют понятиями.

     Часто денотаты слов есть только нечто "висящее в воздухе" – фикционное или полуфикционное, причем нередко тогда, когда предметы мышления даются совершенно непосредственно, не в родовом, а в конкретно-видовом качестве. Даже в констатациях реальных кажимостей мышление обычно не может быть некой фиксированной копией или зарубкой, предполагающей за собой нечто четко определенное. Рефлексивно-рефлексное в любом случае будет контрсубстратом, корректором и исказителем. Приходится говорить не о некой конвенционально-условной или выдуманной культуре мышления, но о культуре того, что прямым образом никогда не дается, – о животно-интеллектуальной, зоопсихейной парасоциальной рефлексивно-рефлексной культуре. Ничто "зоо" и ничто "социо" философски не предстоит в философской плоскости – можно говорить только об условной вписанности одноименно называемого в некоторую неочевидность, ввиду мировоззренческой элиминации научного и обыденного. Формально интеллект не может считаться чем-то реальным, и нет нужды рассматривать его как идеальное. Если разум есть бессомненная фиктивность, то интеллект выглядит как проекция этой отындивидно ограниченной фиктивности на засубъективную поглощенность. Следовательно, интеллект может рассматриваться как заведомо неразвернутый потенциал, во многом возникающий из-за самого факта описания, хотя и имеющий характеристики независимые от описания.

      Понятия нельзя признать потенциальными в таком же смысле, как интеллект, – они неизбежно идеальны, развер­нуты в своей несуществующей повиснутости. Однако при этом содержание и объем понятий не поддается перечис­лению и строгому уточнению (за исключением некоторого узкозначимого класса случаев). Понятия оказываются фан­томами, отправленными со ссылочного смысла в дурную бесконечность. Они не могут сами по себе претендовать на роль атомов мышления именно вследствие своего несуще­ствования. Логическое или некое философское понятие понятия гносеологически порочно как в смысле мысли­тельной единицы, так и в смысле псевдодиалектической постоянно достраивающейся лестницы понимания ("разви­тие" и уточнение понятий). Животно-рефлексологическая природа человеческого мышления достаточно прозрачна (хотя, конечно, речь идет не об условных и безусловных рефлексах), и если человеческая рефлексивно-рефлекс­ность переросла естественную сигнально-рациональную оболочку и образовала через частную мнестическую реф­лексивно-рефлексность семантико-семиотический горб, то никакие мнимые идеалистические флюиды онаукообра­зенного здравого смысла не способны выявиться в реаль­ном мышлении, основанном не на понятиях и логике, а на рефлексологической натасканности.

       Дефиниции понятия оказываются или невозможными, или противоречивыми. Логически бессмысленны высказывания, в которых заявляется сначала, что понятие – эта совокупность суждений, а затем – что суждение – это связь понятий.

      Если я произнес в некотором контексте слово "медведь", то заодно и вызвал радикальный смысл (смыслорадикал) этого слова, – и более, как правило, ничего не нужно. Если наша цель есть "медведь вообще" или даже некий "медведь вообще" в зауженном смысле, то мы столкнемся с лингвистическими, прагматическими, структурными, хроносными несуразностями. Есть медведь бурый, белый, очковый .... ископаемый, есть медведь-игрушка и изображение медведя, есть фигуральности энтомологические, технические, прозвища, фамилии, топонимы... С другой стороны, можно задать вопрос: "Является ли мертвый медведь медведем?" или "Медведь ли эмбрион медведя?". Мы имеем парадокс качественности, согласно которому, медведь, как и Сократ, не мог родиться и не мог умереть: умирает или живое, или мертвое, но живое, когда живет, не умирает, а мертвое не может еще раз умереть.

      Вследствие иллюзий восприятия и воспоминания, я могу выдумать и объективировать с помощью смысловых отсылок и "безденотативных" медведей, какие не предстанут в качестве представителей вида и рода, например, "зеленого медведя"; я могу не знать, что сумчатый медведь не относится к семейству медвежьих. Что следует полагать? Наличие понятий в себе? Понятий вне конкретного субъекта? Иногда заходит речь и о понятиях за пределами социума, ввиду очевидного наличия ложных взглядов и представлений, не исчезающих на протяжении эпох.

       Попытка выявить смысл понятия приводит не только к парадоксам качественности и парадоксам изменения качественности, но и к иным: неизбежно всплывает психофизиологический вопрос-парадокс и вопрос о вещи в себе: существует ли медведь сам по себе или только в представлениях и ощущениях; возникает проблема составленности или несоставленности объекта из элементарных частиц. Обычная ситуация оказывается невероятно усложненной, обремененной тотальными мировоззренческими вопросами, относительно простой случай требует лавирования в массе ярлыков и "измов".

       Можно обойтись и без длиннот наглядности, указать на то, что в психической реальности мы имеем дело со смыслообразами, смыслознаками, интенциями. Идеального в психической реальности – а это единственная субъективная реальность – нет.

      Чистый смысл есть интуитивная проницаемость. Сосредоточившись мимолетно на какой-либо данности, можно интенционально-сгущенно вместить в еле заметном всплеске смысла все ее сигнально-рациональные связи. Смысл может не потребовать для себя дополнительных образов при сосредоточении на одном образе; тем более он не потребует идей и понятий – псевдочасовых мыслительного. Сказав это, мы, тем не менее, не должны преувеличивать объем рабочего смысла – смысл уподобляется знаку, выступает в виде смыслознака, корректируется засубъективным пейсмекером, в котором и заключается все нечленимое и скрытое богатство рациональности. 

      Во всплеске смысла часто содержится решение задачи без какого-либо обращения к образным, знаковым разворачиваниям и ссылкам на идеи. Если обращение к разворачиваниям необходимо, то подобная необходимость обычно свидетельствует о непроясненности исходного смыслового импульса и указывает на пути поиска через серии других смысловых импульсов.

       Мышление замыкается в себе, отталкивается от неточностей психики и тем самым создает цепи противоречий. Если мыслительная блокада возможных вариантов направленности достаточно велика, происходит образование ссылок на идею. Идеи оказываются проекцией реальных смысловых ссылок на небытие. Ввиду неизбежной противоречивости ссылок и хронального их расположения, не исключено образование нетривиальных, многоэтажных и саморазрушающихся идей. При этом логическое саморазрушение идеи не обязательно принимают во внимание. В качестве идей соответственно могут существовать не только фотосредно непредставимые и квазисредно несуществующие объекты математики, но и четырехугольный треугольник, шестизначное однозначное число, соединяющая две точки кривая линия, являющаяся более короткой, чем проходящий через эти две линии отрезок прямой.

      Понятие есть не только одна из таких идей, но и идея весьма нечетко заданная, сводящаяся не к ссылкам на сознание, но – к идеальным представлениям традиций, интерсубъективной и субъективной стихийности. Если понятие о понятии в той или иной степени закрепилось исторически, то это не означает его полной приемлемости для большинства человеческих сфер. С другой стороны, понятие о понятии конвенциально неопределено, в него пытаются вкладывать различный "смысл". Понятия отождествляются то с дефинициями, то с представлениями или общими представлениями, то с абсурдно-бесконечным пониманием-приближением, то с отражением "сущности" явлений в феноменах, то с мыслью непсихической или психической, то с определенного рода суждением, то с обобщением, то с идеалистическим перечнем, не имеющим начала и конца, то с частью мировоззрения...

      Любое абстрактное идеальное существование фактически означает несуществование. Отождествление понятий с тем или иным реальным психическим (сознательным в нашем смысле) всегда спорно, так как интенциональность феноменов всегда конкретна для каждого отдельного наличия.

      Априорная эгофункциональность психики переносит цементирующий момент, связывающий разнородные сознания-ощущения в целостное сознание, и на то, что сознанием не является, – на поглощенное прагматическое (метапрагматическое), с одной стороны, и – на фантомы последнего в небытии, с другой стороны.

       Мы отказываемся считать категории понятиями, несмотря на то, что многие общепринятые категории – такие же фикции, как и понятия.

     Сам термин "категория" малоудачен в том плане, что он имеет смежные и ассоциативные значения вербально-классификаторского и родового. "Категория" – это неявляемое в чистом виде сущностное, если речь идет о реально значимой категории. Обычная субъективная форма представленности категории может быть достаточно случайной или систематически неполной, но при любом варианте может приобретать характер психического доказательства. Как нечто оформленное выглядят только знаки, символы и направленности. Наибольшее логическое значение здесь имеет направленность.

      Среди всех реальнозначимых категорий можно выделить такие, какие не являются частным в более общем. Монокатегорией является, например, категория "красота" (прекрасное). Она резко выделяется из тех категорий, какие нередко ставятся с ней в один ряд. Ее выделенность – как в особом экзистенциональном значении, так и в отсутствии разложимости. Комическое разлагается на составляющие, трагическое также разлагается и т. д. Красота в большей степени проступает не через центральное смысловое, но через реактивное. Через смысловое проступает другая монокатегория: сознание.

       Абстрактность монокатегорий более чем сомнительна: они абстрактны вербально, но конкретны реально. С монокатегориями часто связаны те или иные безотчетные религиозности (проторелигиозности). Есть глубочайшая, но нефиксируемая разница между выражением "дерево вообще" и выражением "красота вообще".[8] Ясно, что денотат первого выражения есть фикция. От пересечения всех возможных представлений о деревьях ничего не остается, ибо представления оказываются саморазмытыми, переведенными в небытие или абстрактное указание на направление в никуда. То же, что остается от логического пересечения всего прекрасного – более чем колоссально. Это бесструктурная, бестелесная красота, сверхинтенсивная, но не ее отблеск, разлитый в человеческой видимости. Реальные предельные реактивные и предельные смысловые ощущения – только подступы к подобным "абстракциям". Чтобы горгона Медуза не испепелила, вступать во взаимоотношения с ней можно, лишь разглядывая ее отражение на щите, а этот щит и есть пленка человеческого сознания.

     Категория "информация", попав в парадокс саморефлексивности, уничтожается, но монокатегории характеризуются тем, что и в своем дополненном и продолженном виде сохраняются, оказываются антиинформационной нечеловеческой значимостью.

 

*   *   *

     Реальное человеческое мышление носит поверхностный характер  и  не  имеет никаких субъективных механизмов, возникая  как нечто наглядное в виде импульсов из поглощенности. Поверхностность человеческого мышления заслоняется вербализацией, и эта маскировка вносит многочисленные искажения в общие представления о мышлении вообще – собственно чистое мышление подобно сновиденийно-интенционному мышлению. Далее отделенное не только от слов, но и от образов (интенционная концентрация), мышление оказывается почти неуловимым, не теряя, тем не менее, своей значимости и актуальности – другой вопрос в том, что это освобожденное мышление весьма редко фиксируется в последующих за настоящим здесь-теперь и всегда связывается с изменением базового состояния, мнестическими смещениями.

        Сознательные апелляции к досубъективносознательной поглощенности для самого сознания не играют решающей роли. Эти апелляции стихийно заменяются обращенностью к проекциям на небытие: идеальностям различной степени представимости и непредставимости, в том числе средам и объектам рассудка и разума, то есть несуществующим положенностям несуществующего. Эти среды оказываются своего рода продолжениями квазисреды, ИФФС и сознания в целом.

 

 

 

 

2.2.3 ВОЛЕВЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

 

       Собственно волевые ощущения реактивно бесцветны. В своем чистом виде они не имеют никакой формы и структуры – по крайней мере, внутренней формы и структуры. Отсутствие формы снимает какую-либо характеризуемую их осмысленность, а отсутствие структуры снимает их внутреннюю рациональность.

       От других интегративных ощущений волевые ощущения отличаются нетривиальным отношением к протяженности и реальности, а именно: они коррелируют с изменением и размыванием реальности. Несмотря на свою непостоянную уловимость, эти ощущения окутывают собой все сознание и связываются с самой его наличностью.

        Тенденция волевого представлять собой границу сознания превышает такую же тенденцию ментальной логики, а потому волевое вырисовывается в субъективном как феномен более первичный, чем чувство, смысл и нейтральное тривиальное ощущение. Небольшое усиление крайних состояний сознания уже означало бы, что волевые ощущения не только бессмысленны и бесчувственны, но и алогичны, не только алогичны (дологичны), но и бессознательны (досознательны). Прямым путем фиксировать подобные особенности волевого невозможно из-за отключения смыслового и мнестического. Если переход к сверхреактивностям означает первую ступень отключения, то переход к крайнему волевому (волевому в чистом виде) – вторую ступень отключения. Подразумевается, что первая ступень связана со снятием рационального, а вторая – со снятием логического и смыслового. Косвенное фиксирование особенностей волевого, фиксирование задним числом может рассматриваться только как предварительное.

      Вторая трудность в рассмотрении волевого заключа­ется в необходимости отмежевания от гомункулусирова­ния реального волевого. Спасение здесь не только в диа­лектике временных рядов и диалектике самого вложения сознания в сознание, но и в достаточной прозрачности об­щей природы того, что проходит через сигнально-рацио­нальный центр сознания и через периферию сознания.

      Качественно-интенсивностная классификация волевых ощущений имеет сходство с классификацией смыслов и реактивностей только при рассмотрении феноменов, связанных с кажимостями субъективной автономии.

 

 

 

 

КЛАССИФИКАЦИЯ ВОЛЕВЫХ ОЩУЩЕНИЙ

 

     1. Ощущения волевых сред – тотальных волевых                        координат.

     2. Безапелляционно переживаемое частное  волевое (касается изменений в дифференцированных ощущениях).

     3. Диффузное парареактивное волевое.

     4. Экспозиционное волевое.

     5. Домотивное волевое.

     6. Мотивационное волевое.

     7. Частное суперволевое.

     8. Общее суперволевое.

     9. Тонкое волевое.

    10. Тонкое волевое неспецифическое.

    11. Предельное волевое.

    12. Сверхволевое.

 

      1. Ощущения волевых сред – это базовые и наложенные волевые состояния.

      Базовые состояния: бодрствование, небодрствование, инободрствование.

       Состояния, наложенные на базовые: дремота, гипнотические фазы сна, вялость, оживление, напряженность, скованность, абулия и т. п. Здесь указаны наложенные состояния только для обычного базового состояния бодрствования. Граница между небодрствованием и инободрствованием условна.

      2. Можно видеть три вида безапелляционного частного волевого:

      а) внешнее от порхания бабочки и тиканья часов до движения товарного поезда и раската грома (подразумевается именно волевая компонента изменения субъективной реальности);

      б) соматическая непроизвольность от моргания до деяния в состоянии "аффекта";

      в) пограничное волевое: от легкого давления и поглаживания до удара током и физического насилия.

        В перечисленном мы обращаем внимание не на прочие категории ощущений, а на лишенные квазипроизвольности волевые импульсы, как первичные, так и индуцируемые первичными синтонные или негативные.

      3. Парареактивное волевое. Эти волевые ощущения непосредственно связаны с реактивными ощущениями, словесно и двигательно неоформленными сиюминутными побуждениями, влечениями. Парареактивное волевое как бы создает дополнительное реактивное погружение. Возможно неспецифическое ИФФС-оформление парареактивного волевого.

       4. Экспозиционное волевое. Ощущения несколько сходные с предыдущими, связанные со спокойным рассматриванием предметов, изображений, интерьера, ландшафтов.

      5. Домотивное волевое (импульсивное, стереотипное). Здесь имеются в виду импульсы, коррелирующие не только с выполнением привычных действий в утилитарном смысле, но и импульсы, связанные, например, со случайными, навязчивыми действиями (игра с цепочкой, болтание ногой, постукивание предметом о предмет и т. п.).

      6. Мотивационное волевое (запускающее, поддерживающее, прекращающее, преодолевающее, переключающее и т. п.). Связано с выбором направленностей активности, перераспределением направленностей.

       Мотивационное, независимо от степени своей ущербности, обязательно проходит через центральную умственную зону. Верблизация смыслов и намерений внутренней речью необязательна. Здесь более важно осознание не только результата, но и начала действия, связность волевых импульсов со смысловыми импульсами. Знаковая выраженность последних не играет особой роли. Мотивационное волевое в сумме с импульсивным и стереотипным волевым составляет рабочее волевое суммационно-практической активности.

       7. Частное суперволевое. Характеризуется приматом конкретного действия над последствиями и какими-либо данностями. При этом уничтожаются все иные интересы и жизненно важное. Характерны девизы: "Умрем, но не сдадимся!", "Вперед под танки!", "С нами крестная сила!", "Будь что будет!", "Только через мой труп!" и тому подобные.

      8. Общее суперволевое. Далеко не всегда фиксируется мышлением достаточно четко. Чаще имеет место тоническое фиксирование. Формально интенсивность воления выглядит здесь как степень упомненности, в виде априорной или апостериорной оттиснутости в границе сознания.

Речь идет не о мотивах, а о сверхмотивах, образующих относительный смысл жизни. Общее суперволевое предрассудочно и распространяется на все проявления индивидуальной деятельности. Оно не может сводиться к поставленным целям или к приказам поступать так, а не иначе. Имеет значение не волевая формула, а ее соответствие действительному.

      9. Тонкое волевое. Связано с деятельностью, требующей обуздания обычно-органических волевых импульсов и отрицательных эмоций, стадных порывов. На второй план отступают страх, боязнь крамолы, богохульства, житейское нежелание мыслить до конца и без смысловых прыжков.

В сфере интеллектуальной тонкое волевое поддерживает мышление, выходящее за грань обыденного здравого смысла; в прагматических сферах оно имеет отношение к тому, что называют словами "мошенничество", "интрига", "политиканство", "заговор" и т. п. – ко всему тому, что связано с крайней опасностью, но требует самообладания и строго дифференцированных и продуманных действий.

    10. Тонкое неспецифическое волевое (мистическое волевое). Соответствует аналогичным сосредоточенностям реактивного и смыслового.

     11. Предельное волевое. Экзотическое ощущение внезапной свободы, внезапного неожиданного раскрепощения, краткая иллюзия того, что все возможно.

     12. Сверхволевое. Феномен недостаточно ясный по своим внутренним проявлениям. Чаще всего имеет прямое отношение к коллективным психозам, панике, религиозному умопомрачению (непросветлению[9]). Имеет место аннулирование всех бывших ранее со­средоточенностей, создание новых многообразных доминант.

 

*   *   *

       Сама представленность волевых ощущений дается в зависимости от затрагивания центрального сознания; в более общем случае волевые ощущения коррелируют с деформацией и изменением всего сознания; волевое переходит в малоуловимое, а затем вообще перестает быть ощущением, то есть вымывается из субъективного.

       Если над зоной ума витает фикция разума, то "зоне" воли соответствуют фикции, условно именуемые "силой воли", заповедями, обетами, судьбой и т. п. Установление несуществующих точек опоры здесь коррелирует с поглощенно-психейными точками опоры. Значение всякого рода волевых фетишей – в самовнушении, кажимости возможности управления незримым (что именно чем здесь управляет – весьма спорно), но главное в том, что фикционные разграничения и сосредоточения оказываются иногда прагматически действенными, а, следовательно, не по своему обозначению-условности, а по своему витальному назначению приемлемыми, хотя бы временно. Здесь важно отсосредоточение-сосредоточение, усиление посредством иллюзий и искусственных приемов активного умомненья, отпечатывания  нужных стереотипов. Молитвы, призывы, заклинания действуют отнюдь не только механически как оборотная сторона рефлексивно-рефлексных точек – иногда все это приводит к неописуемым невоспроизводимым явлениям паранаучного свойства.

      В некотором роде волевые ощущения первичны по отношению к прочим ощущениям, они связаны со степенью наличности всего  сознания  вплоть  до  его рационального отсутствия. Даже засасывания в сон, дремоту, патологическое восприятие связываются с усилением волевых трансформативных ощущений за счет ослабления обыденно-тривиальных ощущений волевого настроя. Всякая попытка не заметить бесцветно-незримые силы через симптомы волевых ощущений оканчивается тем, что эти "силы" усиливаются и действуют подобно стихии. Волевые ощущения по своему основному содержание соответствуют тому, что как раз перпендикулярно плоскости сознания, малодоступно мнестическому. Можно не брать такие состояния, как кома, судороги, шок, – достаточно указать на явления эмоциональной тупости и чувственной обостренности, спутанности ума и высшей ясности, крайней усталости и бодрого оживления.

 

2.2.4  ДРУГИЕ ИНТЕГРАТИВНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

 

       К интегративным ощущениям относится ощущение "я", ощущение дленности, ощущение длительности, ощущение протяженности. Это наиболее общие интегративности. Ощущения протяженности могут быть различных видов. В их числе квазисредная протяженность, незрительные протяженности, свободные от зрительных, а затем и – каких-либо геометрических ассоциаций.

      Аналогично, ощущение дленности – это не субъективное время, связанное с теми или иными частными изменениями, а всеобщее ощущение текучести. Имеет место неизменяемая триада сознания: "я"-протяженность-дленность. Эта триада реально автоабстрактна, экзистенциальна и представляет собой остов сознания.

      Существуют интегративные ощущения непосредственно ИФФ-средные и квазисредные, а также интегративные ощущения, пограничные между квазисредой и ИФФС. ИФФС по отношению к разнообразным интегративностям вполне разделима на интрофотосреду и интрофоносреду. По связи с протяженностями различие между зрительным и звуковым проступает уже в квазисреде, невзирая на возможности частичной нивелировки такой разницы.

       С интегративными ощущениями различного порядка и данности связано также  выделение предметов из видимости, образование кажимости самотождественности этих выделенных предметов во времени. Интегративны ощущения пропорций, ощущение движения, метрическое ощущение (прототип математического количества), ощущение формы, размера, удаленности и т. п.

       Может возникнуть впечатление противоречия: с одной стороны, интегративные ощущения выступают как симптомы иррационально-бесструктурного, с другой – многие интегративные ощущения представляются признаком сигнально-рационального, структуро-информационного. Сверх того, определенное недоумение может вызвать разнородность интегративного.

      Возможны различные приведения интегративностей к единству. Одно из таких приведений заключается в использовании градаций ощущений смысла. Имеется в виду использование смысловых феноменов не как вспомогательных, а как стержневых. Исходя из расширенной таблицы ощущений смысла, мы доходим до искусственных рационализаций, а затем уходим от них. Можно воспользоваться сходствами между таблицами ощущений смысла, реактивностей и волевых проявлений. При этом распознавательные и когнитивные интегративности окажутся в той или иной степени пересеченными с зоной "рабочих смыслов" (см. 2.2.2.А). Тем не менее, наиболее значимо, на наш взгляд, такое рядоположение интегративностей, какое естественно связывает их с неинтегративными ощущениями и сознанием в целом.

     Графически, при таком рядоположении, поток сознания выглядит в виде ствола дерева, а конкретная я-среда – как срез этого ствола (точнее говоря, срез ствола плюс несколько сердцевинных волокон различной длины, некоторые из последних – от корня до вершины). Наиболее дифференцированные ощущения располагаются у периферии среза. Большинство зрительных и звуковых ощущений – это кора дерева. Безапелляционные частные волевые ощущения – меристематические ткани. Наиболее интегративные ощущения – сердцевина дерева. Для полного рассмотрения, в модели волевых ощущений необходимо учитывать уже не срез дерева, а растущий побег (конус нарастания).

       В хроносном плане возможна и иллюстративная картина потока сознания в виде метамерного дождевого червя, в котором всякий последующий сегмент отчасти сходен с предыдущим сегментом, а каждый сегмент представляет собой своего рода квант потока, сознание вместимое в наименьший локус субъективного времени.

      Подобные общие рассмотрения целесообразнее приводить в более специальном разделе (см. 3.2.1). Здесь мы указываем только определенные ориентиры. Один из таких ориентиров – степень константности и возможность повторения интегративного ощущения.

 

       К трудноклассифицируемым интегративностям можно отнести интенции отношений. Подразумеваются не столько отношения-рационалы, типа канонически выданных эрзацев мышления (книга лежит на столе; ребенок испугался индюка; диктатура себя изжила), сколько отношения, невыразимые ни подобными сентенциями, ни системой подобных сентенций. Полному членению на рационалы не поддается даже чисто смысловое. Тем более подобная операция затруднена для смысло-воле-реактивного. Интегративно выраженные отношения сравнимы с символами-образами[10], а часто неотделимы от последних в своих мозаичностях. Психическая посюсторонность в таких случаях замыкается на воспоминания о воспоминаниях, полное прояснение которых невозможно не в связи со степенью изначальной произвольности ассоциирования, но в связи со стертостью бывших некогда достаточных оснований, сверхмасштабностью всего пласта ассоциаций. Даже и в более простых случаях ключевую роль приобретает данность знака (в том числе напоминающего), связность знака с непрояснимым, в особенности тогда, когда свободная алгебраическая замена знака невозможна, невзирая на всю его изначальную произвольность или кажимость таковой. Например, вполне можно заменить (пользуясь русским языком и в рамках русскоязычной культуры) имя "Теофраст Бомбаст фон Гугенгейм" на имя "Парацельс", выражение "английская королева" на выражение "королева Великобритании" (невзирая на всю формальную разницу), более сложно заменить наименование "Китай" наименованием "Хина" или "Хань", и практически никак нельзя заменить (без тонико-смысловых потерь) имена "Фет" и "Бальмонт" на алгебраическое "поэты А и Б", невзирая на всю логическую допустимость такой замены в соответствующих контекстах.

       Если в смыслознаке, смыслообразознаке искусственно выделить знак и смысл или смысл, образ и знак, то часть, называемая знаком, может быть подразделена на знак и знакосмысл, а образ – на образ и образосмысл. Роль знакосмысла – в наличии смыслов, дающих схватываемость и            

слияние несемантической  стороны  знака,  то  есть  знакосмысл  –  это внутренний смысл знака. Примерно то же можно сказать о внутренней стороне образа, образа как самозамкнутости вне иных образов и вещно-предметных соответствий, побуждений-сходств.

     Соотношения между знаками и реактивностями малоопределены. Кроме того, соотношения между "внутренней" реактивностью знака и его "внешней реактивностью" могут быть самые неожиданные, непланируемые. Сверхважной может оказаться и конкретная данность знака в здесь-теперь, та или иная его модификация: в структуре знака есть "внезнаковые" – неозначающие структуры, оказывающиеся разделом между смыслом и реактивностью.

 

2.3  Я-СРЕДА В ЦЕЛОМ

(Резюме)

 

       Я-среда – это совокупности всех данных ощущений в кажущемся настоящим локусе времени. В эту совокупность входят и ощущения, не имеющие внутреннего временного локуса, и ощущения собирательные, в которых так или иначе, интегрированы ощущения разных локусов времени.

      Все то, что реально дано человеку, есть его собственные ощущения; следовательно, единственное, что дано человеку, есть я-среда.

      Я-среда характеризуется тем, что всякая произвольно взятая ее часть самоосознается. Действительно, если я вижу черное пятно, то это черное пятно самоосознается, в противном случае его бы не было, так как за этим пятном не наблюдает никакой гомункулус. Ощущение "я" находится в том же царстве феноменов, что и черное пятно, несмотря на иную выданность, выдвинутость в сознание.

       Какие бы произвольно выделенные данности сознания мы ни брали, всегда самоосознается каждая из подданностей этих данностей и одновременно то или иное их множество. Объединение и пересечение двух элементов я-среды есть элемент я-среды. Если объединение есть одновременное восприятие-осознавание и выделенность ощущений, то пересечение – это более общее ощущение или более интегративное ощущение. Более общее ощущение – ощущение общей принадлежности, общих свойств, а интегративное ощущение – в строгом смысле, не само собственно пересечение и не сама сумма ощущений, но новый феномен, на всем этом или на части всего этого основанный, вернее, с частью всего этого или со всем этим скоррелированный. Нужно учесть и различную заданность различных интегративностей. Чистыми пересечениями, например, могут быть предметно-рациональные интегративные схватываемости.

       Я-среда обладает подобиями с субстанцией, и в ней невозможны "пустые элементы", "нули", "бесконечности" и другие абстрактные математические характеристики. Протяженность я-среды не имеет геометрического характера. Метрику и размерность я-среды образует исключительно функция самоосознаваемости. При этом априори ясно, что размерность любого из сознаний я-среды не является кратной единице.

      Субъективное пространство, точнее, совокупность субъективных пространств перцептируется-апперцептиру­ется как одно или несколько интегративных ощущений. При этом с общим субъективным ощущением протяжен­ности нельзя смешивать частные: зрительное, звуковое, обонятельное, соматическое, фотосредное и т. п. Общее ощущение протяженности не есть ощущение размеров, ку­батуры, пространства предметов обыденности, – это ощу­щение разлитости, расплеснутости, которое константно и никогда не меняется, подобно ощущению "я". Ощущение "я", ощущение дленности и ощущение протяженности об­разуют единую триаду.

      Я-среда является негеометрически многослойной средой, благодаря инерции, обычным воспоминаниям, мгновенным воспоминаниям, ощущениям смысла, ощущениям движения и т. п. Интеграция одних ощущений другими не есть какой-то процесс, происходящий внутри я-сред, но внутри я-среды дается только результат. Сознание предстает как самосознание каждой данности сознания, даже если между подданностями отсутствуют протяженностно-пространственные или какие-либо еще связи. Все это вовсе не означает, что трещине на стене известно о существовании в данное время запаха одеколона. Взаимосвязь-самоосознавание этих двух ощущений сразу происходит в третьем ощущении, с ними сцепленном и на них наложенном. В свою очередь, это третье ощущение опричинивается не из перечисленных двух ощущений, но из поглощенности. Я-среда не может быть центрирована сразу во всех средах и ощущениях. Централен узел наибольшей сосредоточенности; прочие ощущения оказываются довольно призрачным аккомпанементом. Под термином "узел" мы подразумеваем обозначение области наибольшей психической схватываемости безотносительно к наличию в этой схватываемости тех или иных ментальных границ, в том числе междусредных границ.

      Высказывания о реальных я-средах вполне могут характеризоваться алогизмом и отвлеченностью. Пусть мы имеем высказывание: "Я вижу предмет А" (ощущение предмета А имеет место). Само это высказывание оказывается "висящим в воздухе" – вначале полуреальным, а затем – выдернутым из реальности. Непосредственная соотнесенность с той или иной реальной я-средой также оказывается исчезнувшей, и ряд таких соотнесенностей представляет нам обыденный предмет-поток, типа того, что "покоясь, стоит на столе". Даже если условно допустить, что человек говорит не словами, а непосредственными соотнесенностями, то окажется, что подразумеваются вовсе не какие-то определенные я-среды и не данности, предстоящие через бывшие реальности, но некоторый суммационный пакет воспоминаний из ряда бывших и переиначенных я-сред, причем неполный и внутренне размытый. Следовательно, умозрения и высказывания соответствуют не совокупности ощущений, а некоторой сигнально-рациональной выделенности мнестического. Это мнестическое, по сути, населено апперцептивным и, представая в своей конечной форме, является в форме апперцептивного. Подобная рациональная выделенность образуется по иррациональному типу и является стихийно-стереотипной.

      Как правило, язык соответствует ощущениям достаточно нестрого. При намеренном усилении этой нестрогости (с некоторыми специальными сосредоточениями-разграничениями) мы будем иметь язык  "строгих" абстрактных построений. Любая якобы строгая наука нестрога бытийно и психологически. Язык по отношению к пакетам я-сред описывает только определенного рода ограниченные и искусственно выделенные схемы. При толковании последних легко может быть внесена еще одна произвольность. Мировоззренческое очищение отчасти заключается в подборе условий для того, чтобы способ рассмотрения явлений не создавал на фактуре рассматриваемого собственных наслоений, снятие которых принципиально невозможно.

       Само виденье людей, предметов, изображения в зеркале, изображения на картине и т. п. уже есть рациональная выделенность. Будучи актуальной рефлексивно-рефлексно, она совершает холостую работу, осигналивая и непрагматическое (формы облаков, клякс, фигуры Роршаха). Это избыточное осигналивание входит в подспудные основы художественного восприятия. Так, возможности избыточного восприятия могут быть испытаны на наиболее "абстрактных" художественных произведениях. Осигналивание имеет шансы идти и дальше к символизации и самоотрицанию, образуя феномен пропуска чисто рациональной выделенности, когда произведение вызывает обычные и тонкие эмоции без выделения чего-либо предметного и Роршахового.

      Выделение того или иного предмета или явления связывается с комплексом апперцепций. Основой последних чаще всего является неявная проторенность. С одной стороны, на расстоянии могут быть оценены прочность предмета, его твердость или мягкость, материал – без каких-то специальных мыслительных рассмотрений, одним мгновенным взглядом; с другой стороны, все это внушает видимость невидимого, иллюзии принятия декораций за действительную обстановку и т. п. Из-за наличия этого рефлексивно-рефлексного (в том числе мнестического) светофильтра перед глазами невозможно знать, что мы видим и что мы могли бы видеть в чистом виде.

       Один и тот же объект в поле обозрения, то есть не чистый реальный объект, а обыденный предмет-поток может характеризоваться различной выделенностью в качестве перцептивно-апперцептивной конструкции, в зависимости от степени и направления сосредоточения. Например, он может быть только пятном в общей картине фотосредно-квазисредного. Чем меньше сосредоточенность, тем более это пятно призрачно. И наоборот, эффект той или иной дерационализации иногда обеспечивается чрезмерной сосредоточенностью. В любом случае угловые границы зрительного восприятия неполны и размыты.

      Каким бы зыбким ощущение ни было, оно, тем не менее, всегда полноценное ощущение – полубессознательных и бессознательных ощущений не бывает, поскольку ощущение и есть то, что ощутимо присутствует, в каком бы виде это ощутимое присутствие ни давалось. Возможное отключение мнестического и диффузность волевого ни о чем не говорит.

       Гете заметил, что человек не удерживается долго в сознании и должен убегать в бессознательное. Все, что дано, есть только сознание и некого ныряния субъекта как рамки сознания туда и сюда быть не может. О нырянии в поглощенность можно не говорить, поскольку мы фактически всегда там и оттуда, но уже не в качестве таких обозначений, как субъекты и местоимения. Между тем, в словах Гете можно видеть метафорический намек. То, что он назвал "сознанием", следует понимать только как обычно-упорядоченное сознание, а гетевская погруженность в бессознательное – не что иное, как наполнение сознания иным содержанием при частичном или полном уничтожении сигнально-рационального, прагматического, а также при частичном или, возможно, полном в той или иной компоненте отключении мнестического. Это кажуще подспудное сознание не является чем-то глубоко спрятанным. Оно вполне явно в момент своей данности. Пакеты я-сред, объединенные тем или иным особым ощущением, связанные с эстетическим или эвристическим, могут состоять из сознаний смешанного типа (подспудно-неподспудных) в рамках специфической сосредоточенности.

      Собственно субъективные сознания несамостоятельны и несамовытекающи. Тем не менее, "подсознание", "бессознательное", "неосознанное", "нейродинамика" – только игрушки, состоящие из фиктивных положенностей, проекций на небытие некоторых границ явного. В строгом смысле, они не могут претендовать на роль неявной реальности.

       Существует мнение, что гипнотизер действует на субъективное сознание гипнотизируемого, а уже затем – на нечто иное. В этом мнении заключена двухступенчатая ошибка. Во-первых, действует не гипнотизер, то есть не его табло-сознание; во-вторых, "действие" не направлено прямо на сознание поддавшегося гипнозу или гипнотизируемого. Нейрохирург же ничем не лучше гипнотизера. Любые человеческие действия – не что иное, как все те же пассы. Рефлексивно-рефлексная значимость дающегося в сознании структуро-вещественного фантома лежит в основе синдрома псевдоматериальности.

    Для обычного сознания структура и есть его искривленная граница. Манипуляторство со структурами-границами – это манипуляторство через посредство иного. Поскольку ничто в субъективном сознании не является полностью проницаемым и полноценно данным, то и любые действия проистекают из сознания только кажимостно.

      Допустим, что в сознании есть нечто, что не есть пассивное изображение. Поскольку это нечто находилось бы в сознании, то оно было бы полностью наглядным. Эта полнота наглядности оказалась бы абсолютной проницаемостью от и до, уничтожающей необходимость какого-либо познания. То был бы абсолют.

 

 

2.4  Я-СРЕДА КАК ВТОРОЙ ИСХОДНЫЙ ПУНКТ ФИЛОСОФИИ

 

      Философия не исчерпывается сферой вербального и может присутствовать даже в ощущении звуков и зрительном созерцании. Во многих восприятиях предстает та или иная выраженность философии. В зрении есть и умозрение, а в мироощущении всегда даны и существенные составляющие мировоззрения и даже их живые переливы.

      Как мы уже говорили, мировоззрение-изложение нигде не "висит", его нет, как нет текстов и полностью развернутой цепи воспоминаний-представлений в здесь-теперь. В реальном здесь-теперь мы можем иметь только мировоззренческие интенции, а эти интенции, сколь бы умственны они ни были, не разумные представленности, а ощущения, мироощущения. Следовательно, единственной мировоззренческой реальностью являются мироощущения. При этом не имеет значения, приняло ли мироощущение форму высказывания или нет, является ли оно результатом умозаключения или итогом иного (катарсис, внезапная несанкционированная проторенность, изменение положения вещей в "худшую" или "лучшую" сторону и т. п.). Слова "мировосприятие", "миропредставление", "мирочувствование", "миросозерцание", "миропонимание", конечно, несколько различаются по своей семантической окраске, но в рамках этой книги наиболее исчерпывающим термином является именно МИРООЩУЩЕНИЕ – мы не будем вновь обосновывать тезисы, что действительный психический феномен более или менее локален, полнокровен топологически, что всякое ощущение, невзирая на свой объем, есть неизбежно и восприятие, и смысловая данность, что ощущение как некая вырванность по узкому качеству есть только абстракция. Ощущение = феномен, феномен = ощущение (и в микро-, и в полной макропредставленности). Разве только термины "мирофеномен", "мироофеномение" слишком двусмысленны и могут вызывать превратные ассоциации. Они проигрывают даже таким выражениям, как "мироявление", "мирокажимость".

       При поиске отсубъективного исходного пункта философии, предпочтение нельзя отдать ни построению из умозаключений, ни эксперименту, ни интуиции, ни так называемой первой мысли. Приоритет нельзя отдать и тому, что как будто наиболее уместно, гармонично, значимо. Все перечисленное может оказаться одинаково ложным, а если не ложным, то ложно истолкованным.

       Прагматически под философствованием обычно понимают всего лишь игру слов по конвенционально принятым правилам. Вполне может быть и так, что эта игра слов ничему действительному не соответствует. Чаще всего так именно дело и обстоит.

       Собственно философствование заключается в движении интегральных смыслов или в сосредоточении на интегральных смыслах. Эти смыслы – одновременно чувствования, поскольку относятся не к первому, а к глубинному плану субъективной данности. Кроме того, они содержат некоторые в той или иной степени уловимые тонические обещания или претензии выхода за пределы этой данности.

       Фактически дающиеся философствования необязательно приводят к систематической философии. Чрезвычайно редкостные мыслительные сосредоточения могут проявить себя как факторы системообразования. Всякого рода озарения "красотой", "ужасом", "Логосом", сочетаниями последних слишком сильны, чтобы быть такими факторами, но некоторые органически неопределеннозначимые оттенки названной триады уже образуют мировоззренческий вопрос, обращенный большей частью именно к внесловесной способности философствования. Подобное внесловесное философствование составляет самую суть искусства. В поэзии оно возможно не через прямые смыслы сочетаний слов, но... через отвлечение в словах от  слов, через символы и иные способы создания сосредоточений. Наоборот, так называемая "философская поэзия" содержит только тысячи раз повторенные в прошлом сентенции и не имеющие достаточной ценности бытовые догадки, но вовсе не философию...

       Можно взять и менее тонкие, более "традиционные" способы мировоззренческого сосредоточения. Известное высказывание "Я мыслю, следовательно я существую" (Мыслю, следовательно существую), несмотря на возможность последующего сведения к тавтологии в процессе уточнения, достаточно проницательно, содержит в себе неявные смыслы. Именно "мыслю, следовательно существую", но не "хожу, следовательно существую", "дышу, следовательно существую" и т. п. Все эти "хожу" и "дышу" прямо или косвенно, через слова или помимо слов, но предстают только через мышление. Вполне справедливо, что история Новой философии началась с приведенного декартовского тезиса. В нем уже присутствуют в скрытом виде Юм, Кант и Авенариус.

       Более современным началом философии могла бы быть фраза [ОЩУЩАЮ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО СУЩЕСТВУЮ], поскольку ощущение – это то, через что может предстать всякое нечто, если оно может предстать, поскольку всякое ощущение уже содержит в себе компоненту мысли – в противном случае оно не было бы "ощущениемостным". Дефект выделенной фразы заключается в наличии глагола и скрытого "я" или [я]. Высказывания "ощущения есть, следовательно они существуют", "совокупность ощущений означает существование их самих" могут быть прочитаны как тавтологии. Кроме того, текучесть ощущений (или, по крайней мере, ряда ощущений из совокупности ощущений) уже означает определенную парадоксальность. Придание существованию, сверх того, большего статуса, чем реальному наличию, требует объяснения термина "существование", что делает невозможным начало, исходность, а сведение существования к реальному субъективному наличию создает опять тавтологию и снимает возможность начала. Это второй парадокс попытки второго начала философии, если, конечно, не считать веера семантико-семантических парадоксов (часть которых мы рассматривали).

      Высказывание "ощущение – это первая реальность" и высказывание "ощущения – единственная субъективная реальность" чрезвычайно непродуктивны, хотя для кого-то они – подлинное откровение.

      Корень всех парадоксов в одном: в невозможности основания чего-либо производного в самом этом производном. Следовательно, начало строгой философии может быть только вне ее, а это де-факто означает начало философии в "недофилософии". Так и произошло. Мы начали изложение с обыденной дофилософской констатации: "Мне кажется, что я присутствую в некотором мире". Последующее уточнение этой фразы привело к ее полному логическому размыванию, но, тем не менее, первичный импульс был дан и философствование началось.

      Все это можно сформулировать суммировано: "Второе начало философии есть сфера ощущений". Однако эта сфера будет именно началом только при наличии первого начала – совокупности предначал, рассмотренных в первых разделах книги. С другой стороны, эта обыденная или необыденная формулировка требует обыденного, заведомо нефилософского определения философии, но, исходя из обыденного, ничего уважительного о философии сказать нельзя. Весьма подходят такие эпитеты, как словоблудие, мудрствование, мыслительная жвачка, пустая обстоятельность, интеллектуальный вирус, лженаука, ненаука и так далее. Мы можем только спокойно заметить, что все это верно. Какого бы философа мы ни взяли, мы можем обнаружить у него, в лучшем случае, только тот или иной вклад в философию как сферу человеческой погруженности, философию как социальную сферу, но – не собственно философию как некое здание-построение. При ближайшем рассмотрении всегда окажется, что предлагаемое здание то не имеет никакого фундамента, то не имеет стен, то имеет обманный фундамент, ложные стены, и в любом случае оно – блеф. Наличие у того или иного философа некоторых верных положений нисколько не снижает эту блефовость, поскольку блеф для того, чтобы быть правдоподобным, должен иметь в себе некие "реалии". Философия – это как бы жилище, в лучшем случае годное только для самого философа, его эпигонов и апологетов, а если философ уже вошел в хрестоматии, то в определенной степени для тех, кто зарабатывает на жизнь каким-либо своим отношением к философии – ведь должен и блеф приносить пользу.

       Самообман, а следовательно обман в философии (прибегать к эвфемизмам здесь более чем непристойно) крайне прижился, и вопль "а король-то голый" здесь не поможет, поскольку те или иные вопли по более конкретному вопросу раздавались еще до нашей эры, но новые короли и новые ... (здесь как раз нужен эвфемизм) предпочитают не замечать, что до них что-то донеслось.

       Именно поэтому в качестве второго начала философии и предлагается попытка избавления от обмана, попытка различения реальности и нереальности. Наиболее естественным образом эта попытка и приводит к я-среде. Ведь даже иллюзорность я-среды есть реальность иллюзорности в ее уже конечном виде, данность,  но не обещание данности. Я-среда – это общий и целый итог каждого мгновения. Из области слов мы указываем не на область слов, но на то, что видится, слышится, чувствуется, думается и вообще кажется в сейчас. Все то, что реально кажется в сейчас, и есть я-среда.

        Некая некажимостная интерпретация я-среды маловозможна из-за инертности я-среды, из-за существования субъективного локуса времени обычных нейтральных ощущений (например, ощущений виденья предметов) в течение  2-3 колебаний всей этой части субъективного мира, в течение 2-3 малозаметных, но все же явных флуктуаций. Опыты с ограничением угла зрения и эксперименты со стабилизацией сетчатки, несмотря на все философские фильтры и табу на данные естествознания и их прямое наивное истолкование, пусть не абсолютно, но приемлемы и философски, поскольку объектом эксперимента здесь оказывается восприятие,  я-среда, но не некие косвенности. Разумеется, и здесь имеют место "черные ящики", фактически опосредованное, но не прямое влияние на я-среду. Главное в том, что отсчет и заключения совершаются не по данным приборов, не по той или иной косвенности, но по видению испытуемого. В частности, указанные эксперименты и опыты показывают, что зрительная реальность состоит из некоторых микрозрительных данностей, в которых человеческое вúденье не является объемным и близко к изображению на плоской, чуть искривленной картине. Эта микрозрительная реальность является как бы кадром зрительности.

        В течение локуса времени сигнально-рацональных данностей вполне можно успеть прочитать одним актом короткое слово или, по крайней мере, одну букву, но сокращение локуса времени до микрозрительного делает опознавание буквы невозможным, хотя и не снимает реальности. В данном случае в качестве реальности будет выступать пятно определенного цвета на фоне определенного цвета, естественно, мелькающее пятно, промелькнувшее пятно. Субъективно никакой буквы здесь нет, независимо от того, что изображено на предъявлявшемся материале для экспериментатора. Это изображение для экспериментатора зависит от условий эксперимента и в большинстве случаев есть только представление об изображении, "правильном изображении".

      Микрозрительное характеризуется рамками иных локусов субъективного времени, чем зрительное предметной выделенности[11].

   За исходные точки отсчета нельзя брать некие "феноменологические" чистые сущности – эти сущности род абстрактного небытия. Было бы очень странно считать, что они более устойчивы, более надежны, чем чувственное. Скорее наоборот, эти будто бы рафинированные идеальности вполне можно заменить конкурентными, причем выбор "этих", а не "иных" идеальностей весьма произволен, зависит от теоретических предубеждений. Ссылки на то, что чувственное нас обманывает, что оно эфемерно и малоприемлемо в качестве фундамента чего-либо, проистекают из скрытого наивного реализма или, во всяком случае, из его рудиментов. Многие упорно продолжают считать, что ощущения суть отражения того, что за их пределами. Это запредельное считается менее иллюзорным, чем ощущения. В этом, может быть, и не было бы философской крамолы, если бы ощущения не считались подобными чему-то "внешнему". С другой стороны, бытует совершенно недопустимое отождествление предметно-вещного мира с реальным миром, в то время как этот прагматический предметно-вещный мир – всего лишь стереотипный фантазм, потребный для осуществления относительно произвольной двигательной функции.

 

       Выводы. Второй исходный пункт философии лежит вне теоретических конструкций и словесной сферы, взятой в чистом виде. Этим исходным пунктом может быть явление я-сред, при условии необходимых сосредоточений и предварений, связанных с первым исходным пунктом философии. Явление я-сред сравнимо с несуществующими сферами  и  положенностями, предстающими через умственные ссылки. Контраст, выявляемый при этом, служит определенным критерием различия реального и нереального.

        Очистка субъективного мира, рассматриваемого в предельно широком понимании, идет не до псевдоумопостигаемых сущностей, вырождающихся в небытную идеальность, но до феноменов здесь-теперь-так наличных. Соответствующие этому пропозиции (про-позиции) играют не некую корневую роль, но только роль рамок, роль алгебраических функций и аргументов.

 

            Из книги "БУКВЫ ФИЛОСОФИИ"

 

Ресурс:

neboton.narod.ru