Александр Акулов

 

НАЧАЛА МЕНТАЛЬНОЙ ЛОГИКИ

 

 

      Непосредственная реальность – это субъективный мир неопределенного настоящего, границы которого не совсем определены. В эту здесь-теперь реальность входят также наличные "мысли" и воспоминания, независимо от степени их смутности,  развернутости или концентрированности. Непосредственная реальность может и не иметь никакого отношения к обычно понимаемому бодрствованию.

 

     Ментальная логика присутствует уже в созерцании и в  наиболее чистом виде представляет собой невербализованную, псевдосубстанциональную логику. Ментальная логика не отождествляется с чем-то рациональным. Логическая сторона восприятия является более фундаментальной, чем рациональная. Нужно заметить, что обычные умозаключения и суждения не чисто логичны, а являются синтезом логического и рационального. Фактуально логическое нельзя также отождествлять со смысловым. Логическое выступает как дозаконие, граница присутствия как таковая.

 

     Термины "ощущение", "представление", "сознание", "предмет", "философия" риторически удобны, но мировоззренчески опасны. Существуют относительно нейтральные термины "феномен" и "феноменология", но приходится всякий раз отходить на достаточное расстояние от известных абстрактных феноменологий. Именно поэтому мы будем иногда употреблять непривычный термин "ментал", подразумевая под ним конкретное содержание наличной здесь-теперь реальности.        

 

       Совокупность всех "внешних" реально существующих менталов называем квазисредой. Если нечто находится в поле восприятия, если оно сейчас воспринимается, то оно квазисредно, если нет – то считается квазисредно несуществующим.

 

       Квазисредные восприятия – это полные натуральные восприятия, но не абстрактно-психологически вычлененные. Например, цвет вне текстур почти не предстоит. Традиционная условная разбивка внешнего на "ощущения", "восприятия", "сознания" квазисредно несостоятельна. Реальные восприятия – это всегда сумма совокупностей, какими бы малыми они ни казались и как бы искусственно ни ограничивались. Восприятия квазисреды – это все зрительные и звуковые восприятия субъективного настоящего. Восприятия запахов, осязательные и вкусовые являются в той или иной степени пограничными между менталами квазисреды и менталами соматического облака.

       Одним из интегративных менталов квазисреды является ментал движения и вообще изменений. В качестве интегративных менталов квазисреды могут выступать менталы других сред и самостоятельные интегративные восприятия.

       Квазисреды подразделяются на квазисреды обычного бодрствования, квазисреды сновидений, галлюцинаторные и иные.

      Квазисреды обычного бодрствования тяготеют к одному классу. Выражение "имеют только один класс" было бы здесь неверно, поскольку частичные выходы за его пределы вполне возможны. Например, вполне известен феномен псевдогаллюцинаций и другие проявления измененного восприятия при достаточной сохранности и доминанте обычной рациональности.

       Разнообразие здесь может возникнуть и за счет смешения различных типов квазисред.

       Более богаты типы квазисред сновиденийные[1] и галлюцинаторные. Однако подробно описать эти среды не представляется возможным. Фактор амнезии тем сильнее, чем более дивергентны между собой сравниваемые квазисреды. Из сновиденийных ментальных потоков запоминаются, как правило, те, какие более или менее похожи на тривиальный бодрствующий ментальный поток, имеют в той или иной степени близкую к нему рационально-сигнальную выделенность.

 

     Попробуем пока не рассматривать область зрительного как наиболее инерционную и искусственную. Она – биологический наворот. Ее интерфейсность, синтезированность, подогнанность, мультиплированность более чем очевидны. Зрительная среда как бы заранее предназначена для считывания знаков, символов, иероглифов.

      Звуковые менталы гораздо ближе к протоданностям, чем зрительные. Наличие в них двух слоев осигналенности более явно. Реактивная осигналенность звуковых ощущений весьма слабо подвержена анализу на предмет ее апостериорности или априорности. Первичная осигналенность может и не иметь никакого биологического значения (завывание ветра в трубе, гудение трансформатора, звуки капающей воды и т. п.) – при всем этом мы имеем в виду не звук как проявление чего-либо, но его тоническую наполненность, примативную одухотворенность.

       Оструктуренность звукового почти призрачна. Попытки музыковедческого оструктуривания малоспособны охватить звуковую данность целиком и полностью. Между тем оструктуренность звукового имеет в себе гораздо большие спектры, чем оструктуренность зрительного.

       Значение звуковых ощущений в прагматическом отношении, как правило, недооценивается. Бытует расхожее мнение о том, что 99% всей информации человек получает через зрительный анализатор. Естественно, при этом не учитывается качество и значимость информации. Кроме того, постановка опытов для выявления, откуда и как поступает информация, сколько этой информации проходит и по каким каналам, весьма сложна.

      Всякого рода естественные и искусственные звуки, не носящие обыденно-сигнального значения, воспринимаются как белый шум, а иногда и называются белым шумом, но, обычно, никому не приходит в голову назвать белым шумом подавляющее большинство зрительных ощущений. Звуковая сосредоточенность, в отличие от зрительной, носит более насильственный характер и, соответственно, более значимый. Постороннее звуковое чаще является вредоносным фактором, чем постороннее зрительное. Если мы выделим из всего зрительного только операционально значимое, то количество всей "зрительной информации" резко сократится.

        Именно звуковые ощущения оказываются первичными носителями информации надобщения. Само наличие "текстов" связано с запускающим воздействием звукового. Человеческое мышление, в своем каноническом виде, целиком и полностью коррелирует с внутренней речью – внутренней представленностью звукового.

      Поэтому психический звук, так или иначе, более пластичен, более передает как рациональное, так и иррациональное (например, эмотивное-в-себе), чем зрительное, если, конечно, не учитывать, что опора на зрительное при передаче рационального в любом случае подразумевается.

      Мнение о том, что звук одномерен и имеет только одно измерение – по времени, необоснованно. Субъективно он иногда не имеет никакого измерения по времени (устойчивый микрофонный эффект, тон звукового генератора и т. п.). Субъективное ощущение звука (о чем, собственно, и идет речь) может быть совершенно не изменяющимся, константным – одна и та же "звуковая форма" или одно и то же "звуковое коленце" (в ином случае) протяжены по пространству, но не по времени (инерционность восприятия). Ощущение плывучести звука – ощущение уже не звуковое, а сцепленное с неизменяющимся звуком и изменяющимся остальным субъективным миром.

       В пространстве-протяженности звук не является чем-то точечным, а по числу измерений явно превышает зрительность. Кроме того, звуковые ощущения не даются поверхностными по кажимости, звук выходит как бы из глубины вещей. Разумеется, пересубъективирования подобных кажимостей существуют, но не уже, чем до границ соматического облака.

      Несмотря на всю возможную апрагматичность звукового, на возможность наличия звукового мира, превышающего по богатству данностей мир канонических эмотивностей, в музыке чрезмерное значение придается попыткам этносного осигналивания. Это осигналивание выражается в рефлексивно-рефлексном биологического толка, попытках звуковой передачи обыденных явлений, текстов, а также косвенно – в простой звуковой демонстрации устройства музыкальных инструментов. Осигналивание часто означает притупленность. Классические и неклассические бравурности, вспенивания, грохотания, пасторали и т. п. есть совершенно необязательная  наивная рационализация, Собственно искусством оказывается то, что все-таки сохраняется вопреки  названному балласту.

 

     Протяженная тишина представляется белой темнотой. Этот звуковой вакуум наполнен не только слуховым фоном полусоматической природы, но и фоном, похожим на тот, какой имеет морская раковина. В нем есть нечто от тютчевского гула. Звуковой вакуум более призрачен, чем зрительный, и его "броуновское движение" – это действительный предел восприятия.

      Звуковые феномены часто предстают не только в виде акустических вспышек, всплесков, ударов и т. п., но и в виде целой среды. Эта среда, как и зрительная среда, имеет тенденцию к сфероидальному замыканию мира.

 

 

      Все субъективные среды можно разделить на реальные и фиктивные; реальные ощущения, в свою очередь, делятся на "рецепторные" и "нерецепторные", "внешние" и "внутренние", интегративные и неинтегративные. Многие из этих подразделений, в особенности отмеченные знаком кавычек в предыдущем предложении, достаточно условны. Термин "рецепторное ощущение" (или "рецепторная среда") мы никак не можем относить к связанности ощущений с физиологическими рецепторами, тем более что далеко не всегда соответствующие параллели проведены. Рецепторными ощущениями (или более благозвучно, но менее точно – рецептивными ощущениями) мы называем все неинтегративные ощущения, за исключением ощущений-представлений, то есть неинтеллектуальных представлений. Естественно, при этом мы никак не собираемся проводить или отменять коррелированность представлений с рецепторами. При необходимости можно было бы говорить о афферентности и о эфферентности.

       К рецепторным ощущениям мы относим звуковые, зрительные, осязательные, тактильные, вестибулярные, гравитационные, обонятельные, вкусовые, температурные и ощущение соматического облака. Возможны также всякого рода малоописуемые ощущения типа хронометрических, геодезических, электромагнитных (за пределами светового диапазона). Существуют также ощущения сухости, влажности, маслянистости, затылочное "виденье"[2] и т. п. Ощущение при прощупывании чужого пульса – это не только тактильное ощущение – правильнее его было бы назвать транссоматическим. В соответствующих условиях слышать можно не только непосредственно ухом, но и всем телом, и это будет не только лишь слышание.

      "Твердость" и "мягкость" вполне можно "осязать" и дистанционно – с помощью постороннего предмета, как, впрочем, и форму, и это будет не столько осязание, сколько экстракинестичность. Само осязание  оказывается микрокинестичностью, а его высшим органом – вовсе не кончики пальцев, а язык.

      Все (или, по крайней мере, почти все) рецепторные ощущения, кроме звуковых и зрительных, с достаточной степенью правомерности можно назвать контактными. Это либо контакт-соприкосновение (ощущение твердости), либо тонкий контакт (обоняние), либо самоконтакт (ментал соматического облака).

       Экстракинестические и тактильные менталы придают психологическому миру псевдоматериальность, стереотипно снабжают зрительное степенями прочности, но сами по себе они достаточно призрачны. Так, для зрячего в темноте и твердая стена – не совсем твердая стена. Общая рационализация опирается на синтез всех восприятий.

      Имеет некоторый смысл называть обонятельные и вкусовые феномены хемофеноменами. В определенном классе случаев обонятельные и вкусовые восприятия неразделимы, взаимокомпенсаторны.

      Обонятельные феномены протяжены, но негеометричны, обладает еще большей призрачностью и многомерностью, чем звуковые. Потенциально они более богаты, чем представляются. Обычно они образуют фрагменты среды, но не полную среду, остаются малоструктурными, вернее, неопределенноструктурными, маломнестичными, малопредставимыми (представить, например, сколько-нибудь развернуто тот или иной запах, как правило, нельзя[3]).

     Возможен незрительный и незвуковой каркас эстетического, но из-за амнестичности и эфемерности соответствующих ощущений это редко имеет какое-либо гуманитарное значение.

    Причина амнестичности хемофеноменов вполне ясна и заключается в оборванности сигнально-рационального. Если контактные хемофеномены и имеют  сигнальное  значение,  то только узкое, однозначное. Экзистенциальное отчуждение сред сознания в том, что наиболее богатые среды отчуждены сигнально-рациональным, а менее богатые редуцированы почти до исчезновения. Во всем этом имеется закономерность. Однако бедность хемосред не снимает возможности реанимирования богатства конкретных спектров ощущений обоняния и вкуса.

      Термины "хемофеномен", "хемоощущение" избраны нами как дань эволюционизму – здесь можно было бы говорить о квантово-молекулярном ощущении – при желании проводить какие-либо натурфилософские корреляции. Но такие корреляции не только преждевременны, но и заведомо холистически ложны, а отсюда и термин "хемоофеномен" не имеет, по нашему представлению, никакого отношения к химии, а равно и к физиологии. Если угодно, здесь идет речь не о химии, а о психохимии, что никак не соединимо по существу, невзирая на длинноты параллелизмов.

 

 

       Казалось бы, восприятие соматического облака (восприятие собственного тела) – это самый телесное из феноменов, но в действительности он – один из самых призрачных. Естественно, мы имеем в виду собственно ощущение соматического облака или его частностей, но не некое косвенное ощущение тела через зрение или осязание.

     Восприятие соматического облака – это восприятие границ соматического облака, но не некой иллюзорной наполненности. В полном восприятии соматического облака человек не имеет обыденно понимаемой человеческой формы – опять явно прослеживается тенденция к сфероидальности. При общей, но не скачущей сосредоточенности на соматическом облаке, поднятая вверх рука сливается с общим облаком, не оказывается чем-то выступающим наподобие ветви. Даже и при специальном неполном ощущении (тем более непреднамеренном) разделенности, расчлененности соматического облака отсутствуют, но есть различные области и направления. Все эти области фактически оказываются всего лишь поверхностями.

      Призрачность соматического облака, его оповерхностность и малоизученные причины эффективности китайских методов медицины проливают некоторый иной свет на сугубо нефилософскую гипотезу о местонахождении сознания человека... в коже или иных оболочках эволюционно кожного происхождения. В какой-то степени это ассоциируется со значением мембран для микроорганизмов, но продуцировать отсюда какие-либо мировоззренческие заключения не имеет смысла.

      Ощущения давления, тяжести, натяжения, тепла, холода и дают в итоге ощущение тела; ощущение тела или ощущение соматического облака (что вернее) отчасти составляется из всех перечисленных ощущений, а отчасти является их пересечением, диффузной интегративностью. Ощущение соматического облака образуется также и за счет соматических реактивностей (ненейтральные ощущения, например, ощущение боли, ощущение локальной приятности и т. п.), но оно и само в определенной степени реактивно. При всем этом интегративность ощущения соматического облака не столько суммационна по протяженности, сколько суммационна по витальности; эта интегративность слишком тонка и подходит к порогу проницаемости. Тело – это всего лишь призрак тела. Призрачно не только оно, но и отдельно взятое ощущение телесной тяжести.

      Соматическое облако – это не только ментал, но и среда, отдельная от квазисреды. В этом смысле соматическое облако является ареной для многих других менталов и при этом, в отличие от квазисреды, не сливается с каждым из них.

      Итак, соматическое облако не отождествляется с контактными ощущениями. Тогда возникает законный вопрос: где в этом случае находятся соматическое облако и контактные ощущения? В квазисреде они, естественно, не находятся. Можно в какой-то степени рассматривать среду внутренних проекций (квазикожную среду, поверхностную среду соматики), но полное объединение разнороднейших ощущений в одно общее затруднено. Определенную путаницу вызывают и накладки зрительных и звуковых ощущений. При желании можно продуцировать различные каверзные вопросы типа вопроса о средонахождении хруста в голеностопном суставе.

      Если ощущения вкуса, запаха можно отнести к пограничным между квазисредными и соматическими ощущениями, то к собственно соматическим ощущениям относятся ощущения соматической тяжести, растяжения, кинестические ощущения (в том числе "мышечные", "сухожильные" ощущения), некоторые реактивные и некоторые экзотические ощущения (бегание "мурашек", "стук" в висках, ощущения после травмы т. п.). Всякого рода амбивалентные восприятия: виденье собственного тела, слышание собственного голоса (внешняя компонента), улавливание собственного тепла или холода – мы относим к квазисредным и пограничным явлениям-сущностям.

      Все собственно соматические ощущения и ощущения смежные им оказываются разорванными и фрагментарными. Они соединяются не сами с собой, не через непосредственную осознанность, а через общее сознание. Следовательно, соматическая среда – это не одна среда, а совокупность различных сред-локальностей. Общее ощущение соматического облака и другие ощущения (умственные, реактивные, прочие условно-вторичные по своей вписанности в субъективный мир) выступают в роли объединителей тех или иных соматических островов. Ощущение всего тела сразу психотехнически возможно, но оно осуществимо через отвлечение и релаксацию; оно более апперцептивно, чем перцептивно.

       Соматический остров – не одно ощущение, но совокупность разнородных чувствований. К собственно соматическим ощущениям здесь могут локусно присоединяться и пограничные, и интегративные ощущения.

      Ощущение соматического облака по отношению к этим островам выступает одновременно и как доощущение, и как надощущение.

      Телесные ощущения – это не тело физическое или некое псевдореальное тело, и равно не зрительные ощущения видимости тела. Что же касается вопроса о наличии некоего "седалища" телесной чувственности или сознания вообще, то всякого рода сосредоточенности такого типа абсурдны и парадоксальны. Не будем считать, что чувственность находится в чувственно ощущаемом мясе (а тем более в умственно полагаемом).

      Когда мы говорим, что мыслим головой, то сильно искажаем картину проекций коррелированных с мышлением. Некогда, например, считалось, что мышление и чувствование осуществляется сердцем. Никакого возмущения подобное полагание не вызывало. Мыслей в чистом виде нет, и соматически их кажимость проецируется на область над гортанью и, в лучшем случае, на участок перед лобной костью и глазами (но вовсе не за лобной костью и глазами!). Под черепом же как в нормальном, так и в анормальном случае никогда ничего не ощущается. Даже головная боль – это не боль в голове, а боль поверхности головы.

      Человеческое тело – это психологическое тело, совокупность телесных психических сред. Всякое противопоставление души и тела, тела и психического – не более чем нелепость, подкрепляемая наивным материализмом и наивным реализмом. Тело человека – будь оно мертвое или живое, вскрытое или нет, свое или чужое – только лишь приборная данность психики, данность вполне стробоскопичная, суммарная, не претендующая на объективность.

 

         Зрительное восприятие заведомо носит обзорно-поверхностный характер. Отсюда даже неколебимые апории Зенона Элейского, подразумевающие только его и из него исходящие, требуют дополнительного упрочения. 

      Точечная сосредоточенность в квазисреде бодрстующего зрительного сознания невозможна, но изменения в ней связаны не только с движением-перемещением, переменой положения, направления взгляда и т. п. – все относительно квазинеподвижное имеет малоуловимую подвижную фактуру: нормальные сцинтилляции, флуктуации, текучесть. Все эти микрозрительные феномены выступают как своего рода приметы стробоскопичности. Однако далее этих примет сравнение идти не может.

        Микровосприятия не содержат однозначно определенных ощущений цвета и формы. Ансамбли микровосприятий существуют внутри почти любого ощущения объема или поверхности. Из суммационного сигнально-рационального зрительного сознания какие-либо микрофеномены обычно выбиваются, но, тем не менее, психическое "броуновское" движение вполне реально. Наиболее яркую его картину дают восприятия в условиях отсутствия источников света.

        Полная темнота никогда не бывает полной чернотой. Темнота – это как бы материя зрительного восприятия, она оказывается не чернотой, а зрительным хаосом. Если не иметь в виду неизбежных наложений из других сред сознания, последовательных образов и т. п., то этот хаос имеет исключительно микрозрительную природу. Рациональное, а отчасти и неявно-логическое в зрительной квазисреде коррелируют с оптимумом освещенности. Если темнота иррациональна, малосигнальна, доинформационна и имеет специфическую ологиченность, отличную от ологиченности обычного зрительного сознания (ментальная логика здесь рассматривается как граница данности вещей в виденности), то чрезмерная освещенность также уничтожает обычное сигнально-рациональное. На первый план может выступать не ослепляющий фактор, а контрастирование. При предельном усилении освещенности возникает нечто вроде цветовой относительности: ярко высвеченный однородный по цвету экран теряет свой цвет и может приобрести цвет источника света, экран сам превращается в источник света психически, но при наличии на экране нескольких цветов, а затем их одновременном сильном освещении цветоразличение имеет место. Наличие одного цвета как бы индуцирует наличие другого. Это компарационное граничное восприятие с недостаточно выработанной сигнальностью играет роль пародии на обычное цветоразличение. Цветовые иллюзии менее известны, чем иллюзии формы, размера и опознавания, но связанные с ними формальные принципы почти те же.

      Нужно заметить, сто все зрительные иллюзии зрительно реальны. Чувственный карандаш, наполовину опущенный в чувственную воду, реально-зрительно сломан. В том, что все остальное зрительное есть нормальная иллюзия, сомневаться не приходится. Конституциирование этой иллюзии – вполне в рамках рациональных разграничений.

       Стереотипное, проступая через мнестическое и микромнестическое (инерцию квазисреды), а также через сосредоточение-рассредоточение, способно приводить зрительное сознание к определенному статусу, несмотря даже на те или иные искажения восприятия, изменения условий восприятия (например, искусственную перемену "верха" и "низа"[4]). Возможность самоподстройки и сохранения статуса не распространяется на изначальную предрасположенность к иллюзиям. Эти иллюзии можно рассматривать как своего рода зрительные парадоксы, вытекающие не из неких недостатков или погрешностей как таковых, но из компенсаторных способностей, сглаживающих эти недостатки. Естественно, парадоксами не могут считаться иллюзии фактурного характера (перспектива) и патологического характера (например, диплопия).

      Однако, говоря о квазисреде, само слово "иллюзия" мы вынуждены взять в кавычки. Критерием иллюзорности в обычном случае является прагматика. Указывать здесь на антифилософский характер прагматики не имеет смысла – достаточно того, что собственно квазисреда никогда не может поверяться квазисредой; то, что было квазисредой, – сейчас уже не квазисреда. То, что видится, – то и есть квазисредная истина.

       Зрительное сознание последовательно-пассивное (при суммационной активности) с прагматической точки зрения не кажется инородным наростом, проявляет себя как прибор прицела и индикации. Тем не менее, никакие эксперименты (область прагматики) не смогут доказать, что зрительное сознание не есть эпифеномен, поскольку всякого рода переадаптации могут соответствовать переадаптации иного, а само зрительное сознание имеет шанс быть отбросом этого иного. Самоосознаваемость и многосложность не являются гарантией противоположного.

      Зрительные ощущения коррелируют со многими другими ощущениями, в том числе с ощущениями волевых импульсов, недистантных и дистантных осязательностей. В квазисреду входят зрительные соотнесенности ощущений соматического облака. Тем не менее, эта многосвязность остается несамостоятельной, несамодовлеющей – сознание заслоняет собой свое происхождение. Указанные корреляции, практически отмечаемые, являются не только антифилософскими, но и антипсихологичными (при использовании термина "психика" с учетом разделения на "психическое" и "психейное"[5]).

      На зрительную квазисреду наложены проекции из других сред. В ней самой разлиты недифференцированные диффузные волевые, эмотивные и смысловые ощущения. Сверх того, на нее проецируются эти группы ощущений в своем специальном виде.

      Зрительное сознание недопроницаемо, несамостоятельно, неполно, несамовытекающе. Его трудно дополнить до какой-либо цельности. Если многие смысловые и эмотивные ощущения имеют тенденцию к монистичности, при экстраполяции их дополненности, то зрительное сознание трудно как-то дополнить, оно плюралистично и в лучшем случае наводит на мысли об атомистических гипотезах. Какая-либо попытка усиления зрительности приводит только к продолженной зрительности.

      Антимонистичность зрительного связана со зрительной структуральностью. Эта структуральность имеет четкий сигнально-рациональный характер (в том числе в сновидениях), который совершенно исчезает в микровосприятиях и граничных восприятиях, заменяясь иррациональностью. На пределе зрительной разрешимости (по времени и по протяженности) исчезает не только рациональное, но становится неопределенной и сама ментальная логика.

      Собственно психологическая интерпретация стробоскопических эффектов не должна упираться в физико-прагматическое. Можно видеть, что иерархии рациональных выделенностей нисколько не касаются начальных сцинтилляций, флуктуаций, призрачностей. Существование зрительных рационалов проходит через волны неопределенности, через массив зрительных феноменов с коротким периодом субъективно выделяемой жизни. Это своего рода стробоскопия третьего типа.[6] Тем не менее, сама рациональность имеет здесь явно досубъективный характер – делать на микрозрительное слишком  большой акцент было бы опрометчиво. Однако вполне можно говорить об обращении процессуального в протяженностное и структурное. На кажущийся зрительный локус времени рядового восприятия приходятся 2-3 спонтанных колебания всего зрительного поля. Локус времени зрительности вообще совсем иной, чем локус времени зрительной рациональности. Локус рациональности совпадает с локусом опознания. Тестирование локуса путем предъявления объектов и напечатанных слов не может иметь какого-либо теоретического значения ввиду иерархичности самой рациональной среды.

      Зрительного материала недостаточно, чтобы судить о его исходной плюралистичности или об исходном расщеплении чего-либо цельного.

      Условно зрительное можно подразделить на составляющие из форм-структур, объемной или поверхностной консистенции (блеск, матовость, фактура, текстура и т. п.), цветности и другие. Однако, как уже отмечалось, реальное зрительное ощущение – всегда и малое восприятие. Восприятие цвета и света вне иных зрительных составляющих достаточно экзотично.

      Если по физическим кажимостям основа всех цветов – белый свет, то психологически основа всех цветов – совершенная темнота. До некоторого предела увеличение психической "светности" коррелирует с рационализацией зрительного поля. Чем сильнее освещенность, тем, обычно, менее заметны микрозрительные элементы, находящиеся в психическом "броуновском" движении.

     Психическая зрительная темнота протяженна, но не двумерна и не трехмерна, а ее подвижные элементы негеометричны. Они явно не точки, но о них нельзя сказать, протяженны они или нет, то есть они нерациональны и, более того, возможно, дологичны. Все это касается рядового восприятия без каких-либо специальных сосредоточений. При попытках намеренной интроспекционной экспертизы в темновом зрительном восприятии кроме этих зрительных квазимолекул можно выделить некоторую сетчатую структуру, мозаичность. Элементы сетки являются ячейками, не переходящими одна в другую. Они более светлы, чем остатки протяженности между ними. При различных других условиях, механических раздражениях глазных яблок и т. п. может даже возникнуть предположение о возможности виденья собственной сетчатки. Здесь не идет речь о каких-либо фантомных ощущениях. Промежуточным между описанными феноменами и фантомами является виденье более крупных и более ярких вспышек или, наоборот, появление более крупных темных пятен наподобие "угольных мешков" Млечного пути, борозд и т. п.

      Микрозрительные элементы могут быть тусклы или обладать почти всеми цветами радуги. Все это наблюдается при отсутствии цветовой однозначности: в "сцинтилляциях" как бы нет разницы между цветом и светом. Совокупность квазицветных элементов суммационно производит общее ощущение темноты. Восприятие темноты и ее элементов – один из примеров для установления топологии сознаний.

      Другой крайний случай зрительного восприятия – это восприятие пучка света в его эпицентре, то есть восприятие самого излучающего участка в квазисредном источнике света. В предельном случае этот участок бесструктурен и однороден, внутренне недвижен. Квазисредно "источник света" – это не свет и не источник света, но источник чего угодно другого: энергии, антиэнтропии. Источник света выступает как разграничитель полярностей, фактор разделения того, что уже заведомо присутствовало в темноте, но было смешано, аморфно. Темнота – это пустой включенный экран зрительного сознания.

      Никакой светности не может быть не только у идеи длины волны, но и у условно обытиенной длины волны. Если темноту назвать зрительным вакуумом, то ее элементы окажутся спонтанно возникающими и исчезающими квантами зрительного поля. То, что называют источником света, выступает квазисредно как источник напряженности, формообразующий искривитель зрительного пространства.

      Тем не менее, элементы зрительного сознания – всего лишь квазиэлементы, ввиду их неполноценности и, по крайней мере, субъективно данной поверхностности.

 

      Зрительная квазисреда не является ни евклидовой, ни трехмерной. Зрительные объекты трехмерны только в своей рационально-суммационной выделенности. Взятые вне корреляций с тактильно-кинестическим, не как прагматическое сигнальное, они теряют стереометрическую определенность. На двумерном плоском изображении или в зеркале можно воспринять нечто трехмерное, но многомерность несет уже и чистый холст, и обычная серая стена.

      Не отождествляя протяженность и протяжение, протяженность и пространство, далее мы придаем термину "пространство" меньший логический объем, чем термину "протяженность". Порождается благодаря этому некое неокартезианство или нет, нас не интересует, – отказываясь, как видно из вышеизложенного, фетишизировать телесность, мы, тем не менее, признаем актуальность декартовского парадокса пустоты. Пусть это будет "картезианство" с поправкой на бестелесность и непространственность.

       Пространственность имеет отношение не к чистому зрительному, но к сигнальной выделенности, а эта выделенность может быть совершенно разной. Получается, что одна и та же протяженность порождает различные пространства. Кроме подобных частных ощущений протяженности существует и общее. Общее ощущение протяженности – уже не квазисредное, а интегративное ощущение.

       Участок зрительного сознания (именно участок, хотя и апространственный) суммационно вполне может образовывать собой нечто явно трехмерное; в другом случае он, в ряде представленностей, может считаться искривленной двумерной плоскостью, самоосознающейся; с учетом микрозрительного и в волнах микрозрительного он неопределенномерен, чуть ли не бесконечномерен.

        Суммационно двумерными могут считаться быстро предъявляемые и быстро исчезающие объекты, а также предметы в особом ракурсе, например, если грани прямоугольного предмета скрыты за одной гранью. Мир выявляет себя как суммационно двумерный в опытах со стабилизацией сетчатки (путем оптико-механической стабилизации или путем обездвиживания глазных мышц). Однако при отсутствии исключений, ограничений поля зрения, зрительная среда стереометрична.

       Какая-либо определенномерность сразу исчезает при попытках более строгого рассмотрения зрительности в самой себе. Внутри "двумерной" поверхности белой стены и "трехмерного" воздуха оказывается явным как бы дополнительное пространство с неопределенной измеряемостью, подобно неопределенной измеряемости пространства запаха и его проекций, призрачное.

        Призрачны границы зрительного сознания и "расфокусированное" зрительное сознание. Призрачность заключается в диффузном понижении проницаемости сознания, в составлении чего-либо протяженно-осознаваемого из провалов опознаваемости, сосредоточенности, понижении иных характеристик, свойственных оптимальному зрительному восприятию.

      Нетрехмерность зрительного сознания еще и в том, что это сознание не является полноценной протяженностью, не похоже на протяженности фиктивные, геометрические.

       Одно из свойств зрительной квазисреды – перспективность (психический прототип закона квадрата расстояния), а с этим свойством связано свойство сфероидальности. Куполообразность звездного неба и вообще неба не диктуется свойствами его предметоположенности. Мнимо куполообразна темнота и общее незрительное ощущение пространства. Призрачно-шарообразен весь психический мир. С одной стороны, призрачное уничтожает границу сферы, делает ее неопределенной, с другой – призрачное размывает контуры чего-либо, ограничивающего дальние горизонты видимости, восстанавливая сфероподобность.

       Гомункулусов-наблюдателей в сознании нет, и некоторые из восприятий, в том числе экспериментальных, позволяют выдвигать гипотезу о том, что зрительное сознание не шарообразно, но представляет собой внутреннюю поверхность весьма малой сферы (по сравнению с иллюзорно огромными апперцептивно-стереометрическими горизонтами). Парадоксальность в том, что внутри сферы нет ничего, даже пустоты менталитета, и в том, что сама внутренняя поверхность сферы отнюдь не есть искривленная двумерность в чистом виде. Как уже отмечалось, неопределенномерность сознания вполне актуальна, и само высказывание "поверхность сферы" имеет только статус приблизительной локализуемости. Таким образом, "сферическая гипотеза" означает нематематичность поверхности этой сферы, наличие некоторой малой толщины у нее, то есть расположение мира с неопределенномерностью между двумя концентрическими сферами, расположенными весьма близко друг к другу.

       Антифилософское значение "сферической гипотезы" заключается в наукообразности последней. Один из признаков наукообразности здесь – наличие подстановки опыта: двумерность воспринимаемого мира определяется путем тех или иных ограничений, вносимых в восприятие, с последующим распространением наблюдаемого на всякое восприятие данного класса. Примерами подобных опытов могут быть опыты со стабилизацией сетчатки, а также опыты с изменением локальности воспринимаемого при использовании зрительных труб, микроскопов и даже просто ограничителей угла зрения без всякой оптики. Видимое в последних случаях может казаться находящимся непосредственно в "сетчатке", "мозгу" – границы видимости как бы совпадают с границами психически ощущаемой соматики. Пропозициональность подобных опытов касается только подобных же опытов, но не опыта восприятия вообще. "Сферическую гипотезу" приходится иметь в виду только потому, что цепь подстановок здесь не достигла еще обычного для естественных наук абстрактно-прагматического масштаба.

       Иллюзорная реальность есть также реальность (в качестве иллюзии). Как мы увидим в следующих разделах (пример квазисреды это делает уже ясным), даже реально-иллюзорный психический мир вовсе не шарообразен в обычном смысле из-за отсутствия в этом шаре "ядра", наличия в его центре области психического вакуума. Следовательно, вся разница между протяженностью сред сознания и протяженностью согласно "сферической гипотезе" заключается лишь в масштабах и дистанциях – стереометрическое кольцо здесь имеет только кажимостно разную толщину. Мы не будем здесь обсуждать возможность поглощения этой разницы апперцептивной интенциональностью. Ясно, что любой феномен, в том числе внутренний феномен, при попытках его локации неизбежно овнешнивается. При наличии и локации центрированного внимания имеет место обрыв замкнутой шарообразности (пространства внутри шара), а поскольку границы этого обрыва не предстают, оказываются поглощенными, то психическая протяженность выглядит карикатурно сходной с римановым пространством. Без десосредоточения, децентрации в нем невозможно даже проведение или поставление непересекающихся замкнутых прямых[7].

       Это сходство, а также сходство осознаваемостей с некоторыми математическими топологиями (например, антидискретными топологиями) не следует возводить в правило или абсолютизировать каким-либо иным способом.

       У квазисреды масса других более зримых показателей ее неевклидовости, в том числе перспектива, – вычерчивание картинок с ходами лучей, с целью сведения видимости к  физическим трюизмам, абсурдно относительно самой наглядной видимости.

      Изменения в зрительном сложно-наложены, и это не только "предметно-телесные" изменения. Зрительность дается в размытых и не соответствующих друг другу локусах времени. Зрительная хронизация не охватывает все зрительное целиком, но существует для каждой частности изнутри ее самой и изнутри каждой зрительной выделенности. Все возможные наложенности сходны несколько с наложенностями небесной механики (есть качественные, флуктуационные и тому подобные исключения). Наличие ощущений различной степени интегративности дает градации дленности[8] от еле заметной и вырождающейся – до полного отсутствия субъективного времени в том или ином ощущении.  Самоосознаваемость  каждого  из  ощущений  делает  его самого критерием собственной дленности. Другой критерий – критерий длительности – компарация частных ощущений в интегративных (наблюдатель-гомункулус отсутствует). Ощущение "я" – только одна из интегративностей, но не "субъект", не "личность".

     

      Апрагматически квазисреда оказывается желеобразной обволакивающей калейдоскопичностью и голографией "твердой" на ощупь. Эта мельтешащая среда кажуще непрерывна во времени и в пространстве, из-за наличия малоосознаваемых обобщений с иллюзорной истинностью.

      Ввиду мгновенных амнезий и мнестических иллюзий, неизбежного распространения близкого и далекого прошлого на настоящее, неуловимости самого локуса времени, квазисреда является неполноценно реальной средой в том качестве, в каком она предстает. Поток же квазисред есть не  только нечто нереальное, но даже и не есть нечто идеальное. Он – поглощенность. Какая-либо расшифровка этой поглощенности, реставрация, трансцендентальное узрение и т. п. при условии первичности целого по отношению к части, может и не приводить, вследствие указанных причин, к потоковости или склеенности квазисред, к подобию их ментальному пространству-времени. Топографическая прагматическая склеенность продолженных ощущений при этом не имеется в виду – она заведомо разоблачает сама себя – речь идет не о "вещах в себе", а о континууме ощущений как объекте.

      Будуще-прошлый поток сознания, как бы он ни представлялся из здесь-теперь сознания, проглочен и неестественен, хотя и может полагаться в некотором роде истинным – истинным вразбивку, истинным в качестве базы воспоминаний или как сами эти воспоминания. Ввиду этой асознательной проглоченности, недопроницаемости, непредставимости в качестве собственно самого себя, говорить о прерывании или непрерывании потока сознания бессмысленно. Поток сознания является не только субъективно-непротиворечиво непредставимым, но никогда не выступает и как нечто прагматическое, как собственно продленное сознание. Кажимость потока сознания – это только общее жизнеощущение плюс мнестическая интенция. Экстраполяция этой кажимости проистекает не из квазисред в чистом виде, а из инерционной схватываемости пакета квазисред.

 

 

     Интрофотофоносреда (ИФФС) – среда внутренних представлений, то есть представлений внутренних по своему происхождению; конкретное проецирование их может быть различным. Под словом "внутреннее" мы, естественно, понимаем не перцептивные соматические ощущения, тем более что соматически-внутреннего психологически не существует; это только противопоставленность наивно-внешней отнесенности квазисреды. В интрофотофоносреду входят неидеальные представления, здесь-теперь наличные. Фиктивные "представления" разума и некие суммарные знания к ней никакого отношения в своем конечном виде не имеют. Иными словами,  ИФФС – совокупность узримых апперцепций.

      ИФФС почти полностью аналогична квазисреде, но ее менталы обладают меньшей четкостью и большей способностью к относительной произвольности. Псевдогаллюцинации, "образы темноты" – явления пограничные между ИФФС и квазисредой. Закономерно-естественно раздельное рассмотрение интрофотосреды (ИФС, фотосреды) и интрофоносреды.

      Если я отворачиваюсь от предмета, то предмет исчезает из квазисреды, но я могу его представить. Это представление находится в фотосреде. Здесь не имеется в виду последовательный образ, наподобие образа только что выключенной лампы или ее нити.

      Образы в фотосреде могут быть представлены относительно ярко, очень четко и подробно (эйдетизм) или иметь лишь указательное значение, вырождающееся в интенцию. Некоторые из интенций можно назвать неразвернутыми образами. Скорее всего, именно с ними связано мнестическое за гранью ясности.

       Образы могут иметь разльчную степень развернутости. При этом возможны три рода апперцепций: 1) наложение ИФС-образа на псевдоквазисредный образ, то есть на лжеобъективный предмет (отсылка туда-то); 2) оперирование с суррогатами, наподобие представляемых или зрительно доступных планов, чертежей, карт; 3) обычное "зависание" представлений непосредственно перед глазами, без каких-либо дальних отсылок.

       Часто фотосреда проецируется как псевдопродолжение квазисреды, соответствуя, например, высказываниям: "Земля круглая", "На Земле есть Китай и Антарктида". В этом смысле ИФФС может выглядеть как прицел интеллекта, направленного на небытие, в сторону несуществующих идей разума. В ИФС имеет место только неточный обыденный образ треугольника, чисто знаковый образ числа 333333. В представлении чисел, например, числа "пи", как, впрочем, часто и в других случаях, существуют не только интрофотосредные знаковые образы, но и интрофоносредные произносительные.

      Высказываниям "Е равно эм це квадрат" или "7-хлор-2-метиламино-5-фенил-3-Н-1,4-бензодиазепин-4-оксигидро-хлорид", в зависимости от сосредоточенности и направленности, соответствуют самые различные интрофотофоносредные представленности, той или иной степени рациональности и адекватности. Однако в любом случае эти представленности приблизительны и вспомогательны, неразумны: они суть только психологические отправные точки в условное несуществующее – идеальное, какое само бывает иногда также промежуточным. Реально-действительные психологические представления чаще всего антиинтеллектуальны и, кроме того, индивидуально-разнообразны. Можно говорить или не говорить о роли абстракций как фильтра: роль фактуального интеллектуального фильтра выполняют уже знак и знаковые алгоритмы. Это видно по многим областям и приложениям математики. Чем ярче зрительные или звуковые представления, тем хуже они для целей интеллектуальных. (По крайней мере, подразумевается рядовая интеллектуальность.) Эвристичность ярко данных образов довольно сомнительна. Рабочие представления, как правило, неразвернуты, имеют характер ссылок на идеальное или мнестическое, либо прямым образом обслуживают соответствующие мыслительные феномены, но родина всего этого – психическая нестрогость.

        Интрофотосреда способна проецироваться непосредственно в квазисреду (например, при желании передвинуть предмет с одного места на другое, при поиске предмета).

       Как и другие интросреды, ИФС связана со всевозможными аутосуггестиями. Самовнушение и внушение резко повышают эйдетические способности.

      "Интросреда" запахов и среда соматических представлений практически отсутствуют, но могут быть внушены кажимости и иллюзии запахов, тех или иных проявлений соматического, а затем, при некотором усилении суггестивного, – действительные ощущения запахов и соматичностей, неотличимые от "предметно-коррелированных", "естественных". Здесь есть некоторое сходство с попытками представления эмотивностей – эмотивности непредставимы, а то, что кажется результатом их вызывания, есть сами же эмотивности, но в более ослабленном виде.

        Вкусовые и обонятельные псевдообразы (какие чаще и могут иметь место) отличаются от действительных образов тем, что упор в попытках представления делается на обстановку возникновения вкусового или обонятельного, но не на собственно их тонику. Собственно образы-представления здесь неотличимы от соответствующих обычных ощущений. Возможно индивидуальное повышение эйдетических способностей в отношении некоторых запахов (например, запаха костра), но это, скорее, ограничивается рационально выделенными или негибкими образами и не может иметь какого-либо краеугольного значения.

      Звуковые представления далеко не всегда имеют характер среды. Чаще всего дается локальный дежурный интрофонопейсмекер, но, тем не менее, и он вполне может разрастись за зенит и надир. Поскольку рабочая интрофотосреда занимает ограниченный объем, незначительный по сравнению с потенциальным объемом, есть смысл говорить о единой интрофотофоносреде (интрофотоинтрофоносреде). В этом случае можно апеллировать к синтонии и синхронии звукового и зрительного, но интрофотосреда и интрофоносреда соедимы друг с другом не непосредственно. Их конечная связь – в рефлексивно-рефлексном, а реально-психологическая связь – в области неразвернутых смыслов.

      Интрофоносредно реальны фонетическая компонента вербального, гармонические тоны и то негармоническое, что воспроизводится речевым аппаратом внешне. Нефонемные представления звуков (без каких-либо "О-о-о-о!" и "У-у-у-у!") уже близки к игре тонов чувств, эмотивностям как таковым. Подобные апперцепции плавно переходят в интегративные ощущения. Смысл поэзии и музыки в таком же переходе. Прагматическая разница подобного перехода от вербального – в привлечении не только дополнительных смыслов, но и дополнительной чисто звуковой интеграции (рифма, звукопись, звуковой период, распределение пауз).

       Многие из апперцепций (они не обязательно должны направляться только в квазисреду!) гомологичны мышечным действиям. Сверх того, внутренняя речь выявляет себя частично как "ослабленная" внешняя речь, обнаруживает слабое движение соответствующих мышц. Большее значение имеет здесь не этот последний факт, а наличие волевого импульса, отсылки, пространственного распределения, вовлечение в тоническое действие  соматических полей. Одна из компонент ощущения волевого импульса – микроаутосуггестия. Без микровнушений-импульсов квазипроизвольное движение "тела" или образов невозможно.

       Можно заявить, что рассмотренные здесь интросреды носят характер несколько сходный с тем, что некогда называли эманациями. Однако отличие явное: построения, перемещения, деланья и т. п. совершаются, но из материала не предстоящего своей конечной природой и неизвестно каким образом и почему совершаются.

 

      Фотосреда слита с оперативно-координативной средой. Отделить их друг от друга далеко не всегда возможно. Оперативно-координативная среда вполне соответствует своему названию, прямо не зависит от зрения, от зрительных переносов (представлений), а ее пространство по своим свойствам промежуточно между пространствами интрофотосреды и пространством за затылком. Фактически пространство оперативно-координативной среды – это совокупность тех зачаточных пространств, которые в своем полноценном виде могут быть присущи только слепому от рождения.

       Мнестические ощущения – одна из форм интросредных структурных ощущений. Иногда можно говорить и противоположное: "Интрофотофоносредное есть рефлексивно-рефлексно перетасованное мнестическое". И мнестическое и обычное ИФФ-средное покоятся на трех китах: структурности-информативности, псевдоконсистентности и осмысленности. ИФФС в то же время есть начало мнестического "входа" и начало мнестического "выхода".

       ИФФС вместе с кажимостями контактных эхосред (интенциями и указаниями на контактное) является центром человеческих сознаний. В ней пересекаются дифференцированные и интегративные ощущения. От нее идет смысл, воля, память, действие, сфера эмотивностей.

      Нельзя понимать интросредное как слабое "внешнее": между самым слабым шепотом и самым сильным внутренним произнесением лежит непреодолимый барьер – междусредная граница. Она фактически никогда не преодолевается, но обходится – некой непрерывности, постепенности в этом случае нет. Внутренние произнесения легко релятивируются (в особенности мнестически), поскольку они все-таки не произнесения, имитация настоящих произнесений не обязательна. Близость интрофотофоносредного к границе между смыслом и знаком вызывает даже некоторые возможности отождествления ИФФС-феноменов со смыслами и движением смыслов. В обыденности внутренняя речь и мышление попросту отождествляются. В действительности ИФФ-средное – это только одна из арен ветвления смыслового и волевого. "Эманативность" последних выражена в гораздо большей степени, чем у представлений как таковых.

 

      Любое из ощущений не совсем нейтрально, имеет в себе тот или иной чувственно-эмотивный заряд, окрас, тонус, то есть  является реактивно оцененным, но реактивность, имеющая достаточно выраженный характер, присуща только определенной группе тонических ощущений. Ощущения этой группы иначе можно назвать неиндифферентными, ненейтральными. Их ненейтральность не есть только символ, она является самозначимой.

      Среди нейтральных ощущений иногда можно выделить ощущения кажуще-связанные с реактивными. Могут иметь место целые группы или комплексы таких ощущений. Подобные симптоматические ощущения мы называем мозаическими.

 

       Итак. Реактивные менталы.

 

 

       1. Разлитые реактивности или реактивности, расфокусированно присутствующие в любой ткани сознания.

       2. Главная компонента локальной боли, главная компонента  локального "удовольствия".

       3. Неболевые реактивные ощущения, сцепленные с соматикой.

       4. Невербализуемые и маловербализуемые ощущения, переходные от соматикосцепленных к автономным (неиндифферентные).

       5. Эмотивно-канонические ощущения.

       6. Неканонические эмотивности.

       7. Тонкие эмотивные ощущения (ТЭО).

       8. Мистические ощущения (тонкие неспецифические ощущения – ТНО).

       9. Предельные ощущения.

     10. Сверхощущения.

     11. Протопатические ощущения.

     12. Протоощущения.

     13. Прочие.

 

      Разлитая реактивность – это не слишком выделенная реактивность. Ее классический пример – теплые и холодные цвета и оттенки, не сам тот или иной цвет, но его незримая тонусная окраска, дающая некоторое витальное вчувствование.

      Ощущения пункта 4 в чистом виде не поддаются строгой вербализации, но, чтобы дифференцировать их от других, достаточно представить реактивные ощущения, входящие в комплексы ощущений усталости, бодрости, оживленности и т. п. Эти ощущения могут возникать при пробуждении и засыпании (имеются в виду именно ощущения переходно-пограничного характера), действии сильнодействующих медикаментов, алкоголя и многореактивных затронутостях: исполнении танца, комплексе ощущений болельщика, спортивные ощущениях и т. п.

       К эмотивно-каноническим ощущениям относятся удивление, страх, тоника досады, смеха и т. п. (имеется в виду основная внутренняя компонента подобных эмоций). Сюда же входят отдельные ощущения, входящие в комплексы гнева, радости, ярости, переживание надрыва-катастрофы и другие. Большая часть этих ощущений, так или иначе, представлена вербально, хотя и далеко не всегда однозначно и точно.

      Неканонические эмотивности каких-либо конвенциональных обозначений не имеют. В зависимости от своего ранга они могут "инициироваться" и восприятием необычного, ранее незнакомого интерьера, и орнаментом, и литературной арабеской. Спектр этих реактивных ощущений (р-ощущений) чрезвычайно широк. Часто в них можно видеть и определенное частичное отделение человека от биологических привязок и социальных несвобод. В рядовом случае эти р-ощущения являются основными пейсмекерами художественного мира и критериями художественных оценок (или эстетических оценок в общепринятом понимании).

      Тонкие эмотивные ощущения. Эти р-ощущения несколько близки к ощущениям экстатических состояний, и некоторые из них имеют вербальные обозначения. В качестве примеров можно привести ощущения таинственности, очарованности, грандиозности, великолепия, тонику барочного архитектурного и музыкального стиля и т. п. Многие из ТЭО – элементы тонкой психологической настроенности. Некоторые слабоинтенсивные ТЭО очень сходны с разлитыми реактивностями, представляют собой нечто вроде внутреннего или внешнего "света", реактивную "наэлектризованность".

       Мистические и предельные ощущения, сверхощущения мы называем особыми реактивностями. Эти высшие ощущения требуют отдельного рассмотрения. Для особых реактивностей характерна неспецифичность, вырванность из обычного круга явлений.

      О протопатических и протоощущениях можно только сказать, что они существуют. Нетривиальные протопатические ощущения (необязательно те из них, что имеют место при патологиях) и протоощущения требуют не только особых состоянии сознания, но и особого базисного состояния. Если и дается обладание непосредственными сведениями об этих ощущениях, то только в исключительных случаях. Однако реликтовы не сами названные ощущения, но возможность их учета, протоколирования, превращения их в материал для анализа.

      Благодаря р-ощущениям мир предстает человеку в неиндифферентном виде. Выступая в роли безапелляционно ценностных ощущений, они оказываются одним из центров аксиологической кристаллизации существования.

       Наличие р-ощущений вызывает парадокс вполне смежный психофизиологическому парадоксу. Р-ощущения являются ценностными ощущениями, но фактор, вызы­вающий такое их свойство, отсутствует как в самом созна­нии, так и в физиологиче­ском. В случае квазибытий­ной онтологизации физиологического (а естественные науки, в отличие от точных, пока так по-детски и посту­пают со своим предметом), за субъективным сознанием мы будем иметь неприкаянный гомеостаз организма. До гомеостаза сознанию буквально нет никакого дела, оно о нем может и не знать – важно только (в данном случае!) его "отражение" в виде р-ощущений.  Неестественно  он­тологизированный неестественно объединенный физико-биологический мир в своей ортодоксально-объективной представленности сталкивает оцененность р-ощущений, причину их оцененности, на сами эти ощущения, ибо он объективно-индифферентен и голодинамично-автомати­чен. С другой стороны,  р-ощущения в том виде, в каком они даются, полностью наглядны, а следовательно, и здесь нельзя искать скрытую причину оцененности.

      Индивидуально-обыденная и иная рационализация р-ощущений касается только их вплетенности в условно представляемый прагматический мир, то есть эта рационализация не касается самой сути р-ощущений. В самих себе р-ощущения антиинфомационны; семантика их вплетенности в обыденность не совпадает с их внутренней бесструктурной семантикой. Р-ощущения – это самое витальное из всего, что  дано  человеку,  но  никакая  их  рассудочная интерпретация невозможна, невзирая на всю их важность и центральность. Будучи как бы расхожим проявлением "жизненности", "человечности" или "животности", они в то же время нечеловечны в своей сердцевине, в главном импульсе.

        В отличие от нейтральных ощущений, р-ощущения обладают топологической изолированностью от сферы остальных ощущений, а отсюда дополнение их через иную субъективную данность возможно только ассоциативное или коррелятивное.

      Среди р-ощущений можно видеть воспроизводимые и невоспроизводимые, наведенные и возникающие без какой-либо видимой причины, циркуляторные и поступательно-непрерывные, сопровождающие индивида целую жизненную эпоху. Для р-ощущений не существует не только какой-либо среды представлений, но и представлений вообще: р-ощущения вполне можно почувствовать, но их нельзя представить. Если в силу каких-либо причин возникает кажимость представления того или иного р-ощущения, то фактически это будет не представление, а действительное  р-ощущение более слабой интенсивности. Аналогично нет воспоминаний о р-ощущениях. Отсутствие воспоминаний может быть компенсировано представлением мозаических ощущений и слабоинтенсивным воспроизведением тех р-ощущений, какие могут быть воспроизводимы.

       Нетрудно видеть соответствие между бесструктурностью, амнестичностью, антиинформационностью.

 

       Никакое из ощущений не может существовать без той или иной степени осмысленности. Диффузная осмысленность характерна для любого ощущения, но вместе с ней существуют и специальные ощущения смысла.

       Относительно доступное чистое смысловое можно видеть в эвристическом поиске нового смысла, то есть в смысловом поиске смысла, когда одно смысловое направлено на другое смысловое. Это может быть неопределенная смысловая сосредоточенность, нерациональная беспочвенная направленность, попытка понимания "того, не знаю чего" или попытка уловить весь смысл мира в одном акте без узримых отправных пунктов из чего-либо.

      Аналогичное можно иногда видеть в так называемой бездумной (необразной, невербальной) задумчивости, – кажется, что тот или иной человек о чем-то сильно задумался, вся его мимика и поза свидетельствуют об этом, но в действительности он как бы и не думает ни о чем, а словно бы ждет, подобно  рыбаку, смотрящему на поплавок.

      Для того чтобы не дифференцировать вышеприведенное состояние от сходных с ним состояний созерцательности или просто десозерцательного "застывания", приведем в качестве примера энергичную попытку вспомнить смысл слова с забытым значением без перебора вариантов, но с помощью одного внутреннего напряжения.

       В данных случаях вполне можно говорить о неопределенно-интенционном смысле, а иногда и о пропозициональном смысле – смысле как пропозиции пропозиций, смысле как незримом хватательном органе,  экзистенциально-тоническом щупальце.

      Перцептивные корни апперцепции, перцептивность апперцептивности не позволяют делать какие-либо переоценки смысловой схватываемости, невзирая на возможность посюстороннего узрения активаций связанных с апперцепцией, – это узрение также перцептивно...

     Смысл может распространяться не только на структурное, но и на бесструктурное, а потому он не является атрибутом рационального. Мысль, мышление не исчерпываются только лишь отношениями и изменениями, но, тем не менее, в большинстве случаев они проявляют себя как комбинаторики смыслов через те или иные рациональные способы интрофотофоносредных раскладок. Мышление в области, близкой к совершенной бесструктурности, экзотично, но более чем резонно.

      Взаимоотношение смысла с неявной логикой более нетривиально, чем взаимоотношение с рациональным. Так, разносредные противоречия – это не совсем противоречия; а заведомо алогичное – не всегда бессмыслено. Бессмысленно что-то относительно чего-то, но не само в себе. Для окончательного проведения водораздела между неявной (в том числе нерациональной) логикой и смыслом необходим выход за субъективную грань. Субъективно логика идет и впереди, и позади смысла; и смысл  и логика здесь имеют множество градаций. На некотором  уровне форма и структура теряют способность отождествления и вложения, и форма выявляет себя как нечто более первичное, чем структура. Например, это вполне можно сказать о малодифференцированных и неопределеннодифференцированных ощущениях. Запах фиалки резко отличается от запаха черемухи, но чем отличается? Ясно, что не структурой, это – отличие формы как качественности.

        Если говорить не о градации, а о тотальном смысле и тотальной логике, то главной характеристикой логики является полное отсутствие апперцептивности (по крайней мере, субъективно узримой апперцептивности). Смысл проникает повсюду и, как хамелеон, принимает форму всего; смысл – это сама возможность субъективной проницаемости. Логика – ограничитель этой проницаемости, детерминант формы-качественности и еще более ее дискриминант.

        Возможность иметь ощущение связана с возможностью проникновения смысла. Ввиду поверхностности и неполноты такого проникновения, мы имеем поверхностные и неполные ощущения, но наиболее важный момент заключается здесь в том, что сам характер этой неполноты и этого недопроникновения порождает эту, а не другую качественность всякого конкретно взятого ощущения.

        Бесструктурные ощущения коррелируют с сильно упрощенным деревом смыслов; здесь имеют место разлитый смысл (смысл-скрепление, смысл-связность), смысл-опознание и смысл-локация. Смысл-опознание и смысл-локация невозможны без мнестического, а, следовательно, и без апперцепции.

        То или иное неразложенное ощущение-восприятие и игра ощущений смысла на нем имеют различия только интенционные и инерционно-хроносные, поскольку ощущения смысла обычно тяготеют к большей концентрированности и неразвернутости, чем само "обслуживаемое" ощущение. Взаимоотношения ощущений смысла и конкретного ощущения, на какое они накладываются и в каком растворяются, нельзя сводить к суперпозиции ощущений различных сред (например, квазисредных ощущений и ИФФС-ощущений). Подобные суперпозиции характерны более для прагматического манипулирования с предметами и не отвечают всем возможным исключениям и крайним случаям.

        Сама "поставка" ощущения как ощущения невозможна без смысла, но одновременно эта "поставка" невозможна и без разлитой реактивности. Смысл и реактивность всегда в той или иной степени соприсутствуют; они не только надощущения, но и доощущения. Их пространственно-временная развертка является одновременно и частичной нейтрализацией, дифференциацией, а далее – и рационализацией.

      Наличность нетривиального смыслового в кажущемся бездумьи вполне может быть искажена интроспективно-ретроградно. Это искажение совершенно не корректируется в отношении гипнотических фаз, иногда пресекающих обычное бодрствование, состояний более выраженной, чем приводилось выше, отключенности. Смысло-волевое, безлично-смысловое, ввиду антиинформационности, амнестичны, но смысловая нацеленность эвристического характера (о "бессознательном" здесь говорить неуместно), еще не развернутая в представления, инкубационно-интуитивная, имеет большую "интеллектуальную" ценность, чем осмысленное восприятие уже готового результата, имеет прямое отношение к усилению проницаемости сознания. В этом отношении неопределенно-смысловому соответствует большая логосность, чем восприятию смысла, сцепленного со структуро-информационным.

       Всякий результат какой-либо умственной деятельности более или менее прагматичен, так или иначе, имеет своей осью прагматическое и не является "музыкой сфер", но некоторые состояния поиска результата, не поддающиеся научной трактовке, являются самофинальными-в-себе, сверхценными.

 

      Так называемые "разум" и "рассудок" – несуществующие, мнимые орудия идеального и прагматического. Это миражи, возникающие над умом и умственными ссылками.

       Ум – это реальная зона феноменов смысла, предстающая в настоящем. Она представляет собой слой, распыленный по всему субъективному сознанию и спаренный со всеми другими слоями сознания (проникнувший во все другие слои). Умственная зона может иметь одно или несколько ядер. В частности, ядрами умственной зоны являются области ссылочных ощущений, в том числе фоносредных (соматическая проекция на "кожу" вблизи речевого аппарата), фотосредных (проекция на "кожу" над переносицей, проекции на квазисредное). Возможны другие ядра, не обязательно связанные с соматическим облаком.

 

КЛАССИФИКАЦИЯ

СМЫСЛОВЫХ ФЕНОМЕНОВ

 

1. Разлитые

2. Канонические          }

    невербальные          }   рабочий

3. Канонические          }   смысл, в том числе

   вербальные               }   рациональный смысл

4. Инсайтовые

5. Безлично-диффузные

6. Тонкий смысл

7. Предельный смысл

8. Сверхсмысл

 

       Рабочий смысл (пункты 2 и 3) – смысл, используемый в обычных практических действиях и при решении задач достаточно стандартных. Этот же смысл может играть служебную роль по отношению к некоторым другим смыслам. Невербальные смыслы – вычлененные смыслы почти всех субъективных сред. Их отличие от разлитых смыслов заключается либо в несплошности, либо в соответствии пересечениям разнородных или различных ощущений. Невербальные смыслы имеют множество градаций, собственную систему знаковостей. Часть невербальных смыслов вполне можно иерархически поместить между пунктами 3 и 4 таблицы.

       "Невербальными смыслами" в данном случае названы смыслы так или иначе сходные с вербальными по своей субъективной данности. Многие из них параллельны вербальным, являются образным компонентом смыслознаков.

       Инсайтовый смысл – смысл-догадка, то есть собственно смысл, относящийся к догадке, но не обслуживающие ее смыслы-тривиальности (служебные смыслы-обозначения). Инсайтовый смысл совершенно нерационален, невербален, представляет собой как бы вспышку из подспудного. Тем не менее, он, как правило, трудноотделим от связи с мозаическими образами. Он есть та самая амнестичная волна, которая выносит содержание, – но не само содержание. Он является не столько несплошной связью представлений, сколько несплошной связью интенций.

      Безлично-диффузный смысл – смысл бес­предметного мышления, деперсонализированного ума. Подобными смыслами вымощена философия за пределами обычной философии: философия музы­кальной фразы, философия той философской по­эзии, в которой нет вульгарных "философских проблем", нечле­нимая, неаналитическая метафизика жизни и смерти.

       Некоторые виды безлично-диффузного смысла могут относиться к экзистенциальным потенциалам или к экзистенциально-мнестическим потенциалам. Приведем пример такого потенциала. Что такое СЕВЕР? Есть север – абстрактное понятие, есть север – только часть севера, есть прагматически несуществующий север, север ощущений здесь-теперь, север – воспоминание, север – представление… Все перечисленное либо формально, либо узко частно. Абсурдны рациональные сложения и рациональные наложения севера, но есть СЕВЕР как абсолютный интенциональный всплеск, суперфеномен севера в здесь-теперь сознании, не являющийся, естественно, некой абстрактной идеей. В отличие от представлений, подобные потенциалы далеко не всегда могут быть произвольно наличными и требуют подспудного настроя.

 

      Тонкий смысл – необходимый атрибут некоторых нестандартных аналитических рассмотрении и чистых (неэмотивных) эстетических восприятий. Он может проявляться при анализе логических парадоксов. Связываясь с весьма жесткими разграничениями (рационально-интеллектуальными, художественными), он остается нерациональным, бесструктурным, тоническим. Главный цвет его тоники – микрологос.

      Предельный смысл и сверхсмысл сопровождают собой появление каких-либо значительных обобщений, открытий, сосредоточенностей, концентраций и раскрепощений, но гораздо чаще указанные смыслы контрмозаичны так называемому непродуктивному шествию "сверхценных идей", умственной фантастике или патологическому пиршеству мыслей. При этом предельный смысл монотоничен, сверхсмысл – политоничен. Предельный смысл вполне можно назвать предлогосом.

       В классификациях ощущений смысла и реактивностей есть некоторое сходство, и это имеет свою причину. Чем глубже и интенсивнее смысл в себе, чем более он проницаем – тем больше он сближается с реактивностью. Предельный смысл и сверхсмысл могут сопровождаться предельными реактивными ощущениями и сверхощущениями.

      Любое смысловое ощущение протяжено, само в себе уравновешено, неконсистентно, прозрачно, недопроницаемо. Полностью проницаемым могло бы считаться только субъективно нереальное и фантастическое чистое Логос-ощущение. Смысл может следовать за структурой и даже создавать ее, но сам он бесструктурен, антиинформационен.

       Кроме приведенной здесь фронтальной интенсивностно-топологической классификации смыслов, возможна классификация и по стадиям осмысливания, а также классификация рациональная – по стадиям данности рационалов. Можно указать на смысл-выделенность, смысл-опознание, смысл-ссылку. Практически в психологическом опыте существуют смыслоконструкции, в которых комбинируются выделенности, опознаваемости и ссылки.

      Смыслознаки и постзнаковые смыслы – вторичные смыслы, являющиеся в большинстве случаев рациональными. Не следует думать, что мышление возникает только на уровне "второй сигнальной системы": вторичная семиотика неизбежно связана и со вторичной семантикой.

  Смыслы-обозначения, смыслы-мнестемы, смыслы-су­ждения (рационалы); операции со всеми названными смыслами (например, смыслоподстановки) так или иначе, в той или иной степени изучались и излагались множестве раз во множестве дисциплин, но, между тем, все эти разно­видности вторичны и сами по себе не работают, не обра­зуют динамики и самоявления: они суть, рационализиро­ванная пена, выносимая дознаковыми смыслами. Все мо­дусы канонического мышления "феноменоноумны", а само мышле­ние динамизируется из трафаретов "феноменоноумного", но практически деятельность скрытого животного выдается за дея­тельность "мыслителя" или за деятельность "разума". При возможности полных тавтологий, силлогизмов, индукций и дедукций, это граничное животное пытаются неловко подменить неуклюжей и скрипящей интеллектуальней машиной или, в лучшем случае, надеть на это животное упряжь из алгоритмов.

       Вербальное в ряде специальных случаев не вызывает рационализаций, либо вызывает специфическую иррациональную рационализацию (заговоры, заклинания, намеренные алогизмы неологического характера, художественная образность в рамках искусства для искусства). Эффект дерационализации может возникнуть и благодаря суперрационализированному. Как бы ни неразумны были по своему эвристическому происхождению так называемые художественные средства и приемы, в каждом конкретном случае применения они все-таки рациональны, пусть и задним числом, и вычлененно-вырванным образом. Иногда такая особо изощренная рационализация вызывает колоссальный эффект иррационализации: хитроумно сделанный ключ здесь как бы открывает скрытый замок с хитроумным устройством. Иррационализацию иногда дает и научное открытие.

       Фигурально смыслы – как дознаковые, так и послезнаковые – можно назвать дополнительным сознанием в сознании, хотя нечто неосмысленное вообще выпадает из сознания, не находится в нем. Любое из сознаний человека не может полностью отождествиться со смыслом. Условно допустимо говорить о смысловом измерении сознания, об интенсивности смысла как скалярной величине и т. п.

      Смысловые схватываемости, связанные с терминами и словесными суждениями, не являются фундаментально новыми или более высшими по рангу, чем смысловые схватываемости образов-представлений или образов квазисреды.

 

 

       Наибольший диапазон смысловых схватываемостей в большинстве случаев можно обнаружить среди смыслов, связанных с квазисредой и ИФФС. При этом максимальное число разновидностей смыслов удается выделить в ИФФС. Интрофотосреда и интрофоносреда оказываются как бы желтыми пятнами умственного зрения. Всякого рода экзотический внесредный смысл, смысл в себе (остающийся субъективным и здесь-теперь наличным), обычно имеет те или иные фотосредные и интрофоносредные отблески, аккомпанементы. В ИФФС пересекаются квазисредные следы и апперцепции на квазисреду, все роды воспоминаний и предсуггестий, псевдогаллюцинации, интенции, все роды и типы представлений (от операциональных представлений, близких динамическим стереотипам, до грез; от фрагментов технических схем до фактуальных разворачиваний художественных символов), всевозможные ссылки на заведомо несуществующее: идеи, законы, догмы, авторитеты и т. п. – почти всё условно-приблизительно или условно-точно вырисовываемое из сфер поглощенности.

      Фотосреда – отнюдь не микросреда, в которой можно представить, например, тот или иной предмет, иметь воспоминание о том или ином событии. Во многих случаях она допускает (как это бывает часто в квазисредных сновиденийных средах) полное редуцирование звуковых кажимостей. Воспоминания о каких-то событиях не обязательно сопровождаются внутренней речью и вообще представляемым звуковым компонентом. Вполне возможны бессловесные умозаключения. Внешняя и внутренняя речь оказываются частными случаями некоторой более общей интенциональности. Произвольный переход на безъязыковую информативность, сигнальность затруднен, но к подобной интенциональности внутренних "телепатем" вполне можно приблизиться с помощью более плотного пакетирования слов в единицу времени.

        Написание романа в виде текста следует за чуть опережающим интрофотофоносредным представлением. Аналогично чтение романа будет чтением при условии, что текст рефлексивно расшифровывается через ИФФС.

      Из области протяжения ИФФС выпадают узко-локальное реактивное (например, боль) и локальности под поверхностью соматической ощущаемости (в особенности, как это уже отмечалось, подобное заметно в субъективном отсутствии пространства под поверхностью головы).

     При наличии достаточных интроспективных способностей и проторенностей, ИФФС исследуют следующим образом: мысленно изготовляют фотосредный перемещающийся в пространстве крестообразный визир и пытаются помещать его в тот или иной локус субъективного мира. Опыты с визиром требуют отработки и достаточной тонкости восприятия. Нельзя использовать отвлеченное воображение. Визир не должен быть условно-интенционен, неразвернут. Наоборот, опыты допустимы при максимально возможной эйдетичности представляемого. Перемещение визира осуществляют только последовательно, без скачков.

      Этот вполне чувственный визир никогда не сможет попасть, вследствие некого искривления психической протяженности, в точки "удовольствия" и "боли". Аналогично точка пересечения визирных линий не попадет в пространство под черепной коробкой наблюдателя и будет оттуда чуть не вытолкнута. Даже если визир собирать на месте будущей локализации, в названных случаях не поможет и такая хитрость: законы геометрии как бы перестанут существовать.

      Всю область условной субъективной протяженности можно разделить на области, пропускающие визир – области визирной разрешимости, области визирного запрета и промежуточные области. Промежуточными областями можно считать пространство за затылком, пространство за спиной у впередсмотрящего наблюдателя. В промежуточных областях требуется пусть не отвлечение, но дополнительные усилия на воображение-апперцепцию. При этом успех перемещения визира или постановки его переменен и неоднозначен.

      Можно выделить область абсолютного запрета: предполагаемые пространства "внутри тела" и области незаконченности визира (пересечения визирных линий) – точки локальных реактивностей. В последнем случае даже возможна визир-терапия: размывание и уничтожение боли путем попыток наведения на нее фотосредного визира. Колеблющийся центр визира в этом случае отождествится с центром различных сознаний, а взаимоналожение их вызовет и взаимопогашение реактивного.

      Проведение визира через контактные ощущения упрощается в том случае, когда визирные линии являются касательными к поверхности соматического облака. И наоборот, проведение визира через звезду или трубу завода, находящегося у горизонта, возможно тогда, когда одна из визирных линий совпадает с линией взгляда. При этом продолжение этой линии за "небесную твердь" редуцируется.

      В некоторых опытах имеет значение размер визирных линий. За эталон лучше принять субъективную длину локтя. Нахождение предметов за стеклом или иной прозрачной преградой в той или иной степени препятствует четкому проведению визирных линий. Сложность проведения визира через предметы, находящиеся в нескольких субъективных километрах (у горизонта), может объясняться отчасти атмосферными условиями и воздушной преградой, отсосредоточенностью на другие предметы, расположенные на более близком расстоянии. Однако проведение визирных линий внутри массивных непрозрачных предметов (здания, мебель) совершенно невозможно. Есть некоторые приемы помещения визира за эти предметы, без перемещения его через последние, но успех здесь не гарантирован и во многих конкретных примерах сомнителен.

      Во всех случаях проведения визира не следует смешивать квазисреду и фотосреду, в том смысле, что визир должен проводиться внутри предметно наличных объектов, но не воображаемых, совмещенных с предметными. С помощью опросов и простейших тестов можно убедиться, что далеко не все люди способны к более или менее точной интроспекции. Кроме того, для различных психотипов существуют и различные первичные типы интроспекции. Неспособного к интроспекции, выдающего одно за другое, казалось бы, можно выявить сократовским методом, приведя его к противоречию с самим собой, – но возможности корректировок пресекаются здесь с неожиданной стороны: вне зависимости от степени развития, образования, у испытуемого может возникнуть головная боль и другие малоприятные ощущения. Получается, что фраза Хилона из Спарты: "Познай самого себя" при отсутствии адекватных доумственных проторенностей (а полностью адекватными они никогда быть не могут), остается благим пожеланием.

      Категорически заявлять, что неразлитые смыслы способны охватить только охватимое ИФФС, не приходится. Однако смыслы-рационалы действительно распространяются только на то, что хотя бы потенциально охватимо ИФФС. Так называемые непредставимые смыслы суть только пределы ссылочных смыслов (трехугольный одноугольник, 345, 36-мерное пространство, абсолютно красная абсолютная синева и т. п.). Улавливается не смысл иных геометрий, иных ракурсов мира, но смысл при потенциальной совместимости или репрезентации "не-здесь" того, что не представляется или не совмещается с чем-то "здесь".

      Возникновение непредставимых смыслов (идей) первоначально связано с расхождениями между фотосредой и фоносредой. Некой знаковости в чистом виде никогда не существует. Знак дается так или иначе на перекрестье различных сред или подсред, но в качестве доминирующего выступают или один или, реже, два способа данности. В идее числа 1719 семиотика доминирует над семантикой; в идее 11-мерного пространства доминирует неполнота конструктивного задания; красная синева диахронична и представляет собой попытку совмещения "не-здесь" двух несмешанных представлений.

       Первичная знаковость интрофоносредного практически редуцирована. Ее реликты чаще всего выступают как аккомпанемент вторичнознакового или "элемент" вторичнознакового.

       Относительно самостоятельное нерациональное интрофоносредное связано с адаптивными потенциалами, общим настроем, попытками регулировать этот настрой. Возможны другие корреляции, например, с характером дыхания.

      Говорить об отождествлении или неотождествлении смысла с какой-либо  частностью ИФФС не приходится, поскольку речь может идти только о множестве смыслов, связанных с тем или иным ИФФС-объектом. При использовании знаков происходит заметное сокращение, деградация ИФФС. От ИФФС (вначале от фотосреды, а затем от фоносреды) может остаться только ассоциативный всплеск-пик, указывающий на мнестическое, или, что более точно, – на поглощенность. 

       Рудименты ИФФС не есть сам смысл, хотя и существуют только постольку, поскольку охвачены и выделены смыслом. Употреблять термин "смыслопредставление" вполне допустимо, причем в самых различных контекстах, однако отделение смысла от представления обычно не является сложным. Иное наблюдается при наличии смыслознаков (если подразумевать вторичные, "искусственные" знаки).

      В смыслознаке, если иметь в виду его конкретное использование, маловозможно провести грань между смысловой и знаковой стороной. Часть смыслов обслуживает коррелирующие со смыслознаком образы, а часть – сам знак, прорисованность этого знака.

 

         Чаще всего реальный смысл, связывающийся со знаком (слово, словосочетание), не развернут и не развернуты спаренные с ним образы.

        Смыслы и образы могут иметь совершенно постороннюю ассоциативную окраску. Из-за корреляций с различными типами эмотивного, смыслообразное и смыслознаковое приобретают конкретную неповторимую специфичность. При этом реактивное часто возникает из-за дополнительных цепных индуцирований смыслообразов и смыслознаков в виде символов. Символ выявляет себя в данном отношении как монолит, в котором некие третичные новообозначения слиты с первичными – это кольцо сигнальностей, где предельная сигнальность (своего рода третья сигнальная система) сливается с базисной сигнальностью.

       Наглядно-субъективно на первый план выдвигается не смысл, а знак, но знак является существующим только при опознании. Для прагматических целей того смысла, который необходим для опознания знака, вполне достаточно. То, что это опознание есть (как реальная проясненность) именно не совсем развернутый смысл, а не просто опознание лингвистической или образной структуры, видно из различных примеров и ситуаций: рассмотрения знакомого слова с забытым значением, встречи с человеком, лицо которого хорошо известно, при том, что не удается восстановить в здесь-теперь сведений об этом человеке и о предыдущих встречах с ним.

      Реальные смыслы высказываний и слов в однородных контекстах индивидуальны для каждого отдельного их появления, но то, что в них общего для всех их явлений, то, что могло бы остаться от пересечения этих смыслов, мы называем смыслорадикалом. Эта компонента смысла имеет наибольшее значение. Хотя мы ее сейчас выделили с помощью искусственного приема, она всякий раз реальна, как остов любого смысла, и именно она является носителем когнитивной логики, но не то, что называют понятиями.

     Часто денотаты слов есть только нечто "висящее в воздухе" – фиктивное или полуфиктивное, причем нередко тогда, когда предметы мышления даются совершенно непосредственно, не в родовом, а в конкретно-видовом качестве. Даже в констатациях реальных кажимостей мышление обычно не может быть некой фиксированной копией или зарубкой, предполагающей за собой нечто четко определенное. Рефлексивно-рефлексное в любом случае будет контрсубстратом, корректором и исказителем. Приходится говорить не о некой конвенционально-условной или выдуманной культуре мышления, но о культуре того, что прямым образом никогда не дается, – о животно-интеллектуальной, зоопсихейной парасоциальной рефлексивно-рефлексной культуре. Ничто "зоо" и ничто "социо" философски не предстоит в философской плоскости – можно говорить только об условной вписанности одноименно называемого в некоторую неочевидность, ввиду мировоззренческой элиминации научного и обыденного. Формально интеллект не может считаться чем-то реальным, и нет нужды рассматривать его как идеальное. Если разум есть бессомненная фиктивность, то интеллект выглядит как проекция этой отындивидно ограниченной фиктивности на засубъективную поглощенность. Следовательно, интеллект может рассматриваться как заведомо неразвернутый потенциал, во многом возникающий из-за самого факта описания, хотя и имеющий характеристики независимые от описания.

      Понятия нельзя признать потенциальными в таком же смысле, как интеллект, – они неизбежно идеальны, развер­нуты в своей несуществующей повиснутости. Однако при этом содержание и объем понятий не поддается перечис­лению и строгому уточнению (за исключением некоторого узкозначимого класса случаев). Понятия оказываются фан­томами, отправленными со ссылочного смысла в дурную бесконечность. Они не могут сами по себе претендовать на роль атомов мышления именно вследствие своего несуще­ствования. Логическое или некое философское понятие понятия гносеологически порочно как в смысле мысли­тельной единицы, так и в смысле псевдодиалектической постоянно достраивающейся лестницы понимания ("разви­тие" и уточнение понятий). Животно-рефлексологическая природа человеческого мышления достаточно прозрачна (хотя, конечно, речь идет не об условных и безусловных рефлексах), и если человеческая рефлексивно-рефлекс­ность переросла естественную сигнально-рациональную оболочку и образовала через частную мнестическую реф­лексивно-рефлексность семантико-семиотический горб, то никакие мнимые идеалистические флюиды онаукообра­зенного здравого смысла не способны выявиться в реаль­ном мышлении, основанном не на понятиях и логике, а на рефлексологической натасканности.

       Дефиниции понятия оказываются или невозможными, или противоречивыми. Логически бессмысленны высказывания, в которых заявляется сначала, что понятие – эта совокупность суждений, а затем – что суждение – это связь понятий.

      Если я произнес в некотором контексте слово "медведь", то заодно и вызвал радикальный смысл (смыслорадикал) этого слова, – и более, как правило, ничего не нужно. Если наша цель есть "медведь вообще" или даже некий "медведь вообще" в зауженном смысле, то мы столкнемся с лингвистическими, прагматическими, структурными, хроносными несуразностями. Есть медведь бурый, белый, очковый .... ископаемый, есть медведь-игрушка и изображение медведя, есть фигуральности энтомологические, технические, прозвища, фамилии, топонимы... С другой стороны, можно задать вопрос: "Является ли мертвый медведь медведем?" или "Медведь ли эмбрион медведя?". Мы имеем парадокс качественности, согласно которому, медведь, как и Сократ, не мог родиться и не мог умереть: умирает или живое, или мертвое, но живое, когда живет, не умирает, а мертвое не может еще раз умереть.

      Вследствие иллюзий восприятия и воспоминания, я могу выдумать и объективировать с помощью смысловых отсылок и "безденотативных" медведей, какие не предстанут в качестве представителей вида и рода, например, "зеленого медведя"; я могу не знать, что сумчатый медведь не относится к семейству медвежьих. Что следует полагать? Наличие понятий в себе? Понятий вне конкретного субъекта? Иногда заходит речь и о понятиях за пределами социума, ввиду очевидного наличия ложных взглядов и представлений, не исчезающих на протяжении эпох.

       Попытка выявить смысл понятия приводит не только к парадоксам качественности и парадоксам изменения качественности, но и к иным: неизбежно всплывает психофизиологический вопрос-парадокс и вопрос о вещи в себе: существует ли медведь сам по себе или только в представлениях и ощущениях; возникает проблема составленности или несоставленности объекта из элементарных частиц. Обычная ситуация оказывается невероятно усложненной, обремененной тотальными мировоззренческими вопросами, относительно простой случай требует лавирования в массе ярлыков и "измов".

       Можно обойтись и без длиннот наглядности, указать на то, что в психической реальности мы имеем дело со смыслообразами, смыслознаками, интенциями. Идеального в психической реальности – а это единственная субъективная реальность – нет.

      Чистый смысл есть интуитивная проницаемость. Сосредоточившись мимолетно на какой-либо данности, можно интенционально-сгущенно вместить в еле заметном всплеске смысла все ее сигнально-рациональные связи. Смысл может не потребовать для себя дополнительных образов при сосредоточении на одном образе; тем более он не потребует идей и понятий – псевдочасовых мыслительного. Сказав это, мы, тем не менее, не должны преувеличивать объем рабочего смысла – смысл уподобляется знаку, выступает в виде смыслознака, корректируется засубъективным пейсмекером, в котором и заключается все нечленимое и скрытое богатство рациональности. 

      Во всплеске смысла часто содержится решение задачи без какого-либо обращения к образным, знаковым разворачиваниям и ссылкам на идеи. Если обращение к разворачиваниям необходимо, то подобная необходимость обычно свидетельствует о непроясненности исходного смыслового импульса и указывает на пути поиска через серии других смысловых импульсов.

       Мышление замыкается в себе, отталкивается от неточностей психики и тем самым создает цепи противоречий. Если мыслительная блокада возможных вариантов направленности достаточно велика, происходит образование ссылок на идею. Идеи оказываются проекцией реальных смысловых ссылок на небытие. Ввиду неизбежной противоречивости ссылок и хронального их расположения, не исключено образование нетривиальных, многоэтажных и саморазрушающихся идей. При этом логическое саморазрушение идеи не обязательно принимают во внимание. В качестве идей соответственно могут существовать не только фотосредно непредставимые и квазисредно несуществующие объекты математики, но и четырехугольный треугольник, шестизначное однозначное число, соединяющая две точки кривая линия, являющаяся более короткой, чем проходящий через эти две линии отрезок прямой.

      Понятие есть не только одна из таких идей, но и идея весьма нечетко заданная, сводящаяся не к ссылкам на сознание, но – к идеальным представлениям традиций, интерсубъективной и субъективной стихийности. Если понятие о понятии в той или иной степени закрепилось исторически, то это не означает его полной приемлемости для большинства человеческих сфер. С другой стороны, понятие о понятии конвенциально неопределено, в него пытаются вкладывать различный "смысл". Понятия отождествляются то с дефинициями, то с представлениями или общими представлениями, то с абсурдно-бесконечным пониманием-приближением, то с отражением "сущности" явлений в феноменах, то с мыслью непсихической или психической, то с определенного рода суждением, то с обобщением, то с идеалистическим перечнем, не имеющим начала и конца, то с частью мировоззрения...

      Любое абстрактное идеальное существование фактически означает несуществование. Отождествление понятий с тем или иным реальным психическим (сознательным в нашем смысле) всегда спорно, так как интенциональность феноменов всегда конкретна для каждого отдельного наличия.

      Априорная эгофункциональность психики переносит цементирующий момент, связывающий разнородные сознания-ощущения в целостное сознание, и на то, что сознанием не является, – на поглощенное прагматическое (метапрагматическое), с одной стороны, и – на фантомы последнего в небытии, с другой стороны.

       Мы отказываемся считать категории понятиями, несмотря на то, что многие общепринятые категории – такие же фикции, как и понятия.

     Сам термин "категория" малоудачен в том плане, что он имеет смежные и ассоциативные значения вербально-классификаторского и родового. "Категория" – это неявляемое в чистом виде сущностное, если речь идет о реально значимой категории. Обычная субъективная форма представленности категории может быть достаточно случайной или систематически неполной, но при любом варианте может приобретать характер психического доказательства. Как нечто оформленное выглядят только знаки, символы и направленности. Наибольшее логическое значение здесь имеет направленность.

      Среди всех реальнозначимых категорий можно выделить такие, какие не являются частным в более общем. Монокатегорией является, например, категория "красота" (прекрасное). Она резко выделяется из тех категорий, какие нередко ставятся с ней в один ряд. Ее выделенность – как в особом экзистенциональном значении, так и в отсутствии разложимости. Комическое разлагается на составляющие, трагическое также разлагается и т. д. Красота в большей степени проступает не через центральное смысловое, но через реактивное. Через смысловое проступает другая монокатегория: сознание.

       Абстрактность монокатегорий более чем сомнительна: они абстрактны вербально, но конкретны реально. С монокатегориями часто связаны те или иные безотчетные религиозности (проторелигиозности). Есть глубочайшая, но нефиксируемая разница между выражением "дерево вообще" и выражением "ужас вообще". Ясно, что денотат первого выражения есть фикция. От пересечения всех возможных представлений о деревьях ничего не остается, ибо представления оказываются саморазмытыми, переведенными в небытие или абстрактное указание на направление в никуда. То же, что остается от логического пересечения всего ужасного – более чем колоссально. Это бесструктурный, бестелесный ужас, сверхинтенсивный, но не его отблеск, разлитый в человеческой видимости. Реальные предельные реактивные и предельные смысловые ощущения – только подступы к подобным "абстракциям". Чтобы горгона Медуза не испепелила, вступать во взаимоотношения с ней можно, лишь разглядывая ее отражение на щите, а этот щит и есть пленка человеческого сознания.

     Категория "информация", попав в парадокс саморефлексивности, уничтожается, но монокатегории характеризуются тем, что и в своем дополненном и продолженном виде сохраняются, оказываются антиинформационной нечеловеческой значимостью.

 

*   *   *

     Реальное человеческое мышление носит поверхностный характер  и  не  имеет никаких субъективных механизмов, возникая  как нечто наглядное в виде импульсов из поглощенности. Поверхностность человеческого мышления заслоняется вербализацией, и эта маскировка вносит многочисленные искажения в общие представления о мышлении вообще – собственно чистое мышление подобно сновиденийно-интенционному мышлению. Далее отделенное не только от слов, но и от образов (интенционная концентрация), мышление оказывается почти неуловимым, не теряя, тем не менее, своей значимости и актуальности – другой вопрос в том, что это освобожденное мышление весьма редко фиксируется в последующих за настоящим здесь-теперь и всегда связывается с изменением базового состояния, мнестическими смещениями.

        Сознательные апелляции к досубъективносознательной поглощенности для самого сознания не играют решающей роли. Эти апелляции стихийно заменяются обращенностью к проекциям на небытие: идеальностям различной степени представимости и непредставимости, в том числе средам и объектам рассудка и разума, то есть несуществующим положенностям несуществующего. Эти среды оказываются своего рода продолжениями квазисреды, ИФФС и сознания в целом.

 

       Собственно волевые ощущения реактивно бесцветны. В своем чистом виде они не имеют никакой формы и структуры – по крайней мере, внутренней формы и структуры. Отсутствие формы снимает какую-либо характеризуемую их осмысленность, а отсутствие структуры снимает их внутреннюю рациональность.

       От других интегративных ощущений волевые ощущения отличаются нетривиальным отношением к протяженности и реальности, а именно: они коррелируют с изменением и размыванием реальности. Несмотря на свою непостоянную уловимость, эти ощущения окутывают собой все сознание и связываются с самой его наличностью.

     Тенденция волевого представлять собой границу сознания превышает такую же тенденцию ментальной логики, а потому волевое вырисовывается в субъективном как феномен более первичный, чем чувство, смысл и нейтральное тривиальное ощущение. Именно первичной зоне гипотетической заграницы (не уровне!) волевое полностью контрлогично и контрментально. Небольшое усиление крайних состояний сознания означало бы, что волевые ощущения не только бессмысленны и бесчувственны, но и алогичны, не только алогичны (дологичны), но и бессознательны (досознательны). Прямым путем фиксировать подобные особенности волевого невозможно из-за отключения смыслового и мнестического. Если переход к сверхреактивностям означает первую ступень, то переход к крайнему волевому (волевому в чистом виде) – вторую ступень отключения. Подразумевается, что первая ступень связана со снятием рационального, а вторая – со снятием логического и смыслового. Косвенное фиксирование особенностей волевого, фиксирование задним числом может рассматриваться только как предварительное.

      Вторая трудность в рассмотрении волевого заключа­ется в необходимости отмежевания от гомункулусирова­ния реального волевого. Спасение здесь не только в диа­лектике временных рядов и диалектике самого вложения сознания в сознание, но и в достаточной прозрачности об­щей природы того, что проходит через сигнально-рацио­нальный центр сознания и через периферию сознания. Мы и не догадываемся, что в строгом смысле имперсональны. Если бы где-то существовал бог, то и он не был бы персоной.

      Однако качественно-интенсивностная классификация волевых ощущений имеет сходство с классификацией смыслов и реактивностей только при рассмотрении феноменов, связанных с кажимостями субъективной автономии.

 

КЛАССИФИКАЦИЯ ВОЛЕВЫХ ОЩУЩЕНИЙ

 

     1. Ощущения волевых сред – тотальных волевых                        координат.

     2. Безапелляционно переживаемое частное  волевое (касается изменений в дифференцированных ощущениях).

     3. Диффузное парареактивное волевое.

     4. Экспозиционное волевое.

     5. Домотивное волевое.

     6. Мотивационное волевое.

     7. Частное суперволевое.

     8. Общее суперволевое.

     9. Тонкое волевое.

    10. Тонкое волевое неспецифическое.

    11. Предельное волевое.

    12. Сверхволевое.

 

      1. Ощущения волевых сред – это базовые и наложенные волевые состояния.

      Базовые состояния: бодрствование, небодрствование, инободрствование.

       Состояния, наложенные на базовые: дремота, гипнотические фазы сна, вялость, оживление, напряженность, скованность, абулия и т. п. Здесь указаны наложенные состояния только для обычного базового состояния бодрствования. Граница между небодрствованием и инободрствованием условна.

      2. Можно видеть три вида безапелляционного частного волевого:

      а) внешнее от порхания бабочки и тиканья часов до движения товарного поезда и раската грома (подразумевается именно волевая компонента изменения субъективной реальности);

      б) соматическая непроизвольность от моргания до деяния в состоянии "аффекта";

      в) пограничное волевое: от легкого давления и поглаживания до удара током и физического насилия.

        В перечисленном мы обращаем внимание не на прочие категории ощущений, а на лишенные квазипроизвольности волевые импульсы, как первичные, так и индуцируемые первичными синтонные или негативные.

      3. Парареактивное волевое. Эти волевые ощущения непосредственно связаны с реактивными ощущениями, словесно и двигательно неоформленными сиюминутными побуждениями, влечениями. Парареактивное волевое как бы создает дополнительное реактивное погружение. Возможно неспецифическое ИФФС-оформление парареактивного волевого.

       4. Экспозиционное волевое. Ощущения несколько сходные с предыдущими, связанные со спокойным рассматриванием предметов, изображений, интерьера, ландшафтов.

      5. Домотивное волевое (импульсивное, стереотипное). Здесь имеются в виду импульсы, коррелирующие не только с выполнением привычных действий в утилитарном смысле, но и импульсы, связанные, например, со случайными, навязчивыми действиями (игра с цепочкой, болтание ногой, постукивание предметом о предмет и т. п.).

      6. Мотивационное волевое (запускающее, поддерживающее, прекращающее, преодолевающее, переключающее и т. п.). Связано с выбором направленностей активности, перераспределением направленностей. Увы, и эта активность не носит какого-то строгого характера. Она поверхностна и суммационна. Зенон по-прежнему незыблем.

       Мотивационное, независимо от степени своей ущербности, обязательно проходит через центральную умственную зону. Верблизация смыслов и намерений внутренней речью необязательна. Здесь более важно осознание не только результата, но и начала действия, связность волевых импульсов со смысловыми импульсами. Знаковая выраженность последних не играет особой роли. Мотивационное волевое в сумме с импульсивным и стереотипным волевым составляет рабочее волевое суммационно-практической активности. Разобраться в этом фактуальном пуле уже невозможно.

 

       7. Частное суперволевое. Характеризуется приматом конкретного действия над последствиями и какими-либо данностями. При этом уничтожаются все иные интересы и жизненно важное. Характерны девизы: "Умрем, но не сдадимся!", "Вперед под танки!", "С нами крестная сила!", "Будь что будет!", "Только через мой труп!" и тому подобные.

      8. Общее суперволевое. Далеко не всегда фиксируется мышлением достаточно четко. Чаще имеет место тоническое фиксирование. Формально интенсивность воления выглядит здесь как степень упомненности, в виде априорной или апостериорной оттиснутости в границе сознания. Речь идет не о мотивах, а о сверхмотивах, образующих относительный смысл жизни. Общее суперволевое предрассудочно и распространяется на все проявления индивидуальной деятельности. Оно не может сводиться к поставленным целям или к приказам поступать так, а не иначе. Имеет значение не волевая формула, а ее соответствие действительному.

      9. Тонкое волевое. Связано с деятельностью, требующей обуздания обычно-органических волевых импульсов и отрицательных эмоций, стадных порывов. На второй план отступают страх, боязнь крамолы, богохульства, житейское нежелание мыслить до конца и без смысловых прыжков.

      В сфере интеллектуальной тонкое волевое поддерживает мышление, выходящее за грань обыденного здравого смысла; в прагматических сферах оно имеет отношение к тому, что называют словами "мошенничество", "интрига", "политиканство", "заговор" и т. п. – ко всему тому, что связано с крайней опасностью, но требует самообладания и строго дифференцированных и продуманных действий.

    10. Тонкое неспецифическое волевое (мистическое волевое). Соответствует аналогичным сосредоточенностям реактивного и смыслового.

     11. Предельное волевое. Экзотическое ощущение внезапной свободы, внезапного неожиданного раскрепощения, краткая иллюзия того, что все возможно.

     12. Сверхинивидноволевое. Феномен недостаточно ясный по своим внутренним проявлениям. Чаще всего имеет прямое отношение к коллективным психозам, панике, религиозному умопомрачению (непросветлению[9]). Имеет место аннулирование всех бывших ранее со­средоточенностей, создание новых многообразных доминант.

 

*   *   *

       Представленность волевых ощущений дается в зависимости от затрагивания центрального сознания; в более общем случае волевые ощущения коррелируют с деформацией и изменением всего сознания; волевое переходит в малоуловимое, а затем вообще перестает быть ощущением, то есть вымывается из субъективного.

       Если над зоной ума витает фикция разума, то "зоне" воли соответствуют фикции, условно именуемые "силой воли", заповедями, обетами, судьбой и т. п. Установление несуществующих точек опоры здесь коррелирует с поглощенно-психейными точками опоры. Значение всякого рода волевых фетишей – в самовнушении, кажимости возможности управления незримым (что именно чем здесь управляет – весьма спорно), но главное в том, что фикционные разграничения и сосредоточения оказываются иногда прагматически действенными, а, следовательно, не по своему обозначению-условности, а по своему витальному назначению приемлемыми, хотя бы временно. Здесь важно отсосредоточение-сосредоточение, усиление посредством иллюзий и искусственных приемов активного умомненья, отпечатывания  нужных стереотипов. Молитвы, призывы, заклинания действуют отнюдь не только механически как оборотная сторона рефлексивно-рефлексных точек – иногда все это приводит к неописуемым невоспроизводимым явлениям паранаучного свойства.

      В некотором роде волевые ощущения первичны по отношению к прочим ощущениям, они связаны со степенью наличности всего  сознания  вплоть  до  его рационального отсутствия. Даже засасывания в сон, дремоту, патологическое восприятие связываются с усилением волевых трансформативных ощущений за счет ослабления обыденно-тривиальных ощущений волевого настроя. Всякая попытка не заметить бесцветно-незримые силы через симптомы волевых ощущений оканчивается тем, что эти "силы" усиливаются и действуют подобно стихии. Волевые ощущения по своему основному содержание соответствуют тому, что как раз перпендикулярно плоскости сознания, малодоступно мнестическому. Можно не брать такие состояния, как кома, судороги, шок, – достаточно указать на явления эмоциональной тупости и чувственной обостренности, спутанности ума и высшей ясности, крайней усталости и бодрого оживления.

 

 

       К интегративным менталам относится ощущение "я", ощущение дленности, ощущение длительности, ощущение протяженности. Это наиболее общие интегративности. Феномены протяженности могут быть различных видов. В их числе квазисредная протяженность, незрительные протяженности, свободные от зрительных, а затем и – каких-либо геометрических ассоциаций.

      Аналогично, ощущение дленности – это не субъективное время, связанное с теми или иными частными изменениями, а всеобщее ощущение текучести. Имеет место неизменяемая триада сознания: "я"-протяженность-дленность. Эта триада реально автоабстрактна, экзистенциальна и представляет собой остов сознания.

      Существуют интегративные ощущения непосредственно ИФФ-средные и квазисредные, а также интегративные ощущения, пограничные между квазисредой и ИФФС. ИФФС по отношению к разнообразным интегративностям вполне разделима на интрофотосреду и интрофоносреду. По связи с протяженностями различие между зрительным и звуковым проступает уже в квазисреде, невзирая на возможности частичной нивелировки такой разницы.

       С интегративными ощущениями различного порядка и данности связано также выделение предметов из видимости, образование кажимости самотождественности этих выделенных предметов во времени. Интегративны восприятия пропорций, движения, метрическое ощущение (прототип математического количества), восприятие формы, размера, удаленности и т. п.

       Может возникнуть впечатление противоречия: с одной стороны, интегративные ощущения выступают как симптомы иррационально-бесструктурного, с другой – многие интегративные ощущения представляются признаком сигнально-рационального, структуро-информационного. Сверх того, определенное недоумение может вызвать разнородность интегративного.

      Возможны различные приведения интегративностей к единству. Одно из таких приведений заключается в использовании градаций ощущений смысла. Имеется в виду использование смысловых феноменов не как вспомогательных, а как стержневых. Исходя из расширенной таблицы ощущений смысла, мы доходим до искусственных рационализаций, а затем уходим от них. Можно воспользоваться сходствами между таблицами ощущений смысла, реактивностей и волевых проявлений. При этом распознавательные и когнитивные интегративности окажутся в той или иной степени пересеченными с зоной "рабочих смыслов". Тем не менее, наиболее значимо, на наш взгляд, такое рядоположение интегративностей, какое естественно связывает их с неинтегративными ощущениями и сознанием в целом.

     Графически, при таком рядоположении, поток сознания выглядит в виде ствола дерева, а конкретная я-среда – как срез этого ствола (точнее говоря, срез ствола плюс несколько сердцевинных волокон различной длины, некоторые из последних – от корня до вершины). Наиболее дифференцированные ощущения располагаются у периферии среза. Большинство зрительных и звуковых ощущений – это кора дерева. Безапелляционные частные волевые ощущения – меристематические ткани. Наиболее интегративные ощущения – сердцевина дерева. Для полного рассмотрения, в модели волевых ощущений необходимо учитывать уже не срез дерева, а растущий побег (конус нарастания). Однако в некоторых аспектах есть более удачная модель строения субъективного сознания – вращающаяся юла.

       В хроносном плане возможна также иллюстративная картина потока сознания в виде метамерного дождевого червя, в котором всякий последующий сегмент отчасти сходен с предыдущим сегментом, а каждый сегмент представляет собой своего рода квант потока, сознание вместимое в наименьший локус субъективного времени.

      Подобные общие рассмотрения целесообразнее приводить отдельно. Здесь мы указываем только определенные ориентиры. Один из таких ориентиров – степень константности и возможность повторения интегративного ощущения.

 

       К трудноклассифицируемым интегративностям можно отнести интенции отношений. Подразумеваются не столько отношения-рационалы, наподобие канонически выданных эрзацев мышления (книга лежит на столе; ребенок испугался индюка; диктатура себя изжила), сколько отношения, невыразимые ни подобными сентенциями, ни системой подобных сентенций. Полному членению на рационалы не поддается даже чисто смысловое. Тем более подобная операция затруднена для смысло-воле-реактивного. Интегративно выраженные отношения сравнимы с символами-образами[10], а часто неотделимы от последних в своих мозаичностях. Психическая посюсторонность в таких случаях замыкается на воспоминания о воспоминаниях, полное прояснение которых невозможно не в связи со степенью изначальной произвольности ассоциирования, но в связи со стертостью бывших некогда достаточных оснований, сверхмасштабностью всего пласта ассоциаций. Даже и в более простых случаях ключевую роль приобретает данность знака (в том числе напоминающего), связность знака с непрояснимым, в особенности тогда, когда свободная алгебраическая замена знака невозможна, невзирая на всю его изначальную произвольность или кажимость таковой. Например, вполне можно заменить (пользуясь русским языком и в рамках русскоязычной культуры) имя "Теофраст Бомбаст фон Гугенгейм" на имя "Парацельс", выражение "английская королева" на выражение "королева Великобритании" (невзирая на всю формальную разницу), более сложно заменить именование "Китай" наименованием "Хина" или "Хань", и практически никак нельзя заменить (без тонико-смысловых потерь) имена "Фет" и "Бальмонт" на алгебраическое "поэты А и Б", невзирая на всю логическую допустимость такой замены в соответствующих контекстах.

       Если в смыслознаке, смыслообразознаке искусственно выделить знак и смысл или смысл, образ и знак, то часть, называемая знаком, может быть подразделена на знак и знакосмысл, а образ – на образ и образосмысл. Роль знакосмысла – в наличии смыслов, дающих схватываемость и слияние несемантической  стороны  знака,  то  есть  знакосмысл    это внутренний смысл знака. Примерно то же можно сказать о внутренней стороне образа, образа как самозамкнутости вне иных образов и вещно-предметных соответствий, побуждений-сходств.

     Соотношения между знаками и реактивностями малоопределены. Кроме того, соотношения между "внутренней" реактивностью знака и его "внешней реактивностью" могут быть самые неожиданные, непланируемые. Сверхважной может оказаться и конкретная данность знака в здесь-теперь, та или иная его модификация: в структуре знака есть "внезнаковые" – неозначающие структуры, оказывающиеся разделом между смыслом и реактивностью.

 

 

       Я-среда – совокупности всех менталов в кажущемся настоящим локусе времени. В эту совокупность входят и феномены, не имеющие внутреннего временного локуса, и феномены собирательные, в которых так или иначе, интегрированы данности разных локусов. 

      Все то, что реально дано человеку-субъекту, есть его собственные феномены; следовательно, единственное, что дано человеку-субъекту, есть я-среда.

      Я-среда характеризуется тем, что всякая произвольно взятая ее часть самоосознается. Действительно, если черное пятно является видимым, то это черное пятно самоосознается, в противном случае его бы не было, так как за этим пятном не наблюдает никакой гомункулус. Ощущение "я" находится в том же царстве феноменов, что и черное пятно, несмотря на иную выданность, выдвинутость в сознание.

       Какие бы произвольно выделенные данности ментального мы ни брали, всегда самоосознается каждая из подданностей этих данностей и одновременно то или иное их множество. Объединение и пересечение двух элементов я-среды есть элемент я-среды. Если объединение есть одновременное восприятие-осознавание и выделенность ощущений, то пересечение – это более общее ощущение или более интегративное ощущение. Более общее ощущение – ощущение общей принадлежности, общих свойств, а интегративное ощущение – в строгом смысле, не само собственно пересечение и не сама сумма ощущений, но новый феномен, на всем этом или на части всего этого основанный, вернее, с частью всего этого или со всем этим скоррелированный. Нужно учесть и различную заданность различных интегративностей. Чистыми пересечениями, например, могут быть предметно-рациональные интегративные схватываемости.

       Я-среда обладает подобиями с субстанцией, и в ней невозможны "пустые элементы", "нули", "бесконечности" и другие абстрактные математические характеристики. Протяженность я-среды не имеет геометрического характера. Метрику и размерность я-среды образует исключительно функция самоосознаваемости. При этом априори ясно, что размерность любого из сознаний я-среды не является кратной единице.

      Субъективное пространство, точнее, совокупность субъективных пространств перцептируется-апперцептиру­ется как одно или несколько интегративных ощущений. При этом с общим субъективным ощущением протяжен­ности нельзя смешивать частные: зрительное, звуковое, обонятельное, соматическое, фотосредное и т. п. Общее ощущение протяженности не есть ощущение размеров, ку­батуры, пространства предметов обыденности, – это ощу­щение разлитости, расплеснутости, которое константно и никогда не меняется, подобно ощущению "я". Ощущение "я", ощущение дленности и ощущение протяженности об­разуют единую триаду.

      Я-среда является негеометрически многослойной средой, благодаря инерции, обычным воспоминаниям, мгновенным воспоминаниям, ощущениям смысла, ощущениям движения. Интеграция одних ощущений другими не есть какой-то процесс, происходящий внутри я-сред, но внутри я-среды дается только результат. Сознание предстает как самосознание каждой данности сознания, даже если между подданностями отсутствуют протяженностно-пространственные или какие-либо еще связи. Все это вовсе не означает, что трещине на стене известно о существовании в данное время запаха одеколона. Взаимосвязь-самоосознавание этих двух ощущений сразу происходит в третьем ощущении, с ними сцепленном и на них наложенном. В свою очередь, это третье ощущение опричинивается не из перечисленных двух ощущений, но из поглощенности. Я-среда не может быть центрирована сразу во всех средах и ощущениях. Централен узел наибольшей сосредоточенности; прочие ощущения оказываются довольно призрачным аккомпанементом. Под термином "узел" мы подразумеваем обозначение области наибольшей психической схватываемости безотносительно к наличию в этой схватываемости тех или иных ментальных границ, в том числе междусредных границ.

      Высказывания о реальных я-средах вполне могут характеризоваться алогизмом и отвлеченностью. Пусть мы имеем высказывание: "Я вижу предмет А" (точнее, кажимость предмета А имеет место). Само это высказывание оказывается "висящим в воздухе" – вначале полуреальным, а затем – выдернутым из реальности. Непосредственная соотнесенность с той или иной реальной я-средой также оказывается исчезнувшей, и ряд таких соотнесенностей представляет нам обыденный предмет-поток, типа того, что "покоясь, стоит на столе". Даже если условно допустить, что человек говорит не словами, а непосредственными соотнесенностями, то окажется, что подразумеваются вовсе не какие-то определенные я-среды и не данности, предстоящие через бывшие реальности, но некоторый суммационный пакет воспоминаний из ряда бывших и переиначенных я-сред, причем неполный и внутренне размытый.

Следовательно, умозрения и высказывания соответствуют не совокупности ощущений, а некоторой сигнально-рациональной выделенности мнестического. Это мнестическое, по сути, населено апперцептивным и, представая в своей конечной форме, является в форме апперцептивного. Подобная рациональная выделенность образуется по иррациональному типу и является стихийно-стереотипной.

      Как правило, язык соответствует ощущениям достаточно нестрого. При намеренном усилении этой нестрогости (с некоторыми специальными сосредоточениями-разграничениями) мы будем иметь язык "строгих" абстрактных построений. Любая якобы строгая наука нестрога бытийно и психологически. Язык по отношению к пакетам я-сред описывает только определенного рода ограниченные и искусственно выделенные схемы. При толковании последних легко может быть внесена еще одна произвольность. Мировоззренческое очищение отчасти заключается в подборе условий для того, чтобы способ рассмотрения явлений не создавал на фактуре рассматриваемого собственных наслоений, снятие которых принципиально невозможно.

       Само виденье людей, предметов, изображения в зеркале, изображения на картине и т. п. уже есть рациональная выделенность. Будучи актуальной рефлексивно-рефлексно, она совершает холостую работу, осигналивая и непрагматическое (формы облаков, клякс, фигуры Роршаха). Это избыточное осигналивание входит в подспудные основы художественного восприятия. Так, возможности избыточного восприятия могут быть испытаны на наиболее "абстрактных" художественных произведениях. Осигналивание имеет шансы идти и дальше к символизации и самоотрицанию, образуя феномен пропуска чисто рациональной выделенности, когда произведение вызывает обычные и тонкие эмоции без выделения чего-либо предметного и Роршахового.

      Выделение того или иного предмета или явления связывается с комплексом апперцепций. Основой последних чаще всего является неявная проторенность. С одной стороны, на расстоянии могут быть оценены прочность предмета, его твердость или мягкость, материал – без каких-то специальных мыслительных рассмотрений, одним мгновенным взглядом; с другой стороны, все это внушает видимость невидимого, иллюзии принятия декораций за действительную обстановку и т. п. Из-за наличия этого рефлексивно-рефлексного (в том числе мнестического) светофильтра перед глазами невозможно знать, что мы видим и что мы могли бы видеть в чистом виде.

       Один и тот же объект в поле обозрения, то есть не чистый реальный объект, а обыденный предмет-поток может характеризоваться различной выделенностью в качестве перцептивно-апперцептивной конструкции, в зависимости от степени и направления сосредоточения. Например, он может быть только пятном в общей картине фотосредно-квазисредного. Чем меньше сосредоточенность, тем более это пятно призрачно. И наоборот, эффект той или иной дерационализации иногда обеспечивается чрезмерной сосредоточенностью. В любом случае угловые границы зрительного восприятия неполны и размыты.

      Каким бы зыбким ощущение ни было, оно, тем не менее, всегда полноценное ощущение – полубессознательных и бессознательных ощущений не бывает, поскольку ощущение и есть то, что ощутимо присутствует, в каком бы виде это ощутимое присутствие ни давалось. Возможное отключение мнестического и диффузность волевого ни о чем не говорит.

       Гете заметил, что человек не удерживается долго в сознании и должен убегать в бессознательное. Все, что дано, есть только сознание и некого ныряния субъекта как условной рамки сознания туда и сюда быть не может. О нырянии в поглощенность можно не говорить, поскольку мы фактически всегда там и оттуда, но уже не в качестве таких обозначений, как субъекты и местоимения. Между тем, в словах Гете можно видеть метафорический намек. То, что он назвал "сознанием", следует понимать только как обычно-упорядоченное сознание, а гетевская погруженность в бессознательное – не что иное, как наполнение сознания иным содержанием при частичном или полном уничтожении сигнально-рационального, прагматического, а также при частичном или, возможно, полном в той или иной компоненте отключении мнестического. Это кажуще подспудное сознание не является чем-то глубоко спрятанным. Оно вполне явно в момент своей данности. Пакеты я-сред, объединенные тем или иным особым ощущением, связанные с эстетическим или эвристическим, могут состоять из сознаний смешанного типа (подспудно-неподспудных) в рамках специфической сосредоточенности.

      Собственно субъективные сознания несамостоятельны и несамовытекающи. Тем не менее, "подсознание", "бессознательное", "неосознанное", "нейродинамика" – только игрушки, состоящие из фиктивных положенностей, проекций на небытие некоторых границ явного. В строгом смысле, они не могут претендовать на роль неявной реальности.

       Существует мнение, что гипнотизер действует на субъективное сознание гипнотизируемого, а уже затем – на нечто иное. В этом мнении заключена двухступенчатая ошибка. Во-первых, действует не гипнотизер, то есть не его табло-сознание; во-вторых, "действие" не направлено прямо на сознание поддавшегося гипнозу или гипнотизируемого. Нейрохирург же ничем не лучше гипнотизера. Любые человеческие действия – не что иное, как все те же пассы. Рефлексивно-рефлексная значимость дающегося в сознании структуро-вещественного фантома лежит в основе синдрома псевдоматериальности.

    Для обычного сознания структура и есть его искривленная граница. Манипуляторство со структурами-границами – это манипуляторство через посредство иного. Поскольку ничто в субъективном сознании не является полностью проницаемым и полноценно данным, то и любые действия проистекают из сознания только кажимостно.

      Допустим, что в сознании есть нечто, что не есть пассивное изображение. Поскольку это нечто находилось бы в сознании, то оно было бы полностью наглядным. Эта полнота наглядности оказалась бы абсолютной проницаемостью от и до, уничтожающей необходимость какого-либо познания. То был бы абсолют.

 

 

      Допустим, что я нахожусь в одной комнате и фотосредно представляю себе обстановку другой – невидимой в данный момент. Фотосредно я бессилен представить себе полностью со всеми подробностями обстановку невидимой сейчас комнаты, и псевдосредой в данном случае будет тот или иной вид комнаты, какую я представляю, каким бы он был, если бы я сам присутствовал в соседней комнате. Это псевдосреда первого порядка. Псевдосредой более высокого порядка, если иметь в виду данный конкретный пример, будет "соседняя" комната, восстановленная полностью, видимая целиком и со всех позиций. Эту комнату я был бы даже неспособен увидеть, ибо в реальных ощущениях может присутствовать только часть комнаты, но не эта условно-абсолютная комната, подобная псевдообъектам практики. Приведенные виды псевдосред есть не что иное, как несуществующие ощущения, фантастические несуществующие восприятия.

       Первые обыденные псевдосреды суть продолжение сознания в стихийно-дикарский рассудок. Основа такого продолжения – прагматическая рефлексологичность и рефлексивность, взращенная на основе последней. Не видя сквозь стену, человек, тем не менее, почти чувствует то, что находится за стеной. Наивные утверждения типа "я там был" или "я туда пойду", естественно, не могут быть приняты в качестве действительного оправдания бытовой рассудочности. Инертно данные формы и формулы человеческого существования вполне могут быть отброшены, и их эпистемологическая ценность весьма сомнительна. Как это ни абсурдно, но фиктивными ощущениями оказывается охваченным весь предполагаемый мир. Из связок типа "поверну голову", "пойду", "поеду", "полечу", "увижу фотографию", "посмотрю в оптический прибор" – и "удостоверюсь" – вырастает чудовищный мираж. Научное, преданно следуя за аналогичной же проторенностью, пусть и отнимает у травы зеленый цвет, сладость у сахара, жгучесть у крапивы, боль у скальпеля, тем не менее, оставляет ощущенческую структуру, ощущенческую карту и создает нелепое наложение несовместимых ощущений.

       Происходит подмена предполагаемой действительности стробоскопической кажимостью. Отмена этой кажимости приводит к тому, что  физические тела превращаются в условность, суррогат психического образа.

      Пусть я никогда не бывал в Бразилии, пусть я ничего не слышал о Бразилии, кроме того, что есть такая страна, но некоторая из псевдосред-бразилий есть Бразилия, составленная из моих несуществующих и, кроме того, несуществовавших ощущений, как будто я осмотрел и обшарил каждый уголок Бразилии и каким-то чудом составил все эти противоречивые и неспрягаемые рассмотрения в одно общее. Причем, не обязательно "Бразилия" здесь – это Бразилия какого-то момента времени (псевдомомента, ибо в строгий момент нулевой толщины ничего "бразильного" нет), – это может быть Бразилия от своего образования до настоящего времени и далее в будущее. Подобная идеальная и противоречивая Бразилия выглядит продолжением ощущений за рассудок в разум, то есть в фиктивную надстройку над умом, лжеопору в качестве отношения к реальному и относительно действенную интенционно-психологическую и интенционно-прагматическую опору.

      Допустим, что я держу в руках какой-то предмет, например, наподобие куба. Всякий раз я вижу только некоторые грани этого предмета и не вижу других. В одной из псевдосред этот предмет есть мои  ощущения одновременно со всех сторон предмета и даже "изнутри" предмета.

      В псевдосредах можно видеть собирательность ракурсов, приближение удаленного и видение невидимого. Есть псевдосреды срезов и разрезов, есть псевдосреды подстановок. Псевдосреда подстановки имеет значение тогда, когда микроструктуры, подструктуры (клетки организмов, атомы, молекулы и т. п.) подставляются в макропсевдосреду, структуру (надструктуру), и в более общем случае, когда идеальности одного опыта подставляются в идеальности другого опыта. Неидеального материального просто не существует, а реальность при всех этих подстановках ускользает от взора. Кроме того, логически четкая подстановка и невозможна. Разные структуры по-разному стробоскопичны, одни структуры размывают и нивелируют другие. Тем не менее, большинство наук основано на подстановочно-расширительной экстраполяции, рефлексивно-рефлексно дающейся уже в обыденном.

      Мы указали на три дефекта научного мировоззрения: гипостазирование несуществующего, стробоскопический разлад, использование подстановок. Четвертым дефектом является понятие "закона природы". С метафизической точки зрения, такое понятие – нонсенс.

      Пакеты я-сред и воспоминания о них способствуют выкристаллизации различных повторяемостей, неосознанно и осознанно закрепляемых в качестве законоподобий и законов. Законоподобия и законы отправляются от чисто внешнего, оказываются чистой поверхностной прагматической связью, но не выявлением неких сущностей. Какая-либо внутренняя природа "вещей" субъекту никогда не дается. Сверх того, не даются и сами "вещи". Когда мы имеем рассуждение, направленное на нечто внутреннее, то мы имеем дело с подстановкой. Производятся ссылки не на действительно внутреннее, а на то внутреннее, которое было когда-то внешним, то есть фактически одна внешность подставляется в другую внешность, создавая иллюзию внутреннего. К собственно имманентному у субъекта нет доступа. Здесь уместно задать вопрос: "Об имманентном чего идет речь?" Об имманентном образа? Так это совсем не та имманентность! Естественнонаучная имманентность образа – также не та имманентность. Экстраполятивно представляемое внутреннее, в любом случае, – это только то, что так или иначе, прямо или косвенно может быть внешним. В крайнем случае, оно – только гибрид на основе смежного внешнего. Все это из обыденно-прагматического распространяется и на науку. Из того факта, что суждения в точных и естественных науках проистекают из менее очевидного, вовсе нельзя заключить, что эти суждения менее поверхностны, чем обыденные законоподобия наподобие того, что боль чувствуется в человеческом теле, а не в ножке стула, что предмет, закрытый другим предметом, как правило, не исчезает, что лампа в подавляющем большинстве случаев светится только при подаче напряжения. 

       Предмет, закрытый другим предметом, это не предмет-феномен, а псевдосредно-прагматический предмет. Почти аналогичными псевдосредными предметами являются и объекты науки. Теоретические и экспериментальные данные возникают на основе опыта субъекта, поставленного в обыденные условия со специальными сосредоточениями или в специально подобранные условия с обыденными и заведомо суженными сосредоточениями и деятельностью, но естественные науки не объясняют сам человеческий опыт, а только подставляют один опыт в другой опыт. Современная физика не в состоянии ответить на элементарный вопрос: "Почему снаряд, выпущенный из орудия, летит?" Ссылаются на те или иные понятия, но  эти понятия вторичны по отношению к факту полета, придуманы человеком на основе заведомой, беспредпосылочной возможности полета тела, то есть такого восприятия. Между теоретическими структурами и заопытной сутью нет ни взаимных, ни односторонних соответствий. Есть только некардинальные соответствия между теорией и практикой  естественных наук. Отсюда и следует несостоятельность неметафизической теории в объяснении самого опыта как первичной данности по отношению к опыту же.

      Наукой рассматриваются не мифические законы природы, а закономерности связи повторяемых образов на конкретной ступени абстрагирования. Этих закономерностей в чистом и окончательном виде нет объективно, и повторяемые артефакты, которые называют закономерностями, индуцированы оболочками  субъективности: происходит расщепление мира на то, чего собственно и нет, – на уровни. Гораздо менее очевидна объективная невозможность дистанционности, но всякая элиминация субъекта к тому и приводит. К этому добавляется неоднозначность выделения-вычленения структур, а следовательно и физических объектов. По ту сторону субъекта нет соответствующей наукам среды. Например, элементарнейший закон Архимеда невозможен чисто объективно ввиду того, что вне научных и обыденных образов не существует ни "жидкости", ни емкости, куда она вмещена, ни "погруженного тела". С другой стороны, никаких законов не существует и в псевдоонтологиченных натурфилософских средах. Для того чтобы появились законы, необходимо субъективное отвлечение: нужно считать настоящее сосуществующим с частью прошлого и будущего, то есть законы не реальны, а идеальны. Так называемой природе законы не нужны, так как природа – всегда настоящее, каким бы это настоящее ни было: частичное настоящее с определенной степенью точности и относительности или настоящее-вечность. Законы ничем не управляют; они не могут существовать где-то, висеть в воздухе или в безвоздушном пространстве, но могут идеально-отсубъективно рождаться во время псевдосредных взаимодействий, при условии, если данная псевдосреда не будет отделяться от умополагаемого наблюдателя-регистратора. Законы – всего лишь статистическая суммационность, шаблон развития и образуются как интеграция более элементарных проявлений во времени. До этих проявлений никаких законов не может существовать. Возьмем следующую псевдосреду: электрон возвращается на свою прежнюю орбиту и испускает квант энергии. Пока не произошло это событие, никаких законов относительно этого события не существует. Получается, что рассматриваемые объекты воплощают свою структуру во временное инобытие. Можно сказать более точно, не прибегая к лишней иллюстративности: нечто случается или происходит ряд событий, вследствие чего образуется некоторая фигура связи. Если закон обобщен на несколько или на все объекты сходного рода, то он есть закон "висящий в воздухе" – готовая к услугам фикция, светофильтр памяти перед глазом.

       Если где-то антропоцентризм и имеет смысл, то прагматический антропоцентризм совершенно нелеп, а в "космос" или "природу" механически проецируется ритуализм человеческих отношений и стремление населить мир духами королей, старейшин, юриспруденции.

         

       Практика (в узком смысле слова) и опыт должны приниматься только в той степени, в какой они сами ограничены. Чрезмерное доверие практике и неявная ее экстраполяция – причины заблуждений. Можно заблуждаться тысячи и миллионы лет, подобно тому, как тысячи лет люди думали, что Солнце движется вокруг Земли. Прагматическое, в конце концов, может разрушить те заблуждения, какие оно само навеяло, но это "в конце концов" может произойти слишком поздно или вообще не произойти. Поэтому, наряду с ограниченными специальными мировоззрениями, исходящими из каких-либо ступеней практики, требуются мировоззрения, заранее ставящие практику под сомнение, исходящие из иного принципа.

        Разумеется, подобные мировоззрения вполне могут и не соответствовать или даже противоречить прагматическим задачам, не выходить на круг стыковки с ними или, наоборот, перерасти эти задачи, находиться слишком далеко от них. В большинстве случаев подобные непрагматические мировоззрения имеют методическое значение, являются некоторым эвристическим эталоном и точкой отсчета для остальных групп мировоззрений. Аналогии здесь можно видеть и в искусстве, и в науке, и в религии. Например, "массовое" искусство вырождается при отсутствии искусств экспериментальных и элитарных; обычная бытовая религиозность вырождается при отсутствии святых, подвижников и некоторых надрелигиозных принципов.

      Пусть Ахиллес не может догнать черепаху, а летящая стрела неподвижна, но в этих последних утверждениях есть нечто методологически лучшее, чем в алогическом скачке, который неявно заставляет делать практика, вводя постулат движения вне ощущений. Из движения ощущаемо наблюдаемого вовсе не следует наличие некоего абсолютного движения. Иллюзии, которые дает практика, – самые чудовищные и длительные. Об этом говорит опыт человеческой истории. Методический отказ от тех или иных постулатов, какие индуцирует кажимость, совершенно необходим, – в нем содержится попытка определения и поиска более совершенных путей познания, чем наиболее ближние и доступные.

      Идеализм практики отчасти связан с эмоционально-волевым обыденным фетишизмом, с переносом персональных впечатлений на гипостазируемые вещи в себе. Подобные явления закрепляются и в языке: такие термины, как "вкусное", "красивое", "любимое", оказываются уже не чисто субъективными, но прагматически квазиобъективными.

       

      Для многих псевдосред базой является сам дающийся в качестве псевдосредного феномена язык. Тем не менее, существуют полагания и доязыковых псевдосред, а также псевдосред генеалогически связанных с языком, но формально и практически почти полностью от него оторванных. В частности, псевдосреды могут соответствовать тому, что принято называть предметным мышлением. Предметное мышление необходимо дифференцировать, с одной стороны, на образное мышление, которое непсевдосредно, а с другой – на чистое предметное мышление в квазисреде.

 

      Можно выделить два способа подразделения псевдосред на классы. Первый способ – фактурный и связан со степенью сохранности в псевдосредах рудиментов человеческого сознания, характером заданности псевдосред, мыслимостью или немыслимостью объектов псевдосред и т. п. Этот способ более гносеологичен, но мало применим практически. Чаще мы имеем дело не с классами псевдосред-направленностей, но с классами псевдосред-"феноменов", псевдосред-планов и псевдосред-пластов. Они касаются не столько сфер какой-либо деятельности, сколько сфер психической погруженности, модусов психической заданности.

      По второму способу выделения классы псевдосред коррелируют с соответствующими совокупностями человеческих направленностей.

 

ПЕРВЫЙ ТИП ДЕЛЕНИЯ НА КЛАССЫ

 

    1. Постфотосредные и околофотосредные псевдосреды. Псевдосреды, способные быть квазисредами.

     2. Псевдосреды и псевдосредные "феномены", которые касаются объектов, несуществующих в квазисреде или присутствующих в ней в неспецифическом виде. Нужно отметить, что все то, что можно видеть в оптический прибор (микроскоп, телескоп), в  момент своего виденья является квазисредой. Фотографии объектов, снятых через электронный микроскоп, сами по себе могут быть квазисредой (присутствовать в квазисреде), но говорить о квазисредности видимых на них объектов в большинстве случаев не приходится. Не совсем специфичными можно считать объекты малоразличимые, имеющие малые угловые размеры применительно к конкретной оптической системе.

     При всем этом объекты рассматриваемых псевдосред так или иначе (пусть и не полностью проницаемо и до конца) могут представать фотосредно, то есть в неинтеллектуальном воображении.

      3. Псевдосреды малопредставимого и непредставимого, предполагающие не разворачивание в воображении, но воображаемую потенциальность.

      4. Псевдосреды логически невозможных объектов, в том числе математических объектов, являющихся пределом абстрагирования: точная окружность, линия, актуальная бесконечность.

       Нужно отметить, что прагматически несуществующие объекты: кентавры, сказочные василиски, литературные персонажи относятся к первому классу псевдосред, невзирая на фактуальную неявляемость.

 

 

ВТОРОЙ ТИП ДЕЛЕНИЯ НА КЛАССЫ

 

     1. Основания (кажимостные) установок верований и волевых проторенностей. Это рефлексивно-рефлексные установки и их кажимостное объяснение, попытки внеобразной рационализации отэмотивного, культурно-эстетического. Человеку обычно недостает образной констатации фактов и необходимо их вещное, "действительное" утверждение, однако на место действительного неизменно становится псевдосуществующее.

     2. Надбытовые и надыдивидуальные объяснительно-прагматические псевдосреды. Сюда относятся конструкции псевдосред математические, позитивных наук и всякого рода непозитивных наук и паранаук (магия, астрология, натурфилософия и т. п.).

     3. Прикладные псевдосреды. Это псевдосреды осуществления действий. К ним относятся формализуемые компоненты приемов обыденных действий, технологические приемы и кажимостная среда их приложения. Собственно ментальным пунктом деятельности, пунктом опоры ментального здесь является фотосредно-интенционное с осколками квазисредного, а псевдосредное выступает в роли кажимостной сферы растекания того и другого.

      В данном классе псевдосред происходит слияние воображаемого об идеальном и воображаемого о данном. Действительно, где существуют правила, предписания, алгоритмы, методики, регламенты, прейскуранты, цены? Бытовое отождествление всего этого со здесь-теперь знаками ложно и при расширении сферы психической погруженности. Никакого "общественного сознания", естественно, не существует, как не существует и идеального. Положенности идеального вполне явны, но проистекают из неопределенно-субстративной среды, не являющейся собственно субъективной средой, поскольку последняя – только табло и индикатор.

 

 

                  Дополнительные пояснения

 

       Субъективная реальность может и не стать отправной точкой размышления только потому, что соответствующего сосредоточения умственно не наступило. Апеллировать в объяснении настоящих менталов к прошлым бесполезно: полная наглядная вытекаемость одних из других не прослеживается. Тем более отсутствует непосредственно-наглядная связь между психическим и метапсихическим. Ощущения, имеющие место при тренировке и упражнении, имеют весьма косвенное отношение к самой сути тренировки и упражнения. Сознание оказывается чем-то вроде индикатора, спидометра, приборной доски при том, что находится вне его. Никто наглядный и заметный за этой доской не наблюдает. Даже ощущение "я" есть часть этой доски, а посюсторонняя роль этого "я" не более чем у красной сигнальной лампочки. Сознание не раздваивается и оказывается собственным самосознанием, то есть сознание и самосознание тождественны. Тем не менее, мы не отождествляем денотаты таких терминов как "интроспекция", "самосознание", "рефлексия", "самонаблюдение": уже говорилось о возможности корреляций, параллелизмов в различных сознаниях одного и того же сознания и соощущениях. Поскольку способности, навыки, умения не находятся в сознании и не находятся в том виде, в каком их представляют, вообще нигде, то и начала всякого прагматического функционирования – вне сознания, а отсюда и точное мировоззрение в своих прагматических звеньях не может исходить только лишь из сознания субъекта. Анализ сознания не мог бы быть начат без определенных засознательных корреляций. В данном случае очень легко указать на психейное, но психейное не дается прямым и непосредственным образом, а всякое его членение на области и структуры более чем сомнительно – оно не мозг и не псевдопсихика психологии. Главнейшее из сомнений может породить попытка пространственно-временного рассмотрения психейного. Даже такой привычный объект психологии и физиологии как долговременная память и в условном виде никак не может быть памятью или структурой, закодированной в некоем субстрате. Так называемая долговременная память – это сам тяж потока сознания, то есть это не память о том, что было, но то, что ощущалось когда-то. Сколь бы это ни было близко к наивному представлению о памяти – подобное не может далее связываться ни с наивными, ни с научными представлениями о "хранилищах" памяти в виде ящиков, голов, молекул, динамических процессов. Подобное чудище не может находиться ни в мозгу, ни в традиционно-психическом, ни в цельном психейном. Это наше предубеждение против вскрытия психейного связано не только с его "ноуменальностью", но и с вынужденностью его рассмотрения – забыть о нем просто невозможно.

      Какие-либо проекции прагматики или сознания на психейное более чем нелепы. Обратные проекции еще менее возможны, если иметь в виду целое психейное. Приходится искать в самом сознании его собственные границы, а такими границами являются логическое данности феноменов, рациональное и рефлексивно-рефлексное. При этом последнее может считаться даже перпендикулярным сознанию – настолько косвенны способы его выявления.

       Психейно-психический вопрос, он же в другой трак­товке либо психофизиологический, либо психофизиче­ский, либо психосубстанциональный (под словом "психо" здесь везде, как правило, понимают только посюсторон­ность, но не психику как бессознательное) оказывается не столько вопросом или проблемой, сколько парадоксом. Этот парадокс возникает из неявного логического круга, совершаемого при попытках объяснений. Ситуация по­добна той, когда в геометрии пытаются доказывать с по­мощью следствий из теорем аксиомы, на которых эти тео­ремы основаны, или той, когда с помощью генетики пыта­ются объяснить физику. Все человеческие сферы, незави­симо от их последующего условного или условно-прагма­тического обособления от человеческого сознания, оста­ются постпсихологичными. Можно сослаться на следую­щую аналогию: проведя сложную работу, мы будем иметь достаточные шансы на кино- или телеэкране отобразить инженерные принципы, на которых основано кино или те­левидение. Никакого собственно логического затруднения здесь не возникает потому, что сам человек находится вне экрана, в то время как некие двумерные существа, являю­щиеся частью изображаемого на экране, достичь подоб­ного отображения никогда бы не смогли.[11]

     И после снятия фикций абстрактного, при наличии воспоминаний, вполне заметны связи между различными непосредственными реальностями, не проходящие внутри самих непосредственных реальностей. Заметить репрезен­тацию этих связей в здесь-теперь можно и не строя каких-либо предположений о прохождении их через психейное; воспоминания в локусе здесь-теперь относятся к локусу здесь-теперь.

 

      Слова "я" и "мне" употребляем в звательном смысле. Этот указательно-символический смысл восходит к прагматике, а потому не является точным и однозначно определенным. Выражения типа "я делаю", "я вижу", "я желаю", "я мыслю" и т. п. есть общепринятые обыденные выражения, в которых допускается гомункулусирование "я" или сведение "я" к суррогату названия одушевленного предмета. Прагматико-приблизительное означение "я" приводит к величайшей путанице в сферах более специальных. Ввиду подобных  деформаций и смещения смыслов, о "я" даже начинают говорить как о чем-то загадочном, как о некоем глубоко спрятанном объекте, или ставят знак равенства между понятием "я" и понятием "душа". Однако такие соотнесенности есть соотнесенности с безличным потусторонним и к собственно "я" они прямого отношения не имеют. Не выходя из пределов наличности и даже прагматики, мы не можем говорить о "я" как о метафизическом всплеске. Тем более что речь идет о всяком здесь-теперь данном "я" с присущими ему рамками, но не о незримых расширениях этих рамок в иное. "Я"-в-ином – уже не есть натуральное "я".

      В несуррогативном смысле словом "я" можно обозначить только ощущение человеческого "я". Это "я" не имя и не ноумен, но один из самых доступных и наглядных объектов. Такое и только такое "я" обладает статусом реальности, причем реальности непосредственной. Потустороннее или хотя бы частично потустороннее "я", если это не именной суррогат, есть либо уже не "я", либо (что чаще всего) – традиционная фикция, миф, под которым каждый волен понимать всё, что ему угодно. "Я" – суррогат человеческого имени – есть только пустой звук, общее самообозначение человека, служащее для целей обыденных. Наше "я" обладает некоторым квазисубстанциональным денотатом, оно не заместитель какого-либо объекта, а потому в грамматическом плане это слово фактически является существительным, но не местоимением в первом лице, единственном числе. Грамматическими признаками этого нетривиального слова являются несклоняемость, отсутствие соотносительности спряжению  (обозначения "мне", "меня", "мы", "себе" и т. п. здесь отпадают) и кавычки.

      Высказывания ["я" ощущает] и ["я" кажется, что оно ощущает] логико-грамматически не точны, так как призваны нести логическую нагрузку, которая не соответствует их форме. В высказывании ["я" ощущает] слово "я" пассивно, несмотря на присутствие глагола. "Я" лишено активности в тривиальном смысле. "Я" – это не человек, не субъект, не сознание в целом, не ощущение телесности как таковой. Ощущение "я" столь же просто и наглядно, как и ощущение розового света[12], но, в отличие от последнего, оно интегративно, а не частно. Казалось бы, ощущение "я" есть бессознательная (нечеловеческая) абстракция, которая заложена в самом факте сознания. Это верно, но аналогичной априорной абстракцией является и ощущение кислого или соленого в виде их заданности как семиотических явлений. Многие ощущения (например, ощущение конкретного цвета) доступны только указанию и ссылке, их невозможно описать словесно, в то время как ощущение "я" сверх своей нативной доступности имеет при достаточной терминологической дифференцированности и относительную неуказательную вербальную доступность.

       Ощущение "я" есть такое ощущение, от которого невозможно или, по крайней мере, труднее всего отвлечься. Это ощущение оказывается ощущением присутствия, то есть ощущением присутствия при ощущениях. Можно не видеть окружающих "предметов", можно сосредоточиться на чем-то и забыть на какое-то время о "своей" "телесности". Разглядывая, например, картину, вполне можно также забыть про собственные руки, ноги и сами глаза. Весь реально-доступный мир может состоять только из ощущения "я" и изображения на картине.

      Приведенный пример вполне правомерен, но ввиду наличия психологических неопределенностей его не следует абсолютизировать.

      Слово [я] (я-без-кавычек) есть только наименование (выражается местоимением в значении существительного). В частности, оно тождественно слову "субъект", если иметь в виду не "субъект вообще" и не кого-то находящегося вовне, а конкретный субъект внутри себя самого. Этот внутренний субъект действительно местоименен и по отношению к конкретной реальности является достаточной условностью. Реальные объекты характеризуются тем, что существуют независимо от того, даны для них слова-обозначения или нет. Теперь допустим, что субъект в один прекрасный момент девербализовался, то есть потерял способность к доминирующей языковой сигнальности. Что получится в результате? Весь субъективный мир будет состоять из ощущений "я", внешних, внутренних и прочих ощущений (при весьма широком толковании слова "ощущение"), и никакого субъекта там не будет. Субъект – это условная оболочка, в которую все это вмещено. В процедуре, которую мы только что рассмотрели, нет ничего фантастичного и деструктивного. "Девербализация" здесь может означать только действительное неиспользование слов в относительно заметный промежуток времени.

      Ощущение "я" – одно из тех немногих ощущений, которые в рамках способности опознания не меняются и не уничтожаются с изменениями непосредственной реальности. Оно оказывается цементом всего сознания. Его неформальной характеристикой является наглядная экзистенциальность. Если "я" есть цемент всех ощущений, то [я] или "субъект" – их застывшая пропозициональная рамка. И "я", и [я] пассивны. Их пассивность можно видеть в разном плане.

      Кроме того, пассивным является и все субъективное сознание и всякая осознанность. Самоактивность, то есть самостоятельная активность, активность как таковая, а не просто изменяемость, приписывается сознанию вследствие как непоправленных грамматических форм, так и – феномена суммационно-практической активности. Фактуально суммационно-практическая активность выявляет себя как прагматическая условность – обозначение-сокращение. Какого-либо метатеоретического значения она не имеет, будучи незамкнутой на последовательные ряды феноменов. Те же ряды феноменов, которые реально присутствуют, могут содержать только ощущения волевых импульсов, сами по себе не являющиеся динамизаторами. Высказывания типа: "я захотел согнуть руку и согнул ее" относятся к примерам пресловутой суммационно-практической активности. Никакой связности между "захотел" и "согнул" нет – действительность здесь скрыта. Суммационно-практическая активность (СПА) – типичная иллюзия, возникающая задним числом при неправомерном разложении сознания на уровни, противопоставлении одних феноменов другим и смешивании сознания с его фикциями.

      Мнение, что одно событие в сознании производит другое, есть хорошо известное принятие последовательности следования событий за причину и следствие.

      Все сказанное относится и к "немеханической деятельности". Пусть я высказал какую-либо мысль, и, если я мыслю, я говорю, что ощущаю свою мысль. Именно ощущаю – если бы не было ощущения мысли, то мне не казалось бы, что я мыслю. То, что не есть ощущение, – того нет в сознании. Смысл же дается непосредственно-наглядно. Итак, я утверждаю, что мысль есть мысль-ощущение или, иными словами, ощущение смысла. Чисто формально мысли можно разделить на непроизвольные и квазипроизвольные. Последние сопровождаются ощущением волевого импульса. Этот импульс есть импульс-ощущение, а потому не является проявлением деятельности сознания, а тем более "я" или субъекта.

      Высказывание [мне кажется, что я присутствую в некотором мире] имеет в себе некоторую соотнесенность с психической схватываемостью, но это высказывание неправильно. В нем присутствует не совсем правомерное расчленение психических феноменов и тавтология. Оно сводится к высказыванию: [мне, моему субъективному миру, кажется, что мой субъективный мир присутствует в моем субъективном мире]. Миру реальных ощущений в целом никогда ничего не кажется, тем более ничего не кажется собственно ощущению "я". Ощущение "я" находится в той же сфере, что и все остальные ощущения, но не парит над ней, не смотрит на нее. Правильнее говорить не [я (субъект) ощущаю то-то и то-то], но [ощущение "я" сосуществует с таким-то и таким-то ощущением] или [ощущение "я" плюс такое-то и такое ощущение]. При этом я-местоимение – только суррогат или рамка. К последнему смыслу более близко высказывание: [в здесь-теперь-так сознании-калейдоскопе присутствуют такие-то и такие-то сознания-ощущения] – высказывание дано без топологических поправок.

      Таким образом, высказывания типа "я действую", "я мыслю", "я желаю" неверны в данном контексте. Когда речь идет об ощущениях-мыслях, то они, как все остальные ощущения, автономны до определенной степени и, как все остальные ощущения, суть собственные самоощущения. Иные ощущения в неких своих ипостасях не мигрируют в ощущения смысла. Связность между собственно ощущениями смысла и прочими ощущениями не сознательная, а рефлексивно-рефлексная.

       Кажущаяся координаторность, проективность, апперцептивность и несплошная перцептивность мыслей дается фактуально без передачи явной возникаемости этой фактуальности. Хотя мы не отождествляем прямо мысли с рационалами[13], выражающими отношения между субъективными предметами, а тем более – с суждениями, мы имеем в виду центральные ощущения смысла. Однако если говорить о тех ощущениях смысла, какие без особых сосредоточений спаяны с остальными ощущениями и разлиты в них, не требуют ни вербализаций, ни представлений, то нужно заметить, что их спаянность и разлитость носит досубъективносознательный характер. Например, разлитые ощущения смысла имеют прямое отношение к факту сознательности, хотя и даны не изнутри ее. Даже сама наличность ощущений связана с ними. Если мы заявим, что некое одноклеточное существо имеет химическое ощущение или некоторое суммарное ощущение, то этим мы должны признать, что оно обладает и разлитыми ощущениями смысла – в противном случае утверждение о наличии у одноклеточного существа ощущений ложно. Можно видеть, что разлитые ощущения смысла – атрибут любого ощущения. Разумеется, примеры с существами иной природы в данном случае могут иметь только иллюстративное значение – мы подчеркиваем значимость разлитых ощущений смысла и ощущений смысла вообще как для обычного, так и для измененного присутствия-в-мире. Любые сновидения, галлюцинации, "деперсонализации" этого не меняют. Измененными здесь оказываются только рационалы.

      Смысл, на первый взгляд (кажуще) связанный с идеями, фактически связан не с идеями, а с неточными представлениями-ссылками на идеи. Осмысленность в той или иной степени означает выделенность, различенность, явность. Парадокс рациональной стороны смысла в том, что, выделяя, она в то же время и отграничивает, вычленяет – создается смысловая пленка, непроницаемая для  смысла. Более глобально это означает то, что познание увеличивает непознаваемость. Осмысленность сплошь и рядом бессмысленна: выделено то или другое, но сама наличность того или другого оказывается внесмысленно непроницаемой, словно посторонней. Схватываемость психического логично-алогична.

      Несмотря на недопроницаемость, психическая схватываемость полностью наглядна. Сознание бессознательно по отношению к себе в плане своего рождения: осознание бессознательно, но бессознательных осознаваний в то же время не бывает, поскольку неосознанное и не есть сознание. Так называемые "бессознательные ощущения" не бессознательны, но либо амнестичны, либо слабо центрированы. Кроме того, употребляющие высказывание "бессознательные ощущения" иногда подразумевают вовсе не ощущения, а подпороговые раздражения, то есть нечто непсихичное в нашем смысле.

 

    

 

     

 

 Направление синтеза различных сознаний только кажимостно обратно и не является редуктивным: синтез различных сознаний в одном сознании не приводит к отрицанию вычлененности, но, наоборот, усиливает ее; проницаемость, объем ментальности каждого из составляющих сознаний уменьшается. Сложное дробное сознание, подобное человеческому, не достигает собственно ментального единства из-за разнородности входящих в него составляющих сознаний. Рассудочно-прагматическое единство, какое в некоторой степени достигается, посторонне самому сознанию, выстраивается лишь в виде калькуляционной привнесенности. Определенное витальное единство, возникающее из-за объединения частных ощущений вокруг интегративных (ощущений бóльших порядков вычлененности вокруг ощущений меньших порядков вычлененностей), не устраняет расщепления дочеловеческого сознания. Образующееся совокупное сознание (я-среда) оказывается размазанным по филогенетически различным дивергенциям. Древние нелокализуемые и диффузные ощущения соседствуют и имеют суперпозиции с более молодыми структурированными ощущениями (подразумевается не то или иное время, а метафизическая космологичность). При этом ментал "я"-протяженность-дленность есть не что иное как абсолют с проницаемостью почти уничтоженной и со снятой интенсивностью реактивности. Такова плата за дифференциации и вторичную протяженность (хронотоп).

Ощущение "я" и близкие ему ощущения – только интуитивный и наглядно-кажимостный цемент всех ощущений. Подлинная его связь с другими ощущениями – по ту сторону сознания субъекта.

Так или иначе, но различные осознанности внутри сознания имеют один корень, общее происхождение. Между ними возможны корреляции.

Вычлененности в субъективном – это вычлененности не из данного субъективного. Отнятой оказывается проницаемость. В этом плане суперсознание можно сравнить с многоклеточным организмом (только аналогия). Объединение нескольких сознаний в одном сознании приводит к тому, что интенсивностные свойства каждого из них понижаются. "Внешние" ощущения и не могут обладать какой-либо предельной интенсивностью, – получается, что "внешние" ощущения как бы паразитируют на "внутренних", то есть дифференцированные ощущения паразитируют на интегративных ощущениях, но не наоборот, как это могло бы показаться с точки зрения рядовой психологии.

Неизменяемые ощущения нанизывают на себя, как на стержень, непостоянные частные восприятия. Непостоянные восприятия даются через малозаметную отключенность, подобную сну без сновидений, – нефлуктуационное сосредоточение на структурном невозможно. Флуктуации образуют перемычки метамерного тяжа потока субъективности, где в границах сегментов пресекается только структурное (синтез положительной и отрицательной протяженности), а бесструктурное остается сердцевинным стержнем.

      Структуры, гипостазируемые наукой, ахронично и неконгруэнтно соответствуют поглощенным буферным сознаниям, стоящим между периферийными индуцированными сознаниями (неприсущими) и абсолютом. Будучи выведенными из уже готовой полифоничности человеческого сознания, буферные сознания не могут иметь какого-либо познавательного значения из-за затрудненности их умственных моделей. По отношению к заведомо центрированному сознанию буферные сознания делятся на буферы-подложки, буферы-сателлиты и примативные буферы. Буферам-подложкам не соответствуют никакие из ныне известных в физиологии мозга объектов. Скорее всего, таких объектов (науки) и не может быть, ввиду нелепости наличия конвенций-условностей подобного. Буферам-сателлитам отчасти соответствуют мембраны нервных клеток и мозаики электрических и электромагнитных потенциалов, связанных с ними. Примативным буферам в какой-то степени и весьма косвенно соответствуют объекты квантовой физики, такие как лептоны, кварки и т. п. Из всего этого вовсе не вытекает какая-либо объективность физических и физиологических объектов; фактически подобные объекты находится по сю, а не по ту сторону субъекта и только ради умственного удобства проецируются во внешнее. Это удобство связано с тем элементарным фактом, что подавляющее большинство внутренних ощущений (а все реальные ощущения внутренни) кажимостно-прагматически спроецированы как внешние. Указав на соотношение ссылочных и буферных объектов, мы не вдавались в тонкости более подробной карты смыслознакового и псевдосредного. Здесь достаточно только заявить, что псевдосреды не существуют. Говоря о некой реальной среде поглощенности, мы фактически ссылаемся на буферы. Тем не менее, сами буферы не исчерпывают собой поглощенности, ввиду того что являются вычлененностями, как и условно центрированное суммационное сознание.

      Поток сознания того или иного субъекта, с надмирной точки зрения, растворен, утерян (подразумевается синтетический поток сознания, суперструктурный). Он вполне может считаться утерянным и с большинства точек зрения, имеющих отношение к расцепленному бытию. Однако это вовсе не отрицает возможности той или иной реставрации срезов этого потока, что связано не только с теми или иными индукциями или восстановлениями детерминистического типа, но и – с апричинным вечным повторением. При этом превращение потока в сегментированного "дождевого червя" имеет отношение только к искусственно выделенной, хотя и относительно истинной онтогенетической линии на древе дивергенций. Сложность выделения потока сознания для целей формального описания в том, что этот "поток" нелинеен не только "продольно" и "перпендикулярно" (что совершенно очевидно), но и по многим другим своим параметрам. Чем далее мы отходим от константных центральных тяжей потока – тем большую значимость приобретают цикличности самых разнообразных масштабов, в том числе ниже порога данности ощущения: сама выделенность кажимостных измерений из безызмеренности осуществляется вовсе не кратно; так называемые "другие измерения" совершенно не обязательно зануляются, пусть весьма ничтожно предстоят, наличествуют в субъективных локусах времени. Сказанное  в первую очередь  касается зрительных ощущений, но большинство других ощущений являются заведомо безызмеренными (например, ощущение запаха, интегративные ощущения).

      Субъективное ощущение противоречит закону тож­дества. Его равно нельзя назвать ни алогичным, ни абсо­лютно логичным. Если мы возьмем внешние ощущения, то окажется, что экспозиционная недвижность характерна только для весьма узкого класса ощущений и носит до­вольно непостоянный характер. В мгновенной схватывае­мости многих ощущений нет и речи о какой-либо опреде­ленности, а отсюда и о само­тождественности. Поскольку мы имеем в виду субъективно-реальную само­тождествен­ность, то это вполне ясно. Ощущение автоматически ока­зыва­ется проекцией на поток и сквозь поток. В волнах микровременного забывания-воспоминания с элементами инерции собственно "мгновенное" ощущение не фикси­руемо в чистом себе: всегда есть ощущения, составля­ющие это данное ощущение, а элементарные флуктуации вос­приятия-созна­ния неопределенны и малохарактеризуемы.

Какое-либо константное интегративное ощущение (например, ощущение "я") несамотождественно по протяженности, поскольку не имеет опреде­ленных, строго данных протяженностных границ. Это можно сказать и о некоторых эмотивных ощущениях. Мы имеем своеобразное ментальное соотношение неопределенностей: чем явнее развернуто ощущение в про­странстве, тем оно неопределеннее по времени (не подразумевается предмет или цикл однотипных ощущений!), а чем оно определеннее и неизменяемее во времени (субъективном), тем его протяженностный контур и вписанность в другие протяженности менее определены.

Некоторая вневременность ощущения, соответст­вующая его относи­тельной вытянутости по временам, пре­вращает времена в своего рода протяжение. На это протя­жение и идет проекция малоопределенных по времени ча­стных ощущений, суммационно дающих в итоге струк­туру. При очень кратких восприятиях форма предметов – это первое, что схваты­вается. Менее воспринимаются и запоминаются при быстрой смене экспози­ций более мел­кие детали и цветовые различия, хотя отдельные тесты и показывают возможность общего цветового восприятия в виде вспышки. Никто не может знать, подвижна или нет некая реальная чувственная стрела, пусть даже она не ле­тит, а прагматически недвиж­на. В рассмотрениях и мгно­вение, и стрела оказываются не ощущениями, а некими идеальными, заведомо несуществующими объектами. Пусть стрела и дается в реальном представлении-аппер­цепции, сама эта реальная аппер­цепция (реальный мысли­тельный опыт) несамотождественна, размыта и дается не как реальность, а как условность, вычлененная из флук­туации умозрительных мельтешений. И в апперцепции (незамкнутой на квазисреду) существует собственное время, ощущаемая фотосредная фактура, неподдающаяся замораживанию. Фиксирование или, наоборот, представ­ление непрерывного движения условно, восходит не к субъектив­ному мгновению-локусу или его неким онтоло­гическим поправкам, а к вычлененности из множества мгновений-локусов, с опорой на несуществующее де-факто реальнее устранение моментов нечеткости и размы­тости[14]. Вводя концепции прадвижения, нелепо состыковы­вать последнее с фиксированием или непрерывностью.

 

Субъективные пропозиции не есть понятия или узкие локальные представления. Это – акты. Вербально они., как правило, выражаются в виде закончен­ных предложений или высказываний, способных к разворачиванию в не­которое сообщение. Собственно феноменология может быть построена только из пропозиций.: "Субъективный мир реально существует", "Ощущение "я" – присутствие при ощущениях", "Темнота неоднородна". Не исключены вербальные тонкости. Так, высказывание "Темнота всегда неоднородна" хотя и справедливо, но переходит грань пропозиции. Вербальность для пропозиций не обязательна.

 

 

 

 

 

 



    [1] Мы употребили термин "сновиденийные", но не "сновидные", ввиду того, что сновидными часто называют некоторые явления на фоне бодрствующего или почти бодрствующего сознания.

 

      [2] Считается, что это дистантная температурная чувствительность, коррелирующая с рецепторами кожи, но в первую очередь – с ушными раковинами.

        [3] Подробнее см. раздел 2.5.5.

 

       [4] В частности, с помощью многодневного ношения призм.

      [5] В данном случае психическое – область открытая здесь-теперь сознанию, независимо от наличия амнезий и вообще открытости мнестическому; психейное – метаментальное, область постоянно закрытая для здесь-теперь сознания. В отличие от мозга, психейное не попадает в Circulus in probando  и Circulus vitiosus. 

       [6] По сравнению со стробоскопическими эффектами, наблюдаемыми в технике.

        [7] Прямые геометрии Римана

 

        [8] В отличие от длительности, характеризует не разные восприятия, но сравнительно постоянные ощущения относительно быстроизменяемых, удержание постоянных ощущений, их отмерянность в потоке.

 

 

       [9] Элементы "умопомрачения" характерны и для состояния просветления. Прежде всего, это тонкое сужение кругозора.

 

     [10] Возможны различные символы-образы, начиная от таких, как "улитка" ("черепаха") – медлительный, "череп" – символ смерти, опасности, яда, и кончая представлениями наподобие "мое прошлое", "река Лета", "Дом".

 

         [11] Эта образная иллюстрация не является дидактической.  

    [12] Еще раз поясняем, что абстрактного света или цвета не существует.

      [13] Атрибут структурного восприятия, например, осмысленная предметная выделенность.

 

 

      [14] Противоречия в высказывании нет: при опознавательной достаточности устранения, его механизм не представлен, то есть для субъекта фактически отсутствует.

 



Хостинг от uCoz