Александр
Акулов
НАПАРНИЦА
Двести сорок восемь перпендикулярных лет
назад Вера Петровна Ветлицкая была белой лабораторной мышью, впрочем, не совсем
белой: кто-то из прапрадедушек этой ее ипостаси имел на спине легкие крапины.
Потому к чистой линии Веру Петровну, мышь, не относили, отбраковывали и
использовали только для сугубо варварских прикидочных
экспериментов. В результате Ветлицкая в собственном мышином бытии пережила
сотоварищей, а не оказалась забитой, вскрытой и брошенной в
морозильник-накопитель.
Правда, внешность у Веры Петровны (в
мышиный период) отличалась чрезвычайными изъянами: уши были надорваны и висели,
бока — безобразно раздуты, а шерсть во многих местах не росла.
Теперь, вдругорядь став человеком, Ветлицкая
сама колола и резала мышей, забивала их и бросала в морозильник. Бока у нее
отнюдь не раздувало, уши не висели, а шерсть (Как ее деликатнее назвать?
Волосами, может быть? Но тогда тему вообще нужно прекращать и детёнышам нашим сказки про мышей или, наоборот, про людей не рассказывать!).
Так вот, шерсть у нее выглядела вполне обычной, человеческой. Приходилось
сожалеть об одном досадном промахе сверхземных сил: Вере Петровне в период
людской жизни — читатель вскоре поймет, в чем дело — не доставало настоящего
хвоста. А бесхвостое существо не совсем нормально. И Вера Петровна орудовала
чуждым ей сторонним хвостом. Лучше бы она его не прицепляла! Абсолютно не то!
Зато усы у Ветлицкой — опять мы извиняемся перед ранимым, впечатлительным или
нетерпеливым читателем — зато усы у Веры Петровны, в ее бытность человеком,
поражали необыкновенной рыжиной и коммуникабельностью. Из-за последней
Ветлицкой даже не хотелось пенять на судьбу.
Так-то оно так, но с недавней поры Вере
Петровне стало казаться: сама она не кто иная, как
лабораторная мышь, ныне проживающая в институте, очень знакомая, по кличке
"Та Мышь". И, конечно, были у этой мыши надорванные уши, свалянная
шерсть, раздутые бока. Наступило время, когда Вере Петровне пришлось часто
видеть Ту Мышь и снаружи, и сразу изнутри Той Мыши, а
нет-нет — и себя, большую, страшную, вблизи стоящую. А определяла Вера Петровна
себя не по лицу, но — по дырочкам, которые химические реактивы прожгли на
рукавах рабочего халата, реже — по ажурным фигуркам на колготках.
Двойное, тройное, четверное восприятие не
из приятных. Задавала Вера Петровна вопрос: "А
где я нахожусь в данный момент?" — и не могла ответить, и голова кружилась
у Веры Петровны.
Дома Ветлицкую попеременно мучили или
нелюдские воспоминания о том, чего вроде бы с ней не случалось, или кошмарные
сновидения с беспрерывной мышиной возней, писком и довольно чувствительными
укусами. А по утрам она нередко замечала на себе синяки. Синяки слабые, быстро
исчезали, но если вначале для этого требовалось десять — пятнадцать минут, то
позже кожа восстанавливалась только — за тридцать — сорок.
Верочка Петровна терпела, терпела. Но
однажды, в два часа ночи, вскочила с кровати и в припадке помешательства
принялась энергично грызть край приоткрытой дверцы шкафа, после чего накинулась
на обивку дивана. В сознании Веры Петровны четко нарисовалась мысль: она
учиняет не то, а надо совершать другое: наперекор всему срочно прогрызать
туннель на кухню! Безотлагательно! Почему раньше не догадалась!
Стремясь попасть на кухню сквозь стену, Вера
Петровна устроила дикий шум, сшибла картину, с полки посыпались книги.
— Ты чего? — рыкнул привставший с кровати
заспанный Вася — дружочек-хвосточек, любовник-половник, коего Вера Петровна
держала за отсутствием приличного. Привела рыжеусого когда-то
из гаража себе на беду. Ни интеллекта у него, ни образования, ни
воспитания, а культуры — ноль сотых, ноль тысячных. Хвостом искусственным
смотрелся Вася, устройством для удовлетворения, э-э-э, тихих и громких дамских
нужд, но, увы, далеко не всех. Много раз за-мыш-ля-ла
Вера Петровна от него отделаться, да как-то не получалось. Коллегам такой хвост
стыдно показать, подруг из-за него потеряла.
— Ты чего? — жмурясь от света
включенной настольной лампы, опять заорал Вася. И неинтеллигентно возгласил в
своем духе о том, что сдеется сейчас с Верой.
И отвлеклась Вера Петровна одной зоной
мозга от пошлости, а другой — обозлилась. "Ох! Будь Вася в клетке, в
лаборатории, вот бы его проучила!"
Днем Ветлицкая призадумалась о способах избавления от ниоткуда
взявшейся двойницы: та должна или прекратить приставания, или умереть
физиологической смертью. Не могла Ветлицкая с кондачка убить родную
оборотную ипостась эфиром или хлороформом! Ничего не изобретя, ибо
распоряжаться секретной стезей души — вне человеческой власти, Вера Петровна
отогнула прутья у клетки для канарейки, обшила белой жестью буковое дно; без
пайки и клепки вернула прутья на прежнее место, закрепила всё тонкой свинцовой
полоской и посадила в обновленный домик насылавшую страхи негодницу. Запоздало
сообразив, что на работе зверя устраивать нельзя, а дома — тем паче: вопрос не
для понимания глупого Васи, Вера Петровна почти машинально прибыла на стоянку
междугородных автобусов, подобно сомнамбуле доехала до остановки "по
требованию" с названием "Соснорки" и там выпустила мышь.
Зачем Ветлицкая освободила здесь капризную
животину — недостаточно ясно! Кроме
лягушек в окрестностях и подвалах домов тамошних деревенек иные твари не
обитали, а населенный пункт, имя которого носила остановка, таковым не был,
поскольку года четыре назад опустел.
И все же Ветлицкая поступила правильно. Не
минуло и недели со времени ссылки мыши, как ночные кошмары прошли, а в
сновидениях стал являться лунный свет и залитая луной водная гладь с рогозом по
сторонам. Новые снофильмы дарили Вере Петровне вольный
мир, наполненный великим покоем, и излучали своей нежной духовной материей подходящую
ночному пейзажу музыку: то адажио состенуто Бетховена, то рапсодию соль-минор
Брамса, а то и тарантеллу Гаврилина. Счастье, счастье! Впервые в жизни! И
невдомёк было Вере Петровне, что синхронно ее феноменам тремя этажами ниже
сублимируется, слушая по ночам музыку, неудачливая аспирантка, страдающая
бессонницей и зубными болями. Ох, вентиляционные шахты! Но в них ли суть? От
зарождения земной юдоли заведено: кто-то стенает, а кто-то в этот момент
наслаждается. Вера Петровна просто купалась в блаженных грезах, и упоение ее
возносилось тем выше и мощнее, чем круче накатывали на невезучую малокровную
аспирантку любовные, зубные и академические муки. Однако в лунно-музыкальный
рай Веры Петровны вторгалась порой дисгармония. Слушает во сне Вера Петровна
музыку и пение русалок, разглядывает умноженные отблески луны, полулежа в
дрейфующей яхте, и вдруг ни с того ни с сего правый борт сталкивается с
неуклюжим баркасом, на палубе которого дрыхнет вверх брюхом пьяный Вася и
храпит.
Очнувшись таким
образом после очередной лунной дорожки, Ветлицкая зажгла свет и цапнула ножницы,
собираясь отрезать противному Васе длиннющие усищи, но, испугавшись утренних
эксцессов, спрятала инструмент. Да! Хвост был откровенно не тот, а поменять
фальшиво-искусственный хвост на хвост приятный и естественный не хватало
хитрости. Но радикальная потеря Васей его коммуникабельного начала и непонятное
уменьшение зарплаты в горе-институте и в чудо-гараже
подогревали мысль.
Тут Вера Петровна вспомнила знаменитую
сказку о лисе, захотевшей избавиться от строптивого и неловкого
хвоста-предателя. Конец лисы жуток: лиса выкинула из логова хвост, собаки нагло
вытащили ее наружу и разорвали. "Но я-то не лиса! — думала Вера Петровна.
— Как заставить мышек съесть этот хвост? Или… Обмен? Переезд? Иммиграционная
виза? А родить тройню, дабы хорошенько напугать Васю, я не способна".
Проблема
врасплох разрешилась. На квартиру нагрянули господа в форменных фуражках,
провели обыск и аккуратненько отъяли Васю. Выяснилось: сутками раньше Вася, в
сговоре с охраной, обчистил находящийся на территории гаража страхолюдный киоск
с запчастями. Директор гаража просил Васю всего-навсего поджечь киоск, а Вася
даже не сумел правильно полить его бензином. Поэтому защищать Васю от суда
никто не рискнул.
"Теперь
я без хвоста! — заплакала Вера Петровна. — Почему и меня не забрали?" Её
осенило: замена хвостов без дозволения звёзд небесных невозможна. И не было ей
попущения, и быть не могло. Отчаяние удесятерилось тем, что двойница
опять принялась за старое, но виделась отныне не только во снах, но и призраком
наяву — стоило чуть отвлечься от суеты. Дома Ветлицкая роняла тарелки и чашки,
на работе — пробирки и колбы. И в некий миг такой отключенности мысленному
взору Верочки Петровны являлась напарница из смутной перпендикулярной
развертки мира. Не иначе в Соснорках случилась беда!
Однажды,
причесываясь перед зеркалом, Вера Петровна отчетливо узрела, как отражение ее
лица пересекла маленькая хвостатая тень. Послышался писк, и возникло ощущение
укуса на подбородке. Больше терпеть подобное нельзя! Ветлицкая бросила важные
дела, позвонила лаборантке и устремилась в Соснорки.
Остановка там уже не "по
требованию", близ нее скопилась разная техника: экскаватор, грейдеры,
землечерпалка, бульдозеры — с немецкими и английскими названиями на горделивых
корпусах. От ясеневой аллеи, ольховоберезовой рощи,
мелких озер, морошковых болот ничего не осталось — всё было искорчевано,
перекопано, перевернуто. Высилась огромная куча привозного грунта. Похрустев
каблуками по раскрошенному поризованному кирпичу, "полюбовавшись" на
разверзнутое море грязи, Ветлицкая топнула ножкой и побежала через
апокалиптически испохабленную дорогу к внезапно подошедшему обшарпанному
автобусу: следующая возможность уехать в город появилась бы спустя
часа три.
Казалось бы, вояж провалился, но после
него сны Ветлицкой изменились. Правда, в первую ночь снились грозные махающие
крыльями совы, но совы улетели, а с ними сгинули ужасы, пропала и грязевая
равнина. Ясно, напарница перебралась в лучшее место, наверное, под скирду или в
стог сена на каком-то хуторе, поскольку снореальность приобрела конопатость и тисненость. Пестрота действовала на нашу сновидицу
успокаивающе и выглядела слегка приятной.
Вот, считай, вся тайная история Веры
Петровны Ветлицкой — человека.
А той Вере Петровне, которая была мышью,
удалось-таки пожить в собственной норе. Зимой она сладко спала в теплой уютной
скважине рядом с набитыми доверху персональными закромами. Память предков и
необходимые инстинкты восстановились в ней почти до конца. Обозначилось и нечто
иное: мышь начала видеть интересные сны. Они часто наполнялись чýдными вкусами, тонкими
ароматами. Хотя вкусы и ароматы периодически куда-то исчезали, и тогда к разуму
прорывалась необычная новая жизнь. Она нарисовалась бы вообще идеальной при отсутствии кривых морд глупых двуногих
монстров.
Только финальный сон не вспомнить без
дрожи: обрушилась ужасная боль, нависли пасти монстров, обтянутые белым. Глаза
огромных существ смотрели сурово и печально, звенели блестящие хваталки и
режики, по-лабораторному пахнуло эфиром, накатило
туманное облако... Прошло немало времени, а оно не рассеивалось. Вдруг на миг
вспыхнул яркий, очень яркий огонь — и прямо во сне наступила бездонная бестелесная гулкая тьма. Всё ухнуло в нее.
Проснувшись, Вера Петровна — мышь —
почему-то заплакала и, чтобы освежиться, вылезла из норы. Потыкавшись розовым
носиком в снег, вернулась и нацелилась спать до весны: впадать, как полевые
мыши, в анабиоз, она не научилась.
]l]]]]]]]]]]]]l