Александр Акулов

СИНЕРГЕТИКИ

Повесть

Ниже прилагаю подборку листов из небезынтересного рукописного журнала художника-витражиста С. Колываного. Видно, после поспешного изъятия части материалов (а возможно, кражи) в переплет тома не вставили пластмассовые кнопки-крепления — в результате листы оказались разрознены и перепутаны. Как вы ужé понимаете, у них не было нумерации; вместо заголовков авторы использовали не числа, но канцеляризм "литер" и одиночные буквы кириллицы, латиницы, а также других алфавитов. Это откровенная пародия на литерование зданий и помещений, технических документов, но резон здесь есть: мгновения жизни — тоже кем-то размеченные пространства. Я позволил себе заменить термин "литер" на благозвучное для художественного текста слово "литера". Иногда систему в избрании азбуки отгадывал, иногда — нет и скомпоновывал листы, исходя из здравого смысла.

Изложенные события — описания и трактовки друзей Колываного. Соответствие реконструированных записей действительности читатель пусть определяет сам.

Издатель

Литера: А

Раннее утро оглашалось редкими быстрыми звуками стальных колес на трамвайном кольце. Эти звуки перемежались с криками птиц. Ветер слабо шевелил листву деревьев кладбища. За ним высились архитектурные излишества экспериментальной новостройки. Справа, слева к кладбищу примыкали выглядевшие уютнее четырех- и шестиэтажные дома, возведенные в двадцатые — сороковые годы. Незамутненное чувствование. Ощущение свежести. Воздух без бензиновых выхлопов. Чистота. Блестящие от росы газоны еще не поглотили нутром черных, серых, пегих и всяких прочих выгуливаемых пачкунов. Почти тихо промчался велосипедист в белой кепке. На сем идиллия кончилась.

В доме кто-то включил громкоговорящую установку, а некто — громкопоющую, на всю мощь открыли водопроводный кран — к шуму воды добавился свист десятилетия несменяемого сальника. На улице затарарахал молоковоз с прицепами; притормозив, фыркнул и начал разворачиваться. Маневры молоковоза до глубины души возмутили невидимых и неслышимых из окон шавок. Акустика дворов усилила их голоса, повышая степень барбосости непрошеных стражей на несколько ступеней сразу.

Ев поднялся с цветастого тюфяка на полу и закрыл окно. Тем самым он прервал сеанс воздушных и солнечных ванн, кои имел счастье принимать только что. Окно выходило на юго-восток, размещалось на одном уровне с башенкой дома напротив, но направление на восток оставалось свободным от домов и деревьев. Угол комнаты делал ненужным возлежание на пляже.

У лившегося сюда света солнца была и другая функция. Юго-западная сторона обиталища Ева пестрела лакированными досками с многочисленными психоделическими изображениями. Потрясающего эффекта трудно ожидать от ординарного выжигания. А это выжигание претендовало на необычность: оно совершалось с помощью мощных луп, контрольного окуляра и приспособления, похожего на кульман. А почему бы и не так, раз сие не запрещено? Изготавливают некоторые художники-графики фантастические пейзажи при содействии компьютеров или полуавтоматических чертежных инструментов. Последнее неизменно оказывается более порицаемым.

Крупные изящные зигзаги, точки, запятые на досках сами по себе мало значили, но их сумма порождала головокружение и свербение в глазах. Оттого у смотрящих на доски возникало желание ухватиться для опоры за что-то твердое и удостовериться: спят они или бодрствуют.

С едва заметной натяжкой прилагательное "психоделический" относилось и ко всему облику Ева: лицо, фигура, повадки, будто древесные слои, несли отпечатки благоприятных и определенно скверных жизненных периодов, добрых и недобрых задатков. На его физиономии могло проступить одно, через секунду — иное, но чаще противоположности играли синхронно и вызывали у посторонних мозговую сшибку. А у тех, кто его знал, складывалось еще хуже и соответствовало мере их испорченности или оригинальности. Всякий ищет в другом зеркало, с успехом это зеркало находит, бывает, кривое и в таком качестве — неподкупное. В Еве различные зеркала дробились, сдвигались без видимого закона, создавая впечатление стертости или размытости отражаемого. Ни один человек не хочет иметь отражения иксы или игреки, а потому подставляет разного рода A, B, C, D и запутывается сильнее. "Игрек, твою мать!" — в оны дни выразился, сетуя на зыбкость бытия, кое-кто из нетерпеливцев.

О чем размышлял Евгений Тилин, глядя в окно или на иероглифоподобные изображения? Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал, кроме рядовой нормальности. Аффекты — обыкновенно не в его натуре. Что намечалось у него сегодня? Вопрос мудреный, ибо Тилин нигде не работал, пусть частенько подвизался везде, где тянул лямку когда-либо, — объяснить трудно, но так и обстояло. При всей безбрежной свободе у Евгения не выискивалось ни миллиграмма вольности, ибо она требует аффектов, а их у него почти не было. Правда, поэтическая вольность лезла из Тилина и при ее бесцельности, но куда там некоей хитрокрученой поэтической вольности до приволья, до раздолья и даже до бега трусцой в трусах или без них?

В то время, пока Тилин ни о чем не думал, заскрипели диванные пружины и в проеме между шторами зашевелилась темно-русая голова особы женского пола. Особа врасплох проснулась полностью и бесповоротно. Проснулась и ужаснулась. Опять здесь? Разве не обещала она себе больше не оказываться в нынешней ситуации? На то пошло, ее никто не приводил, не звал... Стоп! Но недавно она говорила обратное: "Я сюда заскочила! И хорошо сделала!" Успела остановиться и не закричала об этом вслух. А вечером? Ей специально затыкали рот. Иначе бы она слишком громко вещала о собственном настроении. Как всё обернулось... Поменялась солнечная активность? Пятна на Солнце? Позиции Сатурна и Юпитера? Счастливы люди, верящие в астрологическую дребедень. Не хотелось Зое признаваться: суть — в хвалебных словах об ученицах, случайно или нарочно оброненных Тилиным.

И наша бедняжка вдруг представила, будто она, Зоя Поморова, ютится не за перегородками и занавесками, а сидит в самом уютном месте мира — у себя дома, перед ней ее любимая чашка с парящим и ароматным напитком, на левой коленке мурчит уникальное существо — кастрированная кошка Туська, а справа качается и рождает радующий сердце звук маятник старинных бронзовых часов. Зоя закрыла глаза и чуть не наяву услышала голос незабвенного механизма: "Тшшш — тик-та-аак, тшшш — тик-та-аак, тшшш — тик-та-аак".

Зоя понимала: обойдется без вопросов, если она оденется и уйдет, церемонии необязательны, но мешала привычка. Уйти просто так она не могла, ретирование надо было обставить, оформить. И как назло она вчера сообщила: три дня совершенно свободна и не ведает, чем заняться. Обретайся Ев совсем близко, она бы его отстранила: "Нужно бежать: не накормила Туську, ни шиша ей не положила и теперь кошка умирает с голоду и мяучит".

Ев уловил пробуждение гостьи, но почему-то к ней не подходил. А год назад его оторвать от нее было невозможно. Действительно, чего он застыл истуканом? Мозги у него одревеснели? Сквозь просвет в половинках штор на фоне окна маячили неподвижные левый висок и левое плечо Тилина.

— Эй, хозяин! — воскликнула Зоя.

Ев не шелохнулся. Вот восковая кукла!

— Ев-в-ге-ний! — проскандировала гостья.

Реакции не последовало.

— Тилин, — отчаянно тихо произнесла Зоя, смещая штору.

Тилин повернулся. Его лицо, подернутое легким курёхинским жирком, ничего не выражало. В застывшей правой руке Евгения — полевой бинокль. "Что такое? — спросила себя Зоя и тут же заметила в открытом окне дома под башенкой профиль профессора Водоземцева. — Гм! А говорили, этот деятель науки исчез!" Одоленная любопытством, Зоя спрыгнула и схватила бинокль. Водоземцев, как гусь, вытягивал шею и делал уморительные упражнения перед зеркалом. Профиль профессора описывал в воздухе овал, кадык выступал дальше подбородка. "Пятернями не машет, а то покажется, желает взлететь". Сбоку громоздилась дюжина разноцветных, соединенных вместе, видимо, склеенных толстых тетрадей.

— Там у него знаменитые ведерниковские лекции, те самые, записанные в разнообразных вариантах и дополнениях. Ясно, кто оставил всех с носом, — заключил Тилин.

— Но с носом остались ЦРУ и ФСБ! — прихохотнула Зоя.

Литера: Б

Несколькими месяцами позже описанного случая, в субботу или воскресенье, восемнадцатого октября, электрики станции Т., недоучившийся юрист и недоучившийся физик, разгуливали по барахолке. Покупать и пустяковин не собирались, а восстанавливали посредством моциона обмен веществ, нарушенный недавним кутежом. Мысль о маринованных огурчиках или чем-то ином не приходила им в голову: они с презрением относились к тем, кто употреблял горячительное или пиво два дня подряд.

Итак, эти недоучки, Константин и Юрий, шурша желтыми и оранжевыми листьями, разглядывали скудости, выложенные на ковриках, газетах, а то и банально на земле. Смотреть не на что — приятели намеривались покинуть рынок, и вдруг их заинтересовало комическое содержимое одного из ковриков, на котором размещались: тубус для чертежей, старый, но пристойный кожаный портфель, нагрудный академический знак, красный диплом — увы, оказалось, с фамилией, — книжки, ксерокопии книжек, логарифмические линейки, курительные трубки, детали акваланга, пояс альпиниста.

Внимание Константина привлек похожий на воинский устав томик ДСП (для служебного пользования). Книга адресовалась кадрам МВД — КГБ. Константин полистал разделы, посвященные физической подготовке сотрудников органов и приемам боя без оружия. В книгу заглянул и Юрий:

— Ну и приемчики! Хи-хи, ха-ха! Это надо просечь! Издевательство, да и только! Удар кулаком между глаз. Удар сапогом по центру голени. Вроде бы для подготовишек! А в действительности? Где указания на отмобилизование, характер размаха? Для таких ударов нужно усердно готовиться полжизни или быть Ильей Муромцем!

— Да! Далеко нам, доходягам, до Ильи Муромца! Мы небось тридцать три годочка на печи не лежали, кулебяки не жевали! Бицепсы — во! — Юрий поднял мизинец правой руки, чуть согнул и притворился, будто проверяет крепость его мышц: дурашливо сымитировал процедуру с двуглавыми мышцами плеча. — Нет! Нет! Нам впору спецприемы, надежные, как маузер, а лучше — как калашников! Без тренировок и особых весовых категорий!

— Добрые молодцы! Добрые молодцы! Вы и впрямь готовы к труду и обороне! — съехидничал продавец. — Зачем вам приемы? Или прохода не дают?

— Мы монтеры на путях. Работа с ночными дежурствами, неблизко отсюда. И без дрезины! Иди в потемках пешкодроном. Не на того еще лешего, бывает, не нарвешься! Разлюбезный сто первый километр через перегон от нашей станции. Насельники старые разъехаться не успели, когда власть переменилась. И к чему? Гожая химия — по соседству. А нам? Нельзя всякий раз таскать с собой ломики. Мы их и не носим.

— И правильно поступаете! Не носите! Воистину верно, ребята! Вам от ломиков и достанется. А приемы? Есть у меня разные приемы... Но я вас знаю?! Может, вы домушники, специально выращенные для проныривания в форточки. Или вольные инспекторы зимних дач.

— Ну-у! Мы ребята нормальные. Бывшие студенты. В университете учились. Мани-мани не хватило доучиться.

— Да полно! За академнеуспеваемость выперли или за дела какие.

— Какие там дела! Все фокусы вокруг замдеканов и проректоров, это на них завистники писали анонимки. А незачеты у нас случались лишь по физкультуре и военной кафедре. Да и то — за недопустимую форму одежды.

— Вещь объяснимая, везде — одно и то же, аж скучно, — отозвался продавец. — А я вас и проверю. Кто преподавал тогда на военной кафедре?

— Ну, хоть майор Ростовцев, полковник Котрохов...

— Личности известные! — подтвердил продавец. — А Котрохов гремит еще костями?

— Заставали на втором курсе. Что потом — без понятия.

— Нечего говорить! Почти убедили! Явлю вам вещицу. Так... — торговец вздохнул и выдернул из-под барахла квадратную книжку с белой обложкой без надписей, стер пыль и произнес:

   — Раскройте наугад в середине и посмотрите, оцените. Чур, не листать!

Молодцы взяли книжку и сразу попали на иллюстрацию.

— Да-а! — воскликнул Константин. — Тут двенадцатилетний ребенок насмерть поразит Джеймса Бонда!

— Двенадцатилетний — подлинно, а вы, глядишь, и нет. Решающее — не сила, а гибкость и быстрота, а ваша пантеристость уже не та. Куда до деток! Вам понадобится повышенная настороженность. Плюс — согласованность в действиях, какая требуется паре девушек, бросающей в грязь тяжелоатлета. Но книжку закройте. Отдайте-ка мне. Если надумали брать — гоните девятьсот.

— Что-о-о?! — изумились молодцы. — За такую за фитильку?

— Не нужно — не берите! Для кого-то цена была бы в …цать раз больше. Только я не хочу продавать книгу валетам сверхноворусских.

— Тогды — ой! Извини, командир! Подойдем через недельку-другую.

— Хо! А меня здесь не будет. Кумекайте сейчас.

Молодцы принялись шептаться. И пошептавшись, изрекли:

— А за семьсот сорок?

Эти сорок и разжалобили торговца:

— Ну как с вами быть! Берите за семьсот! Уступаю бывшим универсантам. Пособие никому не демонстрировать и не копировать! Вы просекаете вариант с копиями книги?

— Сами понимаем. Мы не идиоты, себе же повредим! — заявил Константин.

И вот подпольная книга — в руках. Константин и Юрий зашуршали лимонными и багряными осенними листьями, а заодно — украдкой — и страницами книги. До свертывания барахолки еще не скоро... Но обыденность места нарушилась: мимо крайних рядов медленно и важно покатил, словно поплыл, каретоподобный черный автомобиль. Всякий сведущий определил бы в нем современный английский катафалк, но на базаре, конечно, узрели хорошо сохранившуюся антикварную машину или хитрый писк моды на ретро. Кое-кто залюбовался плавно двигающейся ритуальной тачкой. Автомобиль продолжал царственно идти, несмотря на свистки милиционера. На почтенном расстоянии от катафалка, вслед ему, ехал светло-серый "запорожец". "Запорожец" притормозил, его дверца приотворилась, и показавшаяся из-за нее крупногабаритная морда что-то сказала милиционеру. Милиционер перестал свистеть и вроде успокоился. А между тем автомобиль-катафалк подрулил к коврику торговца, недавно получившего семьсот рублей. Катафалк остановился. Из него вышел высокий человек, похожий на стриженого Шопена. Это был Косидовский.

— Хэлло, Аркадий! — поприветствовал он. — Как торговля?

— Неплохо, Паша.

— Неплохо? Четыре удачных минуты на вульгарной фондовой бирже или в черном казино — и можно скупить тысячи базаров.

— Базары в сумку не влезут! Ты многое скупил, а секьюрити твои в "запорожце" ездят.

— А не напекло тебе голову осеннее солнце? — заметил Косидовский. — Разве слышал тарахтение у малыша?

— И правда! — постиг Аркадий. — Радиатор будто бы не воздушный. Любишь ты, Паша, маскарады!

— Маскарады тонизируют. Например, кое-кто видел профессора Водоземцева при парике и кастровской бороде. Ты знал эту персону. Зачем ему захватывать кафедральные бумаги и ведерниковские записи?

— Особенно его и не знал, обычно встречался мельком, заседания кафедры были для меня необязательны. Я вёл занятия как часовик и только половину семестра. Шум возник позже. Радио, телевидение, газеты долго перетирали новость: "Откры-тие во вре-мя лек-ци-и". Потом гвалт исчез и автор открытия затих, но навсегда.

— Правильно. Именно на лекции и налетело вдохновение на великого Ведерникова. И что удивительно — в присутствии самодеятельного телеоператора. Не все студенты более или менее поняли и грамотно записали свежие идеи. А Ведерников себя в тот день дурно почувствовал — точно, откопал запретную абсолютную истину — и уже ничего не соображал. Пытались утаить этот факт. Но записи, в том числе магнитные, должны сохраниться. Не конфисковал же их Водоземцев.

— Поздно ты проснулся, Паша! — произнес Аркадий. — Он не допускал к экзаменам тех, кто не сдал ему конспекты Ведерникова. Факультетские чины целый месяц не подтверждали сенсацию. Полагали — утка. Вот Водоземцев под усмешки коллег и нахапал по индивидуальному интересу, что сумел! Лишние или халтурные записи уничтожил! Вся кафедра смеялась! Думали, тронулся сей энтузиаст! А он тронулся, но куда-то в неведомую степь!

Литера: В

Фефёлов постоянно улавливал за спиной тонкий нос спецслужб: сперва КГБ, затем ФСБ. Он считал, циклопическое ЧК — ОГПУ и ныне существует где-то в слоях бури и натиска (а то и в граде божьем, надмирии, либо для кого-то в ином священном месте), тянет длинные могучие руки оттуда, управляет своим мелким филиалом — ФСБ.

  Сталкиваться с органами лицом к лицу Фефелову приходилось не часто, да практически не приходилось. Однажды, сидя на профсоюзном собрании, Игорь Леонидович Фефелов (тогда еще Игорь) с бухты-барахты ляпнул: "Ленин-то подох, а Керенский до сих пор здравствует!" Промолвил негромко, неуловимо для трибуны, но не прошло двух дней — и Фефелова вызвали в спецотдел. Крутили мозги часа три. Майор запаса терял нить рассуждения, отвлекался на всякие дела, звонки, но Фефелова держал словно на привязи. Ох, подзабыл Фефелов, как ему удалось оттуда вырваться!

В другой раз Игорь Леонидович стоял на железнодорожной платформе, дожидаясь электрички: следить за расписанием он не любил и поневоле проводил время таким образом. От скуки Фефелов вознамерился зарядить фотоаппарат. Вставил кассету и щелкнул затвором, нацеливая видоискатель на проволочные висюльки над рельсами. В любом случае требуется промотать засвеченные кадры. Когда прицеливался, услышал резкий окрик, но не обратил на него внимания, решив, что кричит пьяный.

Протекло несколько спокойных минут. Явился поезд. Здесь Фефелова схватили люди в форме железнодорожников и прямо в вагоне довезли до линейного подразделения ФСБ.

Иных странностей не было, если не добавлять... Ан, нет! В годы буро-малиновые и золотые в кулуарах семинара Бориса Стругацкого некий диссидент-поэт ни с того ни с сего предложил ему, Фефелову, завтра с утра пораньше направиться к Михаилу Дудину, поболтать о том, о сем. Дело простое, но полезное. А дабы все пошло хорошо, путем и тип-топ, нужно сейчас перейти Литейный проспект и зайти на огонек в большое красивое здание. "Ведь ночь на дворе!" — изумился Фефелов. "Хо-хо! Ночь! У-ля-ля! Вечер не кончился!" — парировал диссидент. Да-а! Уже в ту эру Фефелов невзлюбил в зародыше ипотеку и сетевой маркетинг, с полунамека понял, что это за мурки.

Еще? …жизнь без похожего как будто пронеслась?.. Снова нет! Где она, бриллиантово-деревянная эпоха Горбачева? Те ходившие по рукам хлесткие воззвания, которые он, Фефелов, рехнуто подмахивал и в довершение давал свои координаты?

Товарищ, верь! Взойдет она,

Так называемая гласность,

И вот тогда госбезопасность

Запомнит наши имена!

А раньше, хе-хе, "Клуб-81"? Очень занятная штучка! Говорить о ней лень.

А позже? Холодный лес, палатки, партизаны — резервисты с офицерскими знаками различия, но в бесформенном солдатском хэбэ и в шинелях из наспех обработанного некрашеного сукна. Забрел Фефелов в складскую палатку — ох, передвинуть для чего-то военное имущество, а там обретается неизвестный партизан и блескает подозрительными стеклянистыми глазами, тихо разговаривает с одетым в драную партизанскую форму доцентом Голопеховым. А зря, зря сунулся туда Игорь Леонидович! Ему довелось беседовать вторым. И о чем только не довелось! Вернулся Фефелов с военных сборов, не успел прийти в себя, — и его опять забрили и отправили в Сибирь, изучать тонкость серой шинели и крепость пятидесятиградусного мороза. Партизанам, в отличие от прочих военных, тулупы не полагались, зато настойчиво вчухивались бэушные, зараженные агрессивным ногтевым грибком яловые сапоги.

Многое что можно добавить... Предатели-гетеродины в советских коротковолновых приемниках! СССР — единственная в мире страна, которая выпускала супергыркалки в таких огромных количествах. А для чего? А всё для того! Для того! Не для чего иного. Не для прослушивания вражеских голосов. Иначе, зачем бы понадобилось их потом глушить!

Здравствуй, русское поле!

Я твой тонкий колосок —

американский голосок.

Периоды эфэсбэшного затишья чередовались с периодами пристального интереса. Он настигал, как обвал: вдруг в телефоне просыпался "мотающий" призвук, в бытовом АОНе приятеля не определялся фефеловский номер, в доме обнаруживались следы пребывания посторонних, письма и бандероли доходили распечатанными. И теперь после массы прелестей в вечно пустующую соседнюю квартиру вселили двух филероподобных субъектов. Размышляя об этом, Фефелов услышал стук, идущий от окна: перед окном моталась толстая веревка. "Кто-то хулиганит", — подумал Игорь Леонидович, но прошло минут семь, а веревка продолжала мотаться и бить по пластине отлива. Не вытерпев, Фефелов кинулся на улицу и глянул на верхние этажи дома. Где-то на уровне двенадцатого болтался на сиденье, прикрепленном к стропам лебедки, верхолаз и замазывал мастерком межпанельные щели. Вернувшись, Фефелов на всякий пожарный задернул шторы и поразмыслил о том, что за неделю до сего он заменил дверь и вставил замок с небольшим секретом. Даже изготовивший ключ не смог бы этот замок открыть. А как раз ныне Фефелова и не должно быть дома! Шарканье прекратилось. Почуяв жуткий сквозняк, Фефелов устремился на кухню и обомлел: в окно, почему-то настежь распахнутое, входил человек. Наглец улыбался сам себе, а затем принялся хохотать во всю глотку, словно неожиданно застигнутая в подъезде присевшая баба. Показав, не снимая перчатки, кулак, он исчез. Лицо его почудилось Игорю Леонидовичу до боли знакомым... Через час Фефелов отправился на улицу, осмотрел стены. И увидел нелепость: полоски нового раствора были проложены от кровли и на уровне этажа Фефелова обрывались. Обработав этот этаж, верхолазы бросили халтуру.

Назавтра штукатуры-верхолазы не появились. Но они не приезжают из-за частных обращений! Герметизируют все щели дома и сначала трудятся на соседних корпусах! Кунштюк этакий Игорь Леонидович зрил впервые! Да и месяц не тот. Щели обычно замазывают летом, а не с разгулом легких морозцев.

Фефелов повторял одни и те же фразы. Он не сумасшедший и у спецслужб подозрений не вызывает, а на мушке или, вернее, на кончике пера его держат для дополнительной возможности строчить в Москву отчеты, ставить галочки, получать зарплату, иметь нужные штаты. И появляется скверное: наблюдающим людям надо докладывать по команде о принятых неофициально-административных воздействиях. Вот они тайно гнусные меры принимают, принимают. Лучше бы, как в эпоху Ягоды и Ежова, рубили, резали, стреляли, душили, травили, не тянули мерзкую волынку. "Вон они, — ныл Фефелов, — денежками шелестят, рыла в коньяке мочат, а я карьеры лишился, на «исправительных» военных сборах почки отморозил, друзей за границей потерял. Письма туда — изымают, в дело подшивают, невинные тексты по-своему интерпретируют. Кто за это ответит? В поисках вещдоков они регулярно у меня в доме роются. За это кто заплатит?"

Цапалку, тянущуюся откуда-то из приснопамятных годов, Фефелов чувствовал. Стоило Игорю Леонидовичу чуть-чуть подняться по общественной лестнице, — тут же рождались обстоятельства совершенно дикие, высовывалась незримая когтистая лапа и низвергала Фефелова — приходилось начинать с нуля. А ему надоело карабкаться! Сколько можно! Сколько можно ощущать слухом и порами кожи, сжимая телефонную трубку, как где-то далеко внутри страшного переплетения проводов, опутывающих пространство и время, в некоем нигде крутится бобина с нестандартной магнитной лентой и записывает, записывает, записывает?! Сколько этих лент валяется в грязи у круглых шестнадцатиэтажек.

В наличии и его здание — там, вне рациональности и логики… Набитое людьми с блёскающими стеклянистыми глазами.

А где-то есть иные здания, прямоугольные, в которых дамы смутного возраста потряхивают кудряшками и отклеивают крышки конвертов над тоненькими струйками пара, а то и меняют позиции лазерного сканера, и — здания четвертые, в каких пахнет канцелярией, туалетом, жареными мозгами и кучей фефеловских трупов. Там засушенные фефеловские жизни, истыканные высокочастотными иголками души.

"Баста! — решил Игорь Леонидович Фефелов. — Буду воистину шпионом или антигосударственником!"

Фефелов призадумался; и внезапно осознал: он держит левую руку с растопыренными пальцами в не совсем определенной виртуальной среде, не то в сусле, не то в прованском масле. Проэкспонировав ее пару минут, выставил пальцы вытянутой руки перед собой и принялся осторожно ощупывать воздух. Превратившись в автономное существо, рука дернулась, вслед за ней дернулся и Фефелов. Пройдя несколько шагов, он схватил никогда не читаемую толстую рекламную газету. Затем взял шило и, поманеврировав им, воткнул в обрез газеты между листами. Нужный разворот открыт. Далее… Зажмуриться и наугад проткнуть рекламный блок.

Но шило проткнуло не рекламу. Фефелов узрел объявление:

Требуется работник службы безопасности.

Опыт не обязателен.

Ну и?.. На протяжении четырех лет Фефелов тренировался в похожих экстраманипуляциях. Пусть хотя бы раз из них выйдет толк!

Литера: В ₂

Вскоре Игорь Леонидович Фефелов уже находился в солидном офисе и заполнял многочисленные графы анкеты.

Рубрики в анкете были с прибабахом, а реагировал на них Фефелов еще чуднее.

В графах: Тонкость обоняния, Мнительность, Подозрительность — он поставил себе по 10 очков из десяти возможных.

В другом разделе Фефелов наскочил на дилемму:

"Кто вам больше нравится: высокие блондинки или маленькие брюнетки?"

Он-то попадал в категорию людей извращенных и предпочитал блондинок, но умудренность подсказала Игорю Леонидовичу верный ответ: "Маленькие брюнетки". Его Фефелов и выбрал.

Из массы геометрических фигур Фефелов, конечно, отметил флажком не круг и не квадрат, а трапецию.

На очередной странице предлагалось нарисовать животное и назвать его. Игорь Леонидович изобразил двухголового козерога. Вторая голова козерога размещалась там, где по логике должен быть зад. Название "Курлабай" Фефелов расположил не под рисунком, а — тавром на шкуре зверя.

Новые туры отбора не понадобилось. Даже до теста допускали не всех. И здесь Игорю Леонидовичу повезло: минула неделя — и он на приеме у Павла Косидовского.

Перед заходом Игоря Леонидовича обыскали и попросили подписаться под семью или восемью бумагами. Суть объемистых текстов сводилась к призывам не разглашать то-то, не способствовать тому-то, постоянно информировать о том-то. Фефелову было лень изучать галиматью, он пробежал напечатанное одним взглядом. Но под фразами "С документом ознакомлен, возражений по нему не имею" неизменно расписывался.

Литера: В ₃

— Хо-го-го! — ржал Косидовский, когда до него дошел лепет Фефелова о Лубянке и доме на Литейном. — Хо-го-го! Да кто тебе брякнул, что ГБ на Лубянке?

— А где она?

— Хгу-гу-гу! Треть Ея в Сенате, а две трети — в Синоде!

Фефелов поделился с Косидовским только общими мнениями, но, разумеется, не донес о слежке за собой.

Итак, Фефелову предстоял главный тест — первое задание.

Необходимо нейтрализовать агента европейской фирмы. Действовать пришлось экстренно, сразу после получения инструкций от медведеподобного господина в цивильной куртке с зелеными петличками. Господин и не подумал представиться, хотя бы ради декорума. "Откуда взялся сей материал? — размышлял Фефелов, озирая медведеподобца. — Возможно, это какой-то незаслуженно уволенный государством кадр. Не бандит".

Игорь Леонидович приступил к выполнению задания, а перед тем успел выяснить важные детали. Непонятно. Необычно и удивительно, но на иных станциях петербургского метро до сих пор сохранялись колонны с ажурными решетками, причем вне поля обозрения телекамер. У Фефелова раньше не возникала мысль, что за этими решетками существуют ниши, стенки коих легко нащупать или разместить между ними бомбу. А внедрить туда можно всякое. Сам бог велел там устраивать укрывища.

Бродя у колонн в указанный ему час, Фефелов еще раз удостоверился: за арками, на нижнем вестибюле, временами бывает безлюдно. Хорошо для подстерегаемого, вовсе не для Фефелова. Край платформы целиком просматривался. Наверняка обнаружили бы высунувшуюся из-за колонны голову. Но требовалось наблюдать, и не одним глазом. Не абы как.

Фефелов удалился шагов на шесть от колонны с нужной решеткой, повернулся к ней спиной, небрежно прислонился плечом к другой колонне и надел купленные на улице Шкапина очки. Внешне нормальные очки, но они прекрасно заменяли зеркало заднего вида, и даже были совершенней, поскольку в каждом заушнике помещалось по оптоэлектронному перископу.

Фефелов уткнулся для проформы в детективную книжонку и вскоре различил на экранах очков: к меченой колонне приблизилась дама в голубоватом плаще и, осмотрев обе стороны посадочной площадки, что-то упрятала за решетку. Точно уловить, в которую часть полости втиснут предмет, не удалось, но Фефелов понадеялся на нтуицию. Дама быстро отошла. Обернувшись, он удостоверился: она направляется к эскалатору. Подойдя к тайнику, Игорь Леонидович моментально без проб вытащил коробочку и тут же опустил на секретную грань похожий футляр с дискетой.

Литера: G

Тетрас Рейнсборгс считался неизвестно кем, вернее, трудно сказать кем. Правда, он не числился агентом официальных служб вроде Интеллидженс сервис, а имел отношения со многими довольно интересными конторами, не упомянутыми ни в какой прессе, но более ишачил то на некую фру Пиццендорф в Берне, то на мало кому ведомый синдикат в Амстердаме, называемый "Контраст СИ". Если вы не слышали о таком названии, то проще о нем и не знать. Меньше грядущих хлопот.

Выбор Рейнсборгса не подлежал сомнению: "Лучше работать не на государства, а на тех, кто незримо держит президентов и премьеров за глотку, кто фактически объявляет войну и мир, да прикидывается, будто оценивает художественные холсты, развлекается на ипподромах, а в действительности отжимает это человечество — даровую апельсиновую дольку". Невзирая на опыт, Тетрасу приходилось периодически садиться в калошу, нередко прямо в лужу, и не в только в переносном смысле. Но чаще — когда дело уже сделано, а лыжи смазаны и навострены. Убегать можно в несколько подмоченном виде.

Скажем, глупая история произошла с ним на проспекте Вавилова в Москве. Тетрас проводил время в кафе, возле условленного места. Выходя, кинул взор за низкую стеклянную перегородку. Там — газовая плита, блестящие котлы, колпаки поваров, а сбоку на кафельной стене огромная и неграмотная кроваво-красная надпись:

СОУСА

Рейнсборгс вытаращил глаза, лицо его вздрогнуло от напряжения, и он неожиданно для себя громко и испуганно спросил окружающих:

— Соýса... Что такое соýса?

Ему вежливо объяснили, но в углу Тетрас заметил пристально смотрящего на него не совсем рядового субъекта, штатская одежда которого, бесспорно, была реквизитом.

Теперь Рейнсборгс пребывал в состоянии крайней досады. Раздражение усиливал доносящийся из коридора резкий нахичеванский, во всяком случае, не романский говорок.

Полученная дискета оказалась туфтой. На дисплее ноутбука — название пригородного поселка, туристская карта его окрестностей... Сколько раз проезжал мимо него, отправляясь на пикники! А зачем эти пирушки сейчас!

— Стулбс! Стулбс! — гневно давил Тетрас кулаком себе на лоб.

Самокритика не озаряла. Как быть? И вдруг мелькнуло новое соображение. А кто за мной следит? И кому, кроме меня ...? Русские свиньи лет пятнадцать спят и храпят! Тетрас тут позвонил по сотовому. Донельзя смущенный голос ответил извинениями за путаницу и идеей передать нужное шифром на электронный адрес. "Почему бы нет?!" — подумал Тетрас, согласился и, отключив телефон, принялся мурлыкать древний шлягер Zilie lini, называемый на рашке "Синий лён":

— Ва-ай! Вай! Ва-ай! — и что-то далее на тот же мотив в том же духе. А глотнув неразведенного драгоценного рома из заветной черной фляжки, перешел на язык и стиль вражеской земли:

— Лабусы, лабусы! Светлого мая привет…

Но электронной почты Тетрас не дождался: через шесть минут в номер провинциальной гостиницы "Советская" ворвались четверо с пистолетами и защелкнули на его руках наручники.

Лабусы, синий лён, синее небо, синие очи скандинавских прелестниц исчезли надолго: деликатно подсунутая Фефеловым дискета предназначалась не для пикников. В конце одного из ее файлов скрывались данные о капонирах военного аэродрома и подземных ангарах для тяжелых бомбардировщиков.

Литера: Д

"...сновидения мы проходили, — сказал Тилин, — синий[1] платочек давно выцвел. Да еще Федорин какой-то", — и отбросил бульварную книжонку в глянцево-радужном переплете.

Раздался звонок.

— Пушкин слушает, — буркнул Тилин, сняв трубку.

— На проводе Дантес.

— Хм-м... Я сам не лучше.

— Кое о чем допыталась, — донесся до Евгения тот же голос. — У них перед новым годом отчислилось трое. Одну я отчасти знала: некто Вера Дмитриева. Сломала на баскетболе ногу, месяц пролежала, два месяца прогуляла, затем решила забрать документы. Такая вся из себя. Нехорошо срослось, в мозгах не сварилось: стало стыдно появляться в людных местах на костылях.

— Вот как. Я подозревал, не слишком там чисто. Разговоры о мертвых душах — для проформы. Не совсем они и мертвые. А успела Дмитриева записать нужное?

— На лекции она уже не ходила, но ей записывали на пленку и делали ксерокопии. Она тем и этим пренебрегла, но сохранила. Материалы у нее.

— И можно попросить?

— Абзац! Она наслушалась историй о Ведерникове и Водоземцеве, из добросердечия свои реликвии не отдаст. Лапшу про студентов, ликвидирующих хвосты, на нее не навесить.

— Что ей надо?

— Ну, ты брат Пушкин, даешь! Если б я ведала, то и проблем бы не было.

— Реально, не денег.

— Разумеется! Только девочка скучает. Не секрет.

— Ей приятнее: три недели в Европе или дамское развлечение?

— Не убеждена, но скорее, и то, и другое сразу.

— Не будем мы ей обеспечивать свадебное путешествие по Европе! Она до ручки дошла?! Гмм... А Вера Дмитриева очень страшная?

— Не то… Непроницаемая. Пресная. Лицо — каменная маска. Ни морщинки. Красивая, но не миловидная. Блистательный антиквариат. Топ-модель из девятнадцатого века. Таких ныне не любят, не понимают, не ценят. Физиономия, действительно, словно проутюжена. Фарфоровость необъяснимая. Куклами, бывает, восхищаются. Вера не кукла. Миниатюра. Правда, изрядно увеличенная.

— Почти есть картина! — подытожил Евгений. — А поменять внешность?

— Не выйдет! Волосы переколеровывать не подумает. Здесь у нее — принцип! А прическа — куда ей! Без того носит на себе то раковины и ласточкины гнезда, то назло прочим — вавилонские башни. А распустить волосы не захочет. Насмерть закусает.

— Но высокоморальна?

— Чересчур. Спеси до Джомолунгмы. Не забыл об эпизоде с костылями?

— А намного миниатюра увеличена?

— До ста девяноста одного сантиметра, но всё изысканно.

— Аллах акбар! Зацепка! — довольно воскликнул Тилин. — Я знаю аспиранта из Каира. В нем — метр девяносто пять. А чопорность — как раз то, что нужно мусульманину. Насмотрелся на белых женщин, теперь землячек и не хочет... Этот египтянин — архитектор и, пожалуй, — лучший гид по европейским достопримечательностям.

Литера: Е

Константин и Юрий вышли на проселочную дорогу. Под ободранной черемухой гладкий благообразный тип телепался у оси домика-прицепа, сочлененного с видавшим виды белым уазиком. Окна домика "Комби", были зарешечены, задернуты занавесками.

— Ребята, не могли бы вы мне помочь? — обратился к ним гладкий.

Юрий хотел сказать нечто пренебрежительное, но Константин толкнул напарника локтем в бок и вымолвил:

— С удовольствием!

Издали его повлекло к этому пухлому человеку. Подействовали детсадовские воспоминания или токи боковой линии. Походил водитель уазика на фокусника, иллюзиониста, на кого-то из категории редких и необычных людей. Почувствовал Константин: встреча незряшная. А Юрий уже привык полагаться на интуицию друга.

"На кого таки похож сей господин? — думал Константин, поддевая березовой вагой покосившийся край прицепа. — Чуть не Гудвин из Изумрудного города, волшебник страны Оз..." Но вслух спросил:

— Вы, случайно, не в институте имени Стеклова трудитесь?

— Я давно не математик, — ответил пухлый, не пробуя представиться. — А вы двое? У вас какое-то общее дело?

— Дело-то у нас общее, да не наше, — иронически заметил Юрий. — До бизнеса мы не доросли.

— Что мешает им заняться? Есть желание, поспособствую, — человек закрутил гайки и начал протирать руки ветошью. — Но прежде вы мне должны помочь еще раз. Если сможете. Работа нехитрая и года на полтора. Во-первых, мне нужны ассистенты для небольших опытов...

Юрий критически оглядел авто и прицеп.

Водитель тыльной стороной одной руки медленно провел по своему животику и так же другой рукой — по лысине:

— А вы считаете, прилично разъезжать по глухим местам на "кадиллаке" или "макаробере"? Вы за идиота меня принимаете? Я ученый, а потом иное. А вы... — тон благообразного помягчал, в глазах проступила усмешливость. — Да, вижу обоих насквозь. Пока не бандиты, но легко могли бы в них превратиться. Точнее, вполне могли бы стать полубандитами. Увы, они мне и нужны. Сдержанные люди без традиций и блатных привычек. А опыты освоите. Давайте знакомиться по-настоящему.

После этой тирады Юрий открыл рот, кепка его сползла на брови, он стал смахивать на типичного провинциального уркагана. Произнесенные толстячком фразы проявлялись, приобретали зримость.

Водитель повторно протер руку ветошью и протянул друзьям:

— Давайте знакомиться: Виктор Федорович Водоземцев.

Литера: _ك (_قاف, каф)

— Мухаммад существовал бесспорно (хи-хи!), но Аллаха ни капельки нет, — провозгласил Кадир.

— Соплеменники тебя не зарежут за этакие слова? — поинтересовалась Дмитриева.

— Кого-то — может быть. А мою персону не затронут ни в коем случае.

— Что за избранность?

— У меня отец верующий, мать верующая, многие родственники — религиозные фанатики. Но мне они позволяют говорить всё.

— Почему?

— Мой дед, Илаил, был великий святой, отшельник. Перед смертью, при стечении тысячи правоверных, он положил мне, малолетнему младенцу, ладонь на голову и изрек: "Кади пойдет своей дорогой! Не мешайте ему!"

— ...

— Аллах — свидетель! — улыбнулся Кадир. — И вот я оказался не в медресе, учился в Риме и Москве. А здесь, сама в курсе, — аспирант.

В присутствии рослого египтянина Вера не чувствовала себя скромницей. "Прошлые комплексы, надоевшие комплексы из-за мужчин-коротышек, — полагала она. — Но какая штучка этот араб? Наслышаны мы о ваших повадках. Рахат-лукум и прочее. Потом ни с того ни с сего рядом окажется нильский крокодил".

— Встречала я разных арабов, — известила хозяйка гостя. — Коран запрещает употреблять спиртное, но они напиваются до посинения, а потом лежат в придорожном кювете. Зимой наблюдала: милиционеры вытаскивали правоверного из канавы и ругались, рассматривая его документы.

— Мне земляки, любители канав, не попадались. А если тот нечестивый и не араб был? Хотя пьяницы везде есть.

"Не походит Вера на женщин, которые днем и ночью прорываются с улицы в интерклуб и консульства", — думал Кадир, — но не нравится мне чем-то она, не нравится. Не слишком ли длинная? Вроде бы нет. Такая белая убедительнее будет смотреться во всяком арабском государстве, сможет вести себя свободнее иных, ни одна собака не посмеет приставать с нравоучениями. То же с одеждой: за десять шагов отличится от местных, с шаблонными мерками к ней никто не побежит". Но в чем загвоздка — не постигал Кадир; не мог понять что его смущало.

— Ты хочешь меня пощупать? — вдруг спросила, догадавшись о ситуации, Вера. — Пощупай, пощупай, а лучше мою ногу. Она неживая.

— Ну, причастился? Я со спокойным сердцем включаю сидишник. Потанцуешь со мной?

— Нет! Ох, нет! — откликнулся египтянин. — Как говорят в ваших городах, я выше этого.

— Теперь, Кадя, ты прозрел? Идти своим путем ты не умеешь!

— Вполне! Как говорят в ваших городах, до меня дошло. Аллах — свидетель, — повторил сентенцию Кадир, но уже не иронически.

Раздался телефонный звонок.

— Да! — произнесла Вера. — Ни с места, — продолжила она, отвечая. — Хорошо, — закончила она. Потом процедила, повесив трубку:

— Сюда идет Ксения. С некоим художником Тилиным и его ученицей, Далидой.

— Да-а? Евгения Тилина я знаю больше Ксении, — сказал Кадир. — Перессорился с Зоей и водит новую компанию. Пусть идут, — египтянин запоздало достал из черного чемоданчика бутылку "Наполеона".

До него не дошло, отчего он это не совершил сразу. Подобные атрибуты он обычно торжественно демонстрировал после первых фраз... "Ах!" — чуть не забыл он неудачный визит также к одной высокой девушке, когда этот номер не сработал. "Почему?" — он едва вспомнил картину. Та высокорослая внезапно стала собираться по каким-то делам, сильно испугавшись двух нагрянувших к ней арабов. Мгновенно потеряла весь пыл, проявленный на танцульке. Но получилось, будто бы испугалась она не иностранцев, а выставленной на стол стеклянной армады. "В чем проблема?" — давил в тот вечер на висок Кадир и почти не соображал.

"И все-таки пьют или не пьют мусульмане? — вопрос, на который еще никто толком не ответил", — думала в этот момент Вера.

А египтянин начал представлять острый жесткий взгляд Ксении и усмешку на физиономии Тилина. Ловить с ложным поличным вряд ли вознамерятся, но вдруг устроят прессинг? Не отвертеться. Вот уж не отвертеться. Шайтан куда-то впутывает. Имя нарочно…

Ошизев от накала страстей, каирец растопырил пальцы и неожиданно схватил Веру за обтянутую лосиной ногу. На этот раз он взял гораздо ниже. Нога оказалась живой и настоящей.

Литера: ε

(ἒ ψιλόν)

Огромный актовый зал пропах старым нагретым деревом. Пилястры у сцены. Лампы-свечи в бронзовых канделябрах. Скрипящие кресла с откидными сиденьями. Сухие вкрадчивые интонации. Нет гула, базарного лая и резких призвуков.

— По слухам, охватил верхи...

— Организовал эзотерические общества...

— Э! Только учредил академию. А разные астрологи да парапсихологи пытались его привлечь. Отшил их.

— Для вида.

— Смысл? — не расслышав последней реплики, вмешался новый собеседник. — Многочисленные маги, коли не Водоземцева цитируют, так — доступные работы Ведерникова. На первооснователя молятся.

— Было бы на кого.

— И без молитв там крутятся большие деньги. Из-под земли вылезли объединения Те Де Те Пе, "Клуб эС эН Ка", Университет Тибета, Институт неспектрологии? Плюс фирмы похожие, фирмы, конторы. Мгновенно всё народилось?

— Картонное это. Картонное... Зря заостряетесь!

— Знаете, как поддержал проекты академик РАН Воробейкин?

— А губернатор, экстрасенс Муркатин?

— Да что вы, судари? Опять экстрасенсов сюда? Они сами по себе и минимум отношения. Лишь бы оправдать свою заумь. Произвольного набора слов достаточно...

— Вот-вот. Академик-то Воробейкин перепугался, оглобли назад повернул.

— Газеты читали? Видели там заголовки?

— Ну и?

— У меня с собой одна газета. Простите, заголовков теперь нет. Зато есть диалог. Полюбуйтесь! Четко и ясно напечатано:

Вопрос: "Можно ли переделать атомную субмарину в космический корабль?"

Ответ: "Можно. И очень быстро! Реальна конструкция космических весел".

— Ха-ха-ха! Чушь с бантиком! — донесся до беседующих голос важной дамы из третьего ряда.

— Далее, — не обратил на голос внимания владелец статьи:

Грубая модель космических весел: два симметричных молота. Молоты вращаются. Длина их ручек меняется.

— А ниже:

Усложненная модель: возвратное движение газа в системе холодильник-нагреватель...

Усложненно-упрощенная схема: ионная...

— В самом низу была еще модель. Квантовая. Связана с колебанием атомов в молекулярных решетках. Это она, подлинная теория Ведерникова!

— Постойте! Куда вы наиценнейшую газету израсходовали?

С тыла последовало ироническое замечание:

— Ох и универсальна теория Ведерникова! И тухлую селедку — в нее, а затем — нечто диарейное.

На сцене появился Водоземцев. Разговоры смолкли. Кафедру он оставил втуне:

— Рад приветствовать аудиторию. Вижу, случайных людей здесь нет. Наверное, обойдемся без введений в синергетику? Как вы полагаете?

— Обойдемся, — послышались разрозненные возгласы.

— А раз так, то упомянем главное: связь принципа Дина с характеристиками решетки Ведерникова. Это всем понятно? Не перейдем ли сразу к вопросам?

Поднялся щуплый сухой человек с длинной узенькой бородкой:

— На практике осуществлению названного взаимодействия помешает инерция, — прозвучала его картавая речь.

— Что значит, инерция? — уверенно взялся отвечать Водоземцев. — Каждый день вы по инерции надеваете пиджак, почти не глядя, засовываете руки в рукава. А если рукава вашего пиджака зашил шутник? Вот вам и инерция.

По залу прокатился смех. Щуплый человек смущенно хмыкнул.

— Не будем голословны, — продолжил лектор. — Сомнение выразили. Попрошу ассистентов провести опыт.

На сцену вышли двое, принесли скатерть, столик и большую коробку.

Один из вышедших — Константин, вытащил из коробки полутораметровый черный диск и положил его на маленький уже покрытый скатертью столик.

Диск бесшумно взмыл и завис в воздухе.

Грянули аплодисменты.

Водоземцев, подражая фокуснику профи, сдернул скатерть и продемонстрировал публике обе ее стороны. Юрий схватил столик, развернул и показал залу его вид снизу.

— Смотрите сами! Ни электромагнитов, ни прочих устройств в духе Копперфилда! Жаль, что за границей и у нас до сих пор не оценили великого ученого Ведерникова, нашего соотечественника, — прокомментировал профессор.

Из зала вырвался нетерпеливый, лишенный академических преамбул вопрос:

— А может ли атомная субмарина взлететь? (Отовсюду посыпались смешки.)

— Взлететь? Взлететь на воздух? — выдавил из себя Водоземцев с нарочитым тоном удивления. (Взрыв хохота в зале.)

— Стартовать в космос...

— Прежде идет речь о двигателе для перемещения по безвоздушному пространству. Но при совершенствовании технологии... Что ж, некая субмарина, пусть на первом этапе не выше геликоптера, может и взлететь. (Гул одобрения.)

Сбоку сосед тихо сказал соседу:

— Как оно... А наплели про исчезновение с документацией.

— И не занимается плагиатом, — раздался оторопелый бас, — он пропагандирует и развивает идеи предшественника.

— Очень красивый опыт, — заявила пышная дама из третьего ряда.

— Да что вы, уважаемая, говорите! Нынешнее сообщение — мелочь! Месяц назад в Новосибирском академгородке был еще не тот фурор!

Литера: З

Улицы напоминали внутренние органы больного существа. Вялый свет лился на лед и снег, звучал по очереди то мелодией воспаленного аппендикса, то хилой похотью иной ритмично дрожащей требухи. Сивушные масла изображали на вечернем небе па-де-де. По сугробам носились виртуальные искристые петухи, выбрасывали из-под шпор лучистые фонтаны, трясли крыльями, не дрались — все как один, словно видели впереди ускользающих хохлаток, косо-криво сигающих, виртуозно уворачивающихся, спасающих спины от ноши неодолимого инстинкта.

Из вечно длящейся непрочности и мутности подлунной пытался выйти Константин, из чехарды внезапно свалившихся водоземцевских гастролей. Казалось, он обрел устойчивость в нежданной знакомой — Зое, даже в ее несимметричных шипящих часах, самостийно шагающих по стене. И мир Зои засасывал бравого ассистента подобно метафизической дыре, не засасывал, а отсасывал ненужное, выправлял. Выправляла любая Зоина безделушка — и (ужас!) монструозная подмалеванная крыса с бантом на шее, отчего-то называемая кошкой Туськой. Что за фигля-мигля этот монстр — и не задавал себе вопрос Константин. Известны завозные крысы, лихо втюхиваемые на рынках в качестве щенков такс. Почему не быть и кошке-крысе? Но мяукает четвероногое создание — вот проблема. И если она не крыса, а кошка, зачем ей голый хвост и вытянутая морда? Крыса вульгарис-обыкновенникус, поставленная на кошачьи лапы и заросшая густой шерстью — ничего более. "Черт! Черт! Черт!" — плюнул Константин через левое плечо и тут представил зеленовато-серые Зоины глаза, непрерывно меняющееся выражение ее лица, трижды возведенную в степень вышколенность...

* *

Зое пришелся по душе этот недоучившийся полукомильфотный джентльмен. Во-первых, когда не на курсах телохранителей и не зовет труба начальства, не рвется из ее гнезда; во-вторых, не напивается в хлам; в-третьих, лишних идей не имеет. А остальное? Зое думалось, многих она понимает лучше их самих и потому не допускает до себя обычный человеческий материал.

Только друг Константина Юрий будто бы не совсем нормален. В последний приход он пребывал в совершенно невнятном состоянии. Рукав плаща изнутри заливала ржавчина. "Вы старушек-процентщиц убивали?" — поинтересовалась Зоя. Юрий невменяемо вытаращился. Ответил за него Константин:

— Был солнечный день, атмосферное давление — семьсот восемьдесят с хвостиком. У Юры в такси хлынула носом кровь.

— Он рукав специально под нее подставил? Еще и пиджак испачкать? — усомнилась Зоя. — Или таксист принудил бы валютой расплачиваться за испачканный салон?

— Тебе бы сыщиком работать! — иронично заметил Константин. — Он платок держал! Мимо слегка и брызнуло!

В первый раз, когда она увидела Юрия?! Он появился возбуждённый, взъерошенный... Пришлось искать польское успокаивающее.

— А то! — вмешался тогда Константин. — Его на тренировке послали в нокаут. Какой ему соперник попался!

"Ну и что? — говорила про себя Зоя, услышав звонок Константина в дверь. — Хорошо, я оказалась на дурацком спектакле Водоземцева. Выяснила не всё, но теперь многое. Вовремя акадэмика увели чествовать. Он, почуяв себя барином, бросил своих верноподданных. И не понаблюдал конспиратор за ними. Сам виноват. Забыл о долге перед сотрудниками. Давно, давно их требовалось переселить из пригорода.

А расскажу или не расскажу Тилину про водоземцевские секреты — мое дело. Это по вдохновению".

И не сознавала Зоя, был или не был в ее настрое оттенок мстительности.

Литера: И

— Не волнует синергетика, — отвечал Евгений. — Это сумасшествие. Но есть сумасшествие природное. Откуда, например, возникла сорочья страсть к разным сверкающим камушкам?

— Вот оттуда, оттуда, — произнесла Далида, выстраивая мастихином очередной барашек.

— Ну и пэтэушницы в двадцать первом веке! — внешне изумился Ев, но с удивлением разглядывал на Далиде полное отсутствие следов сорочьих страстей: мятый оранжевый свитер чуть не до колен, неимение чего-то похожего на прическу.

"При том — грация, — рассудил он. — Ни манекенщицам, ни конкурсам красоты не снилась. Истина прячется или за стенами дворцов или за неописуемыми свитерами".

По стеклу застучало: посыпался градом льдистый снег с дождем. Ветром его так и заносило в сторону окна. Далида кинула взор в зеркало над плечом: словно летел на нее снег и не долетал, обрывался в незримую пропасть. Ощущение невозможного. Его не передать. Не сфотографировать. Всё мчится в пропасть, а живопись, архитектура, литература, история, геология, почерковедение, стенография — иное, вне прочего, остаются на другом краю-берегу, на другой стене.

— СТЕНО-ГРАФИЯ! — радостно воскликнула Далида, указывая мизинцем на тилинские стены, увешанные досками.

"А ведь поздно, — размышлял Евгений. — Глупо ее отпускать или провожать в такую погоду. К тому же не торопится. Или избалованная, или ей на всё с высокой колокольни, на останки домостроя. А я-то каков, о чем думаю? По-любому неудобств не причинит, если и на месяц застрянет. И отлично, коль застрянет надолго. Не исключено, окончательно отвадит Зою. Быть напарницами они точно не смогут. Эта Зоя — сыпной и возвратный тиф сразу, но заочно никого ее лучше нет. Именно, заочно".

— СЫПНОЙ И ВОЗВРАТНЫЙ ТИФ, — кивнул Евгений в направлении то уходящего, то приходящего и ударяющего в стекло снега.

"Ах, вот в чем корень! — смекала Далида. Снег-зима за окном, снег-зима в золоторамном зеркале и солнце-лето на деревянных досках, солнце-лето во втором серебрянорамном зеркале. Но почему, почему серебро и золото друг другу не противоречат? Или слишком противоречат?"

"Не дай бог они окажутся напарницами... — пробовал прогнозировать Ев. — Либо рассорятся, либо споются до тошноты. Да ерунда, чую, обойдется".

— Аллес! Ди штунде ист аус! — изрек Ев. — Иначе ухудшится.

Далида увидела: последний барашек поставлен. Но выбрасывать краску ей не хотелось. Рука застыла в воздухе. Евгений схватил повисший в немой сцене мастихин и стал им счищать часть краски с доски, но, счищая, ювелирно примешивал недонесенную Далидой краску к холсту. За несколько секунд этюд преобразился, засветился. Нередко Ев в эти секунды или минуты нагло затевал свободной левой рукой игру с плечами, шеей, губами, а чаще, и с совсем иными местами подопечных. Доводка произведения и доводка ученицы сливались в общее действо, одно подогревало другое. Змей эроса работал до умопомрачения на каждый из фронтов, двигательный автоматизм перерождался в странно холодную симфонию. С Далидой игра шла по неясным правилам. Звенело нездешнее музыкальное эхо, будто отраженное от себя самого. Это оторванное от мира эхо чертило кривые по незримым сферам. Проходило полупрозрачные цветные преграды, обрушивалось каскадами на фантастические долины. И так далее. И на то похожее.

"Но некоторые из мимо проплывающих душ в этом отношении слепы, они обижаются," — грубо шепнул Еву тайный голос, прозвучавший не в мозгу, не в ухе, не в гортани, а где-то перед лицом. Только покончив с надкосмическими пароксизмами, Ев приступил к человеческим и, соответственно, послушался голоса.

Далида бросила художественное училище и прожила у Тилина ровно девятьсот дней. В это время добровольной блокады — из мастерской они почти не выходили — у них была общая дорога растительной жизни.

Литера: К

Четыреста четвертая дочерняя фирма Косидовского быстро поднималась. Начала с импорта, организовала производство, затем — экспорт. А благодаря чему? Вернее, кому? В офисах шептались:

— Феномен Иберова! Откуда на нас свалился?!

— Чудеса! Видит через океаны этот кавказец!

— Сам себя не знает! Спина у него вечно белая, а шнурки развязаны. Ныне старорежимным светит веселенький удел — смерть под забором.

— И пусть белая! И пусть под забором. Эдгара По вытащили из канавы.

— Зато владеет массой языков!

— Нам эти языки не нужны! Службе безопасности требуются "языки" совсем иные.

— А кто? Кто Иберов по национальности? — донесся вдруг девичий говорок. — Не могу понять!

— Национальность? Его национальность — специальная статья. Он не грузин, не армянин. Иберов — ...трудно сказать кто. Новые слова в обиход пока не вошли. Лингвисты пытаются сейчас восстанавливать праречь, генетики — прарасы. Бывает, и реставрировать ничего не надо. В пампасах или в горных районах и то и другое можно найти в первозданном состоянии. Так вот, Иберов — контр-ги-пер-бо-рей-ский про-то-ев-ро-пе-ец. Некогда Европу и Месопотамию населяли как бы свои индейцы. Иберов — из тех могикан.

— Народец, что обитал в Европе до кельтов?

— Нет! Смотри глубже! За тысячелетия до индоевропейцев. Баски и грузины хотели примазаться к чужим лаврам, да не удалось. Этносы, подобные грузинам, заселяли всю Европу. Кавказ — островок древности в настоящем.

— А зачем нам Иберов?

— Зачем? Он у нас по особым поручениям. И совать нос в его дела начальство не позволяет.

— Но он и просто торчит у компьютера. Торчит и выуживает из сетей то, что ни один хакер не узрит. И без компа, сами знаете, обходится.

Литера: Л

Кое-кто из прислужников Косидовского следил за Водоземцевым и за двумя его ассистентами. Прослышав, что Водоземцев учредил новое акционерное общество, этот кое-кто расхаживал по тротуару, наблюдал бурление на противоположной стороне улицы: огромную очередь, как в пункт обмена валюты в день биржевого краха. Хвост из восьми десятков человек тянулся по улице. Скупали разрекламированные акции НИИПС. Константину и Юрию удалось обойти страшную толпу. За стеклами трех конторок сидели девушки, принимая на себя весь натиск. Ассистенты были здесь впервые и с трудом отыскали служебный вход. До того плутали среди парадных и многочисленных вывесок фирм.

На одной доске фуфырилось:

ТРЕЙД МАШИНИРИНГ КОМПАНИ

На доске рядом:

ФЬЮЧЕРСНЫЕ ОПЕРАЦИИ

Снаружи и в зале для посетителей всё блестело: мрамор, бронза, стекло, современный дизайн. Внутри — гораздо дряннее. Коридоры напоминали прихожие старых габаритных коммуналок, пахло гнильцой, меркаптаном и весьма подозрительной дохлятиной.

Константин и Юрий вошли в кабинет управляющего и никого не увидели. Пространство сияло оставленностью. Длинный стол для совещаний и по логике, и обычно ведет к креслу начальствующего, но кресла у торца стола не оказалось. В кабинете царило запустение. Наверняка года три в нем не мыли полы, не протирали стены. На задвинутой в угол кафедре-трибуне — куча пожелтевших бумаг. На них покоился обращенный затылком к вошедшим мраморный бюст советского вождя. Ясно, это вождь, но, подойдя ближе и повернув бюст, Юрий не понял, какой именно. "Кто-то из первых народных комиссаров, но кто — не постичь, — решил Константин. — Донельзя известный, известный с детства, и неузнаваемый. А лицо почему-то нестрогое, словно оживлённое, подрумяненное".

— Сюда! — вдруг раздался грубый, но глубокий голос из-за зелёного занавеса.

Рука с толстыми пальцами задрала ткань. Высунулась крупная лысая свиноподобная рожа — катастрофически ухудшенная, но вполне материализованная проекция лица бюста. Рука нетерпеливо откинула занавес. Появилась фигура коротконогого свиномордого лысача, облеченная в грачино-черный банкетный костюм.

За занавесом предстал взору новый длинный коридор. Лысач важно повел наших молодцев по нему в необозримую даль. И раньше можно было подозревать: взлётка Двенадцати коллегий только по инерции считается чемпионом. На полу там и сям валялись мятые бланки товаротранспортных накладных, авизо, отчетов — всего, что в славные девяностые гуляет для блезира. Трое давно миновали помещения "Инжиниринга" и "Машиниринга", прошли задворки "Фьючерсных операций" и шагали в некоем стволе, соединяющем несколько соседних строений. "Наверное, они принадлежали номерному предприятию или Гражданской обороне", — подумал Константин.

В конце концов, проводник ввел Константина и Юрия в небольшое боковое помещение. За новеньким деревянным столом сидел Водоземцев. Стол пах сосной, не имел признаков лака, эмали и даже олифы; был расчудесен, его крышка — настоящая доска, а не ДСП. В углу располагалось кресло-качалка из таких же натуральных материалов и лишенное атрибутов, доказывающих существование лакокрасочной промышленности. Свиноголовый немедленно разместился в кресле-качалке, а гостям предложили на редкость занимательную свежеотфуганенную образцово-показательную скамью из целиковой колоды.

— Не скамья подсудимых, а остатки растительных смол смыты, не бойтесь, — съехидничал свиноликий.

— Как вы относитесь к парапсихологии? — неожиданно спросил Водоземцев.

— Извините, Виктор Федорович, но ерунда это, — вырвалось у Юрия.

— Мы — атеисты, — заметил Константин, — в летающие тарелочки, телепатию, телекинез, в коммунизм, капитализм не верим.

— А я верующий, но не верю тоже, — бесцеремонно скаламбурил свиноликий и с умеренной долей хрюкотцы захихикал. Однако захрюхикал он с такой интонацией, что невозможно было понять, верующий он в действительности или нет, сказал он серьёзно или словоблудия ради.

— Очень приятно, если среди нас нет легковерных, — произнес Водоземцев. — Пусть, к сожалению, многие чрезвычайно наивны и внушаемы. Они воображают немыслимое, нагнетают панику и тем самым нажимают на те пружины, о которых и не ведают.

— Прихихи-эгрегоры создают? — ухмыльнулся Юрий.

— Знать не хочу хихегроры, и плевал на них, — резко и раздраженно отозвался Водоземцев. — Есть у нас в городе масса парапсихологических обществ — никто не в курсе, сколько их точно. Тешились бы своими тайнами и никого не трогали. Но в них расплодилось немало доброхотов и не менее — святой простоты. Святая простота ублюдочней всего, обожает каждый пук наставника, а наставнички обретаются иногда дьявольские. Сперва превращают учеников в юродивых, отдают приказы один другого нелепее, но в эти приказы и "епитимьи" — или как они там называются — заплетают трегубо практическое. Только блаженный увидит в подобном коаны.

— Х-хр... Творят делища! — захрюкал свиноликий. — На чердаке дома напротив поставили здоровенные ящики с канцелярскими скрепками, посыпали скрепки пшеном, солью и медными опилками. Между ящиками протянули якорную цепь. А скрепки, хи-хох, в коробочках или грудой? Да нет! Каждая скрепка вдета в скрепку. Сколько дней эти скрепки они цепляли друг за друга! Целый цех корпел! Вот она современная парапсихология! Начинают с ерунды, а кончают чем погаже. Главное, людей завести, а пружины рано или поздно сработают, лишь бы спусковой крючок был. Мы обрываем нити — не нам выяснять, где наращивают жиры настоящие кукловоды: в Женеве, Атланте или в двух кварталах отсюда.

— Так, коллеги мои, — глянул на ассистентов Водоземцев. — Придется вам бить врагов их же оружием. Уж попридуривайтесь, архангелов ради, упырями и вурдалаками, поиграйте ради серафимов в сатанизм, покажите колдовские обряды. Добавьте это к вашим... сверхурочным заданиям. Засчитаю, как у военных на передовой, год за четыре.

Раз на черных и белых мессах не присутствуете — тем надежнее, вас не заподозрят. Не за горами и тонкое решение проблем.

— А что, Капитоныч, отыскал реквизиты? — изменив интонацию, спросил у свиноподобца Водоземцев.

— Не все. Пока добыли маски, — ответил тот и снял с себя лицо.

Лучше бы он этого не совершал. Настоящая его физиономия оказалась куда страшнее. Даже Водоземцеву стало неприятно.

— А на мраморную голову зачем надели оболочку? — поинтересовался он.

— Ги-ги! По вечерам мы поворачиваем бюст в сторону окна или прохода. Случается, милицейскую фуражку нахлобучиваем. Хорошо в полутьме пугает! Ты, Виктор Федорович, зарплату этому ветерану предусмотри.

В конце Капитоныч обратился к ассистентам:

— Бдите. Держать дополнительный штат нельзя, лишняя болтовня не нужна. Связываться с уголовниками при наших раскладах — идиотизм. Зато в органах — одни друзья. Коли влипните, будто бы в виде исключения и да по ошибке вас освободим. Оставайтесь скромнягами, прочее приложится. Были, были у вас предшественники. И что? Они быстро поменяли фейсы и кейсы. На жизнь не жалуются. А шиковать ныне можно и в Сьерра-Леоне.

Литера: М

Ночью грохнулись осколки стекла на площадку у лифта, а Иберов не осознал, полагал: лязгнули железом по железу. Но утром, наступая на скрипящие шестимиллиметровотолстые куски, сообразил: крови на линолеуме нет — похоже, ударили тяжелым предметом.

— Легавые приезжали, — донесся до Иберова голос человека в сильно ушитой куртке, — но никого не схватили. Опоздали на десять минут, как всегда. Прошляпили налет на 143-ю квартиру. А по стеклу кто-то из убегавших бандитов со злобы, наверное, шарахнул.

Иберов не удивился этому новому соседу. Чуть ли не каждый месяц уезжают и въезжают. Помнит Иберов, Иберов помнит: в анкетах и бюллетенях он специально перевирал номер собственной квартиры, ей-ей, на крайний случай. И мнится ему, именно 143-ю ставил. Для контроля решил квартиру перепутать, а не дом или парадное.

И двинул Иберов не куда собирался, а прямо в рюмочную. Да не сумел он зайти в нее. Ударило оттуда острым перегаром, кипячеными внутренностями, звериным западающе-раскоряченно-кривочелюстным говорком — попятился Иберов, толкнул плечом мордана, шедшего за ним, и, не извинившись, зашагал по проспекту.

Свернул на Бассейную, а там — толпа. Стоит фура с прицепом и гаишник замороженный. Валяется мятый велосипед, кругом — десятки битых куриных яиц, лужа густой темной шестимиллиметровослойной крови.

Понял Иберов, Иберов понял: это знак и домой ему дороги нет, бомж он теперь, Иберов.

Но идет Иберов дальше и грезится ему: посылают его за труды праведные в Пятигорск или в Туапсе. Однако чувствует: никому-то он со своими праведными трудами не нужен, отброс он, и точка. Мавр сделал дело. Для наживки разве сгодится. Но думать об этом не хочется и представляет он Минеральные воды... "А если дикарем туда ринуться?"

— А если бомжем? — слышит Иберов рядом нарочито гнусавый голос Фефелова. На черта тебе гастролировать? Чем хитрее затаишься — тем безопаснее.

— Крестишься-то зря! — продолжал Фефелов. — Существовал Иоанн Креститель, а Христа вашего не было в природе и в народе!

— Еще чего! М-да-да-Хая не из Шанхая, — машинально отвечал Иберов. — Настоящий спаситель умер за двести лет до рождения Христа, и его звали Иессеем.

— Доапокрифы и без того ведаем, — ухмыльнулся Фефелов.

Литера: Н

Мирный грек Ионидис поселился в гостинице "Советская" вследствие объявленной бедности и благодаря протекциям. Спрашивали: "Не из Одессы ли грек?" Давно уважающая себя публика отхлынула отсюда, кто в "Прибалтийскую", кто — в "Пулковскую", кто в центр. Здесь с низкими ценами пребывали всякие не шведы, а граждане СНГ и цыгане из Болгарии. Да и то по старой памяти.

Неуютно было Ионидису. Одиноко. С высоты девятнадцатого этажа виделись окраины, больше — пакгаузы, склады, унылые пейзажи, тянущиеся вдоль железнодорожного полотна, далекие и постные физиономии домов-новостроек за толстыми и тонкими трубами предприятий.

Самым захудалым иностранцам не воспрещали смотреть на эту часть города. А в сторону залива? С неохотой, но разрешалось. Кому нужны Канонерский и Гутуевский острова! Не устье Фонтанки? Наслаждайтесь, сколько влезет! "Красный треугольник"? — Фотографируйте на память. Вулканизируйте взоры и печень. Не ближние северные районы, где всё мудреней. В семидесятые или восьмидесятые, говорят, готовили для тех районов дымовую завесу от спутников-шпионов. Потом махнули рукой, но для пущей важности отобрали у Госкоминтуриста СССР скороспело отгроханную коробку, торчащую, как табло, у Финбана.

Почти не выходя, прожил Ионидис в гостинице недель пять-шесть. Не покидал номер и когда его убирали. Отыскалось решение: только вырастает горничная с пылесосом-полотером, Ионидис — под душ. Средиземноморски приятное имя носила горничная: Сардиния, Оно значилось в паспорте, а называли горничную Сардой. Но Ионидису нравилось именование Сардиния. Так он ее и величал. Замечает грек: заканчивается уборка, Сардиния шаркает у двери, грек сразу из душа — индонезийский чай пить. Точь-в-точь для Ионидиса это зелье: не раздражает расшатанные нервы и разболтанные сердечные мышцы. И Сардиния ему чаек таскала вместе со швабрами. Упросила кладовщицу припрятать килограммчик — не дай бог, останется единственно черный индийский.

Непонятно сварганена жизнь. Запасай чай... А прежде законспирированному постояльцу принадлежала латифундия: три плантации горного чая. Но не греческого, а крепчайшего кавказского. То — ннастаяшый ччай, а нэ ттот, чта ппрадают в ммыгазынах... А теперь не пришлют пару мешков с пристойным чаем. Да и не сможет грек его пить — слишком в последнее время ослаб.

Вначале Сардиния проявляла недовольство полузаголенностью мужчины. Потом привыкла: принимала полузаголенность и заголенность за норму. Чаще всего на иберийском греке не было ничего, кроме простыни или полотенца вокруг бедер. Халатом Ионидис как-то не успел обзавестись, пижамы из моды вышли, а прочую амуницию он надевал перед обедом.

Подобных морально-духовно надломленных и чуть не до прострации (просрации — на языке других гостиничных служащих) чем-то обеспокоенных южан Сарда раньше не встречала. Поди разберись! Где вы видели южанина, который бы не приставал к молодым горничным? Который глядел бы на вас букой?

Хоть бы усы отрастил! Хоть бы раз улыбнулся или усмехнулся. Не тот, не тот он человек, за кого себя выдает! Но деньги у бедненького "буки" водились немалые.

— Не желаете ли девушку? — спрашивала Сарда. — Очень быстро могу добыть.

Мирный грек Ионидис при таких словах смотрел на серую дымку над Балтийским вокзалом, вспоминал еще не зачахший скверик у него и великовозрастных девушек, что в том оазисе льнули к посторонним мужчинам. Одна была скромницей, и к нашему герою не примеривалась. Она опустилась на ту скамейку, где он расположился, и, слегка согнувшись, принялась небрежно постукивать связкой ключей по фигурно загибающейся вниз поверхности реек сиденья.

Да, тремя рублями то древнее происшествие не обошлось. Еле вырвался грек из чужого обиталища. Практически без царапин. И по везению не загремел в известный половине города Либавский переулок, близ Калинкина моста.

Не деньгами, не пришибленностью удивлял Ионидис. Заметила Сардиния, считает грек без бумажки и калькулятора. Складывает и перемножает в уме любые числа. Коридорные о чем трепятся! Слышали они, разговаривает грек с вьетнамцем на вьетнамском языке. Плюс то, плюс это. Вокруг себя полотенце грек оборачивает и в узел не завязывает. Расхаживает Ионидис по номеру, а полотенце не падает.

Но таки подкараулила Сарда момент, когда чрезвычайно цивильно и щеголевато одетый грек вернулся из ресторана, и втолкнула двух девочек: Олю и Вику.

— Вот и мы! — сказала. — Выбирай, какую хочешь! Затосковал у нас иностранец".

Пришибленный грек, обычно опасающийся индийского чая и кофе, выбрал всех.

Вечер, ночь и утро вся троица провела у Ионидиса, а затем эти трое разбрелись кто куда, до треска в висках утомленные, с ломотой в костях и с красными от бессонно проведенного времени глазами. А слабый грек Ионидис совершенно не утомился и даже не лег спать. Ужасно захотелось Ионидису выйти из гостиницы прогуляться, но он удержался от опрометчивого шага.

Ионидису больше понравилась Оля. На прощанье Оля обещала приходить еще. Поэтому ни с того ни с сего и оказался грек на несколько дней без индонезийских листьев. Уже поднадоевших.

А Ольга не польстилась на греческие деньги и во второй раз пришла только в воскресенье.

Литера: О

— И текилу не пьете? — спрашивала Ольга.

Грек мотал головой и думал: "Не похоже, чтобы девица была подосланной. Ишь ты, доехали и сюда телесные блага цивилизации".

— Сколько километров от Луны до Земли? — заинтересовалась Ольга.

— В среднем триста восемьдесят четыре тысячи четыреста.

— А каков квадратный корень из восьми миллионов семисот девяноста семи тысяч ста пятидесяти семи?

— Две тысячи девятьсот шестьдесят шесть целых и сто шестьдесят восемь миллионов пятьсот семьдесят семь тысяч двести четыре стотриллионных. Единственно прошу, Оля, никому ни слова о человеке-счетчике. Пока здравствует ревнивый конкурент, но он решает и запоминает не сам, а с помощью приемов.

— Зачем зря говорить? Может, и мне счетчик понадобится. Я тоже хороша. У меня есть пистолет в авторучке, — сообщила Ольга и открыла сумочку.

Ионидис не понял, что это: пистолет, скомбинированный с авторучкой, пистолет в виде авторучки или ручка в виде пистолета. Он не успел и взглянуть. По шее царапнуло. В глазах поплыл молочный туман. Грек ничего не воспринимал, кроме властного голоса Ольги:

— Сесть!

— Встать!

— Сесть!

— Выдвинуть ящик стола...

Всё кончилось.

Мирный грек Ионидис повесился в гостинице "Советская".

Никто не угадал по какой причине. Будто бы так заставила его сделать одна из подруг Сарды после выстрела в него шприц-тюбиком с суггестивным препаратом.

Литера: П

Лота, младшая дочь Водоземцева от второй жены, вела своеобычный образ жизни. Весной и летом она прозябала в вялой дрёме. Осенью феноменально оживала и в ноябре выходила замуж. Но к апрелю погружалась в сонливость и обязательно разводилась.

Картежники, гуляки и всякая богема весьма уважали Лоту, особенно ее кулинарные пристрастия. Когда ни у кого ничего не было, у Лоты имелась в наличии уха из налима, налим-суфле и паштет из печени того же существа. А рыба вкуснейшая, лишь умей готовить. Куда там японская фугу!

Каждому новому мужу Лота вручала комплект рыболовных принадлежностей и отправляла на ночную рыбалку. Нормальным рыбакам такое и требуется! Если муж подвертывался занудный или не совсем искусный, ему в сопровождение давали строгую и сердитую молдаванку Антонину.

У нынешнего мужа имя — Расик, фамилия — Нитупов. Лоте по спецзаказу вывезли его из-под Тобольска. Невзирая на странное имя, к природным аборигенам, он не относился, обликом оказался страшен и напоминал вместе взятых: батьку Махно, сверхопростившегося Льва Толстого и обросшего, карикатурно-неухоженного Гитлера. Тем не менее Лота оставалась им чрезвычайно довольна и свое довольство всячески выражала. В ответ на очередную похвальбу Антонина хотела покрутить пальцем у виска, но Лота шаловливо ударила ее по пальцу обрезком багета и громчайшим шепотом пропела песнь, состоявшую из повторяющегося коленца, а именно:

...тс ерен, тс ерен, тс ерен, тс ерен ... тс ерен...

Песнь всем понравилась, и решили: Расик Нитупов — оч холосый мущина. Безумие в его зраке сияло, как числовой факториал, как зеркало заката европейской эволюции, юродствующей в холосте.

— Зажги свечку — и точка! — кричала, радуясь, Лота. — Зеркального коридора не надо!

Увы, девятый брачный цикл Лоты[2] поразил неудачностью. В декабре в самый разгар веселого перформанса в гостиную Лоты вбежала плачущая Антонина. Замерзшая молдаванка заикалась, зуб у нее на зуб не попадал, разобрать удавалось только наиболее характерные слова молдавского мата. Уверенные, что эпизод заранее запланирован, что это игра, гости устроили овацию, то есть бурные и продолжительные аплодисменты...

Но выяснилось: игры нет. На рыбалке произошла трагедия. К свежеочищенной проруби, у которой, жуя калачи с тмином, безмятежно сидели Расик и Антонина, неожиданно подбрели два усатых суконных рыла. Рыла заговорили, и тут стало понятно: усы-то у них вовсе не усы, а волчьи клыки; и на это суконным джентльменам было наплевать. На них — распахнутые бараньи тулупы, незастегнутые твидовые пиджаки. В зиянии рельефились пикейные жилеты.

— Э! Мы — серы, мы — серы! Э! Мы — серы! — пропели суконные рыла. — Левосеры! И правосеры! — глянули на рыболовов жуткими зелёноправолевосерыми глазами и угостили их тульскими пряниками.

— Ешьте, ешьте пряники, самоваров у нас нет, зато пистолеты Марголина в наличии. Ешьте, ешьте пряники, кумарьтесь на здоровье, — провыли-пропели пикейные джентльмены. Затем схватили Расика за ноги и сунули его головой в прорубь. — Э! — возгласил один из джентльменов. — Да всякий грамотный астрóном знает: новый год и рождество — 22 декабря, а щас — святки, святки, святки.

— Ну, вот! — окончательно затолкнув обмякшего Расика под лед, произнесло другое рыло. — Передай Лоте: тс ерен, тс ерен, тс ерен у нее будет безбородый. А этот налим не тот, и не налим он, ерш обыкновенный, да плохой к тому же, отравленный. Доброе мы дело сделали и вполне тихо. Повезло еще, прорубь крепко не сморозило! Неделей позже — и пришлось бы страхоперку бензином обливать. То-то бы запах стоял!

Литера: Q

Три часа ночи. Без звонков. В интернете торчали благополучно в него попавшие. Недоразумения исчезли. Поэтому Аркадий, дежуривший у телефона службы поддержки, позволил себе расслабиться. Захотелось пить. Аркадий приоткрыл дверцу тумбы. Всю тумбу стола занимали коробки с травами. Из двенадцати — пятнадцати компонентов Аркадий и сотворил напиток. Процесс приготовления проходил не по канонам и занял минуты. Смесь бутылочной воды и трав Аркадий быстро подогревал особым кипятильником, сразу после закипания фильтровал. Пахнущая лесной поляной жидкость мгновенно охлаждалась в сильно закопченном сосуде, который в позабытые времена считался драгоценным спортивным кубком. В результате возникала не травяная бурда, а нечто выразительное.

Сегодня стереотип поломался: Аркадия привлекла кипа газет, оставленная предыдущим дежурным. Гм... Хронически подсмеивающимся, презирающим прессу, прогресс и ай ти. Кинулись в глаза строки:

...в заброшенной установке НИИФИОН летают призраки...

...в 1918 году в подвале соседней дачи расстреливали контрреволюционеров и там же их закапывали...

...ночью над сооружением можно увидеть светящийся сиреневый столп, а в нем искры. Говорят, это неуспокоенные души убиенных...

Аркадий ухмыльнулся. То была его, Аркадия, Установка. Он вспомнил, как в 1992-м прекратили ее финансирование. На первых порах еще надеялись: всё переменится, умное вернется, но здание в форме цирка и конструкция в его центре так и остались недостроенными.

В середине здания и по проекту не полагалась кровля. Аркадий слышал, а изредка сам наблюдал: на свободной, уже ничейной полосе, у кого-то горел костер в высоком железном контейнере. Ночью пламя угасало, а репортеры не подозревали о его дневном существовании. Но из-за раскаленных углей над контейнером в темноте вспыхивал световой столп, в еликом появлялись искры и витали активизированные конвекцией мусоринки. Вот тебе и души убиенных контрреволюционеров!

А разжигать костры могли не только рабочие с мебельной фабрики, которая начала претендовать на территорию. Установка находилась в лесопарке и целый сезон приманивала нудистов. Засим нудистам пришлось поджать хвосты. Самодеятельные оккультисты, парапсихологи и иже с ними вообразили: циркоподобный корпус не что иное, как сверхстоунхендж. В дни равноденствий и солнцестояний они служили в нем модерным богам и вволю вакханальничали.

Потом некие господа поняли: загражденный для безопасности мощной решеткой очень сложный и глубокий котлован под Установку есть перевернутый собор, обращенный маковками к ядру Земли. Циркоподобное здание — лучший в стране, может, и во всем мире, дом для свершения черных месс.

"Ну и мелочь по сравнению со всем прочим светящийся столп! — рассудил Аркадий, но почувствовал: слишком надоели последние истории с их тупой монотонностью. — Наверняка журналисты в курсе всего и хитрят, при отсутствии материала изобретают способы подсовывания жареных "уток". Еще не уйдя от этих прикидок, Аркадий уперся взглядом в обведенную фломастером заметку:

УБИЙСТВА НА ШОССЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Однако убийства необычные! Дочитав сообщение о них, Аркадий моментально вспомнил недоучившихся студентов, своих покупателей... Ведь в субботу он встречал их на площади перед вокзалом. От их прежней худосочности не осталось и намека! Аркадий еще насторожился: "На какой такой промысел они сейчас переключились?" Он и бывшие универсанты сделали вид, будто не узнали друг друга — иначе не вышло бы ничего, кроме нелепого и ненужного разговора. Да и те двое, бесспорно, не были склонны к беседе.

"Не купи ту книгу они, купил бы кто-то третий", — торкнулась в голову непрожеванная идея.

"Ишь ты, внутренний голос проснулся, — подивился Аркадий. — Он вечно пробуждается, когда поздно".

Литера: У

П. Р. смотрелся чрезвычайно плохим ленинградцем: мосты не разводил, запах корюшки не переносил, в главных ресторанах даже в старое время не бывал, драк там не устраивал. Об одеяниях П. Р., о его наружности промолчим. Словно человек рассеянный: вместо валенок перчатки он натягивал на пятки. По этой причине в более бойких, чем Магадан-на-Неве, городах: в Москве и отнюдь не сонном во многих отношениях Нижнем Новгороде почти у каждой подворотни к нему приставали подозрительные парии и пытались малость поживиться. В Петербурге П. Р. терпели, но стоило ему очутиться где-то в Волхове или в Тихвине, как вдогонку ему зловеще неслось: "Понаехали тут всякие!"

Картина отличная! Еще бы! П. Р. носил штатское и работал в милиции. Сразу после службы в погранвойсках начал с выездов на трупы. Мощная практика. Затем он занимался дознанием. Достигнув мастерства, решил переменить профессию. Был П. Р. на своем поприще довольно талантлив. Другой вопрос: для серьёзного розыска его не рекомендовали и держали про запас. Чего-то опасались. Боялись: этот деятель интуиции, не имеющий особых полномочий и, кстати, высшего юридического образования, переборщит. А у того всплыли суждения боковые: прежние успехи он стал связывать с везением.

Да и перквизиции его считались простыми. Сомнений не возникало: и дипломированный следователь справился бы. Чем раньше П. Р. привозили к месту преступления, тем быстрее он его раскрывал. Поражений в ремесле не ждали. Полтора, два часа — дело прояснялось, наручники защелкивались.

Вот прошлогоднее происшествие. Некая дама по фамилии Перетёкина отказалась впускать неизвестного, выдававшего себя за служащего МЧС. "Дом взорвется! Авария!" — орал во всю глотку "служащий", то звоня, то тарабаня в дверь. Звучало вполне авторитетно, но, поняв, что дверь взламывают, Перетёкина взялась набирать "02". Вторгшийся ухайдакал каким-то тяжелым предметом успевшую позвонить хозяйку прямо у телефонного аппарата, но снятых ею денег не выискал. Он покидал в наволочки полдюжины вещей и улепетнул.

П. Р. появился позже наряда. Дошел пешочком, благо идти недалеко. Ни о чем не расспрашивая, покружил по квартире, вернулся ко входу, глянул на косяк и заинтересовался зазубринами. Не тщась их замерять, запоминать положение, проявлять отпечатки пальцев, он подозрительно сощурился и ненароком принялся обнюхивать зазубрины. Нюхал он с откровенным упоением, нюхал и балдел, но то был запах не амбры и не майского ландыша. Именно не ландыша. П. Р. едва не вырвало.

Он бросился к лифту, побродил по коридорам, потом, переговорив на улице с дворником, помчался за громыхающей тележкой мусорщика... Вскоре милицейская машина с пойманным уже летела в сторону отделения. А в другой машине везли орудие взлома и нападения: "обрез", то есть лопату с обломанным черенком для доскребания просыпавшегося мимо ящика мусора.

Позавчерашнее дело касалось и не П. Р. Он хотел подъехать на патрульной машине до метро. Но в рации прозвучало: "Дом шесть, квартира 17. Кража". Шофер лениво свернул: "Поди ж ты! И товарища не удалось отвезти и в любимый тупичок наведаться, чтобы приятно вздремнуть там, не вылезая из автомобиля!" П. Р. не устремился к трамвайной остановке, а почему-то отправился по вызову со всеми. На этот раз он и кругов не совершал, оставил труды тем, кому они предназначались, скопировал отпечаток с фрагментарного следа на полу и задефилировал вблизи парадных.

Вытаскивая корочки, он требовал входящих-выходящих мужчин сгибать ногу в колене и показывать подошву. Затея бесперспективная. Обнаружив похожий, но сильно стёртый след у соседнего подъезда, заскочил внутрь и попробовал названивать в двери. За первыми не раздавалось шумов, из третьей выглянула столетняя старуха и бессмысленно зашамкала беззубым ртом. Из четвертой выторкнулся высокий и раскормленный тинэйджер. П. Р. заставил его согнуть ногу и узрел на подошве кроссовки искомый рисунок.

Патрульная машина повезла подростка в привычном направлении, а П. Р., чертыхаясь, двинулся к трамвайной линии. И конечно, можно сделать крюк на машине, но теперь нашему оперу показалось это не очень приятным.

Так примитивно, не изучая картотеки и банки данных, П. Р. высчитывал координаты удравшего в Сыктывкар или в Горно-Алтайск. Ничего диковинного. В человеческом мозгу есть пространства, которые не поместятся во всем объеме земного шара.

П. Р. долго подыскивал себе охранные структуры, потому и долго, что в них как назло обычно сидели бывшие тихвинцы и волховчане. Они моментально отбрасывали претензии П. Р. на любую роль в их ремесле.

П. Р. уже прошел для проформы ВТЭК, имел в кармане нужные документы, собирался на прощание пожать руку подполковнику и был нетрезв (успел отметить увольнение из органов), как подполковник попросил его об экстренной помощи.

— На тысячу долларов новая работёнка? Верно? А я могу тебе выхлопотать на тысячу семьсот! — без зазрения совести соврал подполковник. — Мой однокашник по академии покинул налоговую полицию, бросил дойную карьеру... Избрал поприще лучше. Предлагал и мне, но куда теперь, да и не по нутру подобное. Забыл, когда ходил в участковых и патрульных.

— Иссяк? — уточнял подполковник. — Но нюх-то остался? Батальон у нас даром ест хлеб. Кто способен его грамотно направить? Протер бы дуболомам зенки. Прокуратура воет, да и она хороша. Давно пора их следовательниц: кого — в детский сад, кого — в богадельню. Ну что? Договорились? Побудь сегодня-завтра с ребятами. Если с чужими, дам тебе Грищенко. Он быстро контакт с кем надо обеспечит.

Литера: Ф

У Константина с Юрием было сверхурочное задание и как раз на шоссе Просвещения. Они не спеша прогуливались среди деревьев у знаменитого здания, но не без некоторого трепета: слишком напачкали здесь раньше.

Первый вышедший смотрелся дюжим на вид. Константин вытащил шило, а Юрий сделал ложный замах... Второй побежал к соснам. Константин догнал его, схватил, повел его шейные позвонки на ствол лиственницы.

Начавший полегоньку шпионить за ассистентами, Аркадий в этот день опоздал. Однако успел заметить садящегося в автомобиль Юрия.

Вокруг — ни души. Аркадий двинулся в сторону Установки.

Темно и мирно. Потрескивающий фонарь на столбе слабо освещал дорогу, контуры тополей и кусты сирени. Из-за насаждений выросли фигуры толстых омоновцев в бронежилетах:

— Стоять! Стоять! — В ручищах развернулись палочки маленьких, словно детских, автоматов:

— Черт! Уходит, уходит маньяк!

Первые очереди — по ногам.

— Уходит, уходит гад! Зайдет в комплекс — оцепить не успеем!

— Стрелять по туловищу!

Несколько очередей...

Аркадий продолжал идти и упал только во внутреннем дворике Установки.

"Не он, не он, — думал П. Р., разглядывая мертвого Аркадия, — не тот типаж..." И, обернувшись, увидел в заставленном ржавыми бочками закутке ворочающегося под солдатскими шинелями бородатого бомжа. П. Р. подошел к нему. Ударил винный запах... "А этот вообще не из той пьесы!"

Не стесняясь, бывший опер принялся бить себя куда придется, особенно по лбу. "Самсон проклятый! — шептал он. — Что учудил! Угораздило отстричь неэстетично торчащее за скулами. Да еще под корень! Жесткие, но тонкие щетинки-вибриссы. Никто не требовал! Никто не замечал! Примочка сюпэрмэна тряханулась, исчезла! Если коту усы сбрить — и то мышей ловить не будет!.."

"Впрочем, пардон! Меня и быть здесь не должно. Подполкан речистый упросил!"

Утром, давая интервью и на глазах у телезрителей бесстыдно попивая нероссийское пивко, всё проспавший и не принимавший участия в облаве капитан ОМОНа говорил:

— Маньяк ликвидирован в недостроенном здании номер 139 по шоссе Просвещения. Аномальный дом! Мы в нем трошки заплутались, но признают — узловая точка! Лет пятнадцать назад там намеривались сооружать нечто похитрее, чем циклотрон или синхрофазотрон. Академики хотели пускать протоны с позитронами, но у них ничего не вышло. А мы обезвредили в руине преступника. Заодно спасли от замерзания приехавшего из Парижа поэта Костецкого. В Петербурге Костецкого (что молчать?!) приласкали, но этого известного и милиции записного бретера побоялись приютить в своих гнёздышках. Ему предоставили для ночевки неотапливаемое помещение на Пушкинской, 10, и солдатские шинели вместо одеял, а он повздорил с приблудными бродягами и перебрался на окраину города.

В газетах появились не всем ясные заголовки:

МАНЬЯК УНИЧТОЖЕН

Что делал на развалинах

русский парижский поэт?

БОЙЦЫ ОМОНа УСПЕЛИ ВОВРЕМЯ

Поэт-бард спасен от смерти!

СТРАННОГО КИЛЛЕРА БОЛЬШЕ НЕТ!

Правда, "киллер" совершил еще одно действо. У Аркадия не было другого оружия, кроме кустарного газового пистолета, вернее, комбинации газового пистолета с миниарбалетом. В механизме — металлические ампулы-баллончики, похожие на предназначенные для сифона. Каждый баллончик снабжался оплеткой с балансиром и рычажком, словно превращался в газовый пистолет. Такими пистолетами-снарядами мог стрелять арбалет. В лаборатории не поняли этого хитроумия. Развязка не заставила себя ждать.

Судебного химика, рискнувшего проанализировать газ, нашли мертвым.

Руководство, возроптав, планировать повторную хроматографию не пожелало. Инженеры-электрики разогрели до 2000 ˚С дно и стенки бетонного колодца на полигоне. Специальный робот бросил туда неиспользованные ампулы.

Бесспорно, о неудачном анализе ни борзописцам, ни московскому начальству не докладывали. Но генералы приезжали. Были на Захарьина, на Екатерининском проспекте, заскочили и на Литейный. В результате скрытых от нас пертурбаций кое-что изменилось.

И на десерт папку многострадального Игоря Леонидовича Фефелова сдали в архив. Но вот незадача: через три дня копия злосчастного досье легла под очи Павла Косидовского.

Литера: Z

Оба босса-академика встретились далеко от Петербурга. Погода стояла прекрасная. Прохаживались по непривычной зрению запущенной липовой аллее. Она тянулась ровно на две версты. Под каждой липой виднелась сломанная, полусгнившая скамеечка и столбик от столика, иногда — сам столик. Стоило на столик опереться — он с треском рушился: столбик под столешницей ломался подобно ножке трухлявого гриба.

Косидовский был гораздо выше ростом и размашистее в движениях, чем Водоземцев. Последний семенил за ним чуть ли не вприпрыжку, но, будучи энергичным и физически крепким, дискомфорта не чувствовал.

Ходили вперед и назад, но все же оказались в конце аллеи. Под ногами Косидовского стало скрипеть. Неожиданно Водоземцев обнаружил: это кости.

— Не тут ли ели козлика серые волки? — попытался он через силу пошутить, но сообразил: кости отнюдь не от мелкого рогатого скота! И пожалел об оставленной в километре охране.

— Раритеты времен гражданской войны. Лисицы из неглубоких могил порастаскали, — спокойно заметил Косидовский и придавил каблуком чью-то височную кость.

Академики шли дальше, на кости почему-то наступал лишь Павел Косидовский. Водоземцев вроде бы не берегся, но под его ноги останки не попадали.

"Ишь ты, типус! — подумал Водоземцев. — Фортуны не боится, уверен, к нему ничего не прилипнет. По барабасу".

Косидовский посмотрел на Водоземцева и немного сквозь него:

— А милицейские дела мои весьма скромные. В отличие от некоторых (Косидовский усилил фокусировку взгляда на плеши своего спутника) я, если и убиваю народ, то в основном экономически, то есть не просто разоряю и обедняю, а именно убиваю. Это мне известно. Я не люблю розовые сказки. Повторяю, убиваю хотя и физиологически, но чисто экономическими методами, и даже с доброй помощью государства. Не запрещено законом. Что не запрещено, мон шер, то разрешено. И здесь я хуже Молоха. Полумиллиону людей я точно жизнь сократил. Скажу в скобках: не своим работникам, всё косвенно. Зато полмиллиарда у. е. наварил. Позиция честная. Человек — лейденская банка. Чем больше банок разрядится — тем больший финансовый эффект в итоге.

— Какой вы, таки, шельмец! Да еще половой! Туда "ПОЛ" и сюда "ПОЛ"! — вслух произнес Водоземцев, но поежился: "Нет, нет! Лучше упразднить дюжину-другую тех, кто мешает жить, с помощью подручных средств, но не тысячи, не миллионы. Безусловно, протоплазма чрезмерно разлакомилась. Испокон веков она питает себя собой, но этим пусть тещатся микробы, орлы и крокодилы. Пусть соловьи пожирают июньских бабочек-крапивниц с их душами, а олени тоннами уничтожают ягель с его живым сознанием. По новым мнениям, и амебы, и тростники разумны!"

"Хорошо, мы почти интеллигентны, не братки. Невыгодная месть для нас необязательна, — возникла идейка у Косидовского, — иначе давно бы друг друга устранили", — и тут подозрительно спросил:

— Над чем вы, мон шер, мозгуете? Вы забываете, на арене — не только армии, полиция и уголовники. На планете Земля существуют парламенты и правительства. Одно решение парламента, одна подпись президента — и косвенным образом ускоряется приближение смерти десятков миллионов.

— Наш Петр Первый, — добавил Косидовский, — он половину России угробил. Но смысл? Московская Русь все равно вернулась! Не соболями и пенькой торгует, а нефтью и газом — суть та же. Эксплуататор-помещик, который насадил липовую аллею? Восстанавливать эти достопримечательности не собираются. От столиков со скамейками осталась труха. На бричках и телегах здесь не ездят. Со всех сторон надвигаются березы. Ольха из-под земли прет. Лет через пятьдесят в буйном лесу никакой аллеи не обнаружат. Так и деяния великих мира сего с течением времени сглаживаются.

— Не пора ли подвести черту? — нетерпеливо заметил Виктор Федорович. — Слышал, ваша команда перехватила похищенный у меня фрагмент. Вы желали бы обменять его на аналогичное?

— Да.

— Я согласен.

— А что вы даете?

— Всё.

Косидовский опешил. Его мина непонимания едва не затмила солнце.

— Фрагмент у вас при себе? — осведомился Водоземцев, игнорируя эмоции спутника.

— Естественно.

— Давайте, — и для ясности Водоземцев потряс в воздухе папочкой.

Приняв у Косидовского несколько ламинированных листиков, Водоземцев дико захохотал. Стая воробьев сорвалась с кроны засыхающего дерева.

Водоземцев продолжал смеяться.

— Я... ...опр, я ...одр. Ох! — потер он лоб. Я опубликовал всё, обнародовал кромешные тайны месяц назад! За литературой нужно следить!

В руке Водоземцева появилась красивая, мемориального вида книга с золотым обрезом.

Литера: Ш

Люди, ожидая начала совещания, гудели:

— Что Водоземцев творит? Тематика под грифом! Как его еще не заграбастали куда надо!

— Ха! КБ ОКОНОР запрашивало ФСБ.

— Та-ак?

— Ответ поступил вполне внятный.

— И?

— Фокусников, дескать, не трогаем, они делают свой бизнес.

— Вот-вот! — вмешался третий голос. — Астрологам, хиромантам и дантистам жить не мешают. Зачем мешать Водоземцеву?

— Го-го-го! — не выдержал второй голос. — Тонкость в том, что сперва ФСБ и купилась, год финансировала лабораторию Водоземцева — когда он якобы скрывался, — и недурно, тю-тю-тю, финансировала! И перед правительством ходатайствовала. Оттуда тоже поперли солидные деньги. И гриф был: два нуля! Теперь, хи-хи, гриф исчез! Водоземцев оказался иллюзионист-с. Взятки с него гладки, но без мздоимства не обошлось. Поживился кто-то. А далее? "Просчет" рекламировать? Наружу всё выворачивать? Самого себя бить?

— А Ведерников?

— Ведерников — величина, но за год до кончины уже успел превратиться в нуль. Сразу не успели распознать размягчение мозгов. Вялотекущее-с.

Литера: Щ

Зоя смеялась:

— Он нетипичный Остап Бендер. Смесь Кио, Месмера и Лысенко. Но больше Водоземцев похож на героев Гоголя, на всех сразу, кроме старосветских помещиков. Под плохими люминесцентными лампами, аж, на Акакия смахивает! Но кто поручится, что в восемьдесят семь он не окажется Афанасием Ивановичем Товстогубом?

— Вряд ли, — усомнился Тилин. — Очень ты благожелательна. Хотя я осуждал ревнителей возмездия, засаживающих девяностопятилетних эсэсовцев за решетку.

— Бывает, чем активнее человек в молодости, тем расслабленнее после семидесяти. А сейчас активность носит особый характер. Время нынче специфическое.

— Мы отвлеклись. Что знала, ты сказала. Но поздно. У меня почти готово.

— Быть может, пригодится потом. Ты сам видишь, как ложные идеи наталкивают на внезапные, но правильные мысли.

Литера: Э

— Вот выставка необычного художника Евгения Тилина. — твердил в микрофон комментатор. — Она примечательна! Перед нами — объемные заливки. Краски художник нанёс шприцем в прозрачнейшую желеподобную основу для мягкого витража. А распределение пигментов! Толщина прозрачного слоя до трех дециметров!

Публика вглядывалась в стереоскопические картины с некоей озабоченностью.

— Краски расползаются, смешиваются друг с другом сами. Пара десятков уколов в нужные точки этого студня — и произведение возникает само.

— А почему тогда картина отличается от соседней? Откуда роскошь и разнообразие?

— В том-то и секрет.

— Аэрографом сие не свершить. Я и говорю: не просто объемная заливка!

— Вернее, разливка. Но как все разливается? В чем главный вопрос.

— И не разливка. Скорее краски обладают электрическими или магнитными свойствами. Художник сделал в это желе инъекции, а затем поводил электромагнитом или заряженным конусом. Даже интересно: вместо кисти — магнит или электрическое поле.

— Да не пойдут быстро и правильно ни диффузия, ни движение пигментов под действием поля. Что-то здесь не так!

— А как?

— Знал бы, и у себя в мастерской еще не то сотворил!

Литера: Ю

— Архаичная атмосфера, — возглашал другой комментатор, представляя телезрителям стоп-кадры: мужчины в смокингах, дамы с декольте, огни тысяч настоящих свечей. — В центре — Павел Косидовский. Он открывает перед гостями нечто вроде готовальни величиной со стандартный кейс. На черном бархате, сверкающие камни: не рубины, не изумруды, не бриллианты. И не имитации... Это новые камни. Их граней не касался инструмент ювелира.

Часом позже соседний канал прибавил к сообщению кадры с показом наперстков из драгоценного материала Косидовского.

— Наперстки! Наперстки! Не мифические вечно сухие тигли для космических исследований! — кричал чем-то недовольный консультант.

Литера: Я

— Жарко. Наверное, градусов тридцать.

— Передавали, двадцать семь.

— В тени! На солнце — сорок пять!

— На солнце-то сорок пять? До миллиона!

— Вы же понимаете, о чем речь. Зачем прикидываетесь?

— Все прикидываются. Например, прикидываются, якобы ведать не ведают о синергическом излучении. Но взаправду многие о нем в курсе, только помалкивают.

— Если это кому-то выгодно?

— Выгодно! Скажете же! Кому выгодно, чтобы вокруг горели торфяники? А кому-то, таки, выигрышно. Сваливают вину на рыбаков и туристов, на курильщиков. Думают, везде дураки. Бросил-де сигарету, не загасил. Рыбаки и туристы себе враги? Да хоть они вандалы! Позавчера журналисты нарочно прикидывались блаженными. Вышли в лес с лесничим и пожарными. Как подготовили и подговорили — неизвестно. В восьми разных местах на разных высотах поджигали лес. Так пожарники не понадобились: где сам собой огонь исчез, лишь пару кустов чуть повредив, а где и нормального возгорания не получилось.

— Жутко интересно. Первый раз слышу.

— А далее? Журналистам мигом заткнули глотки! Надулись пискуны и молчат как рыбы.

— А вы откуда всё знаете?

— Да вот знаю.

Вмешался третий голос:

— О мошенничестве на торфяниках долетало до ушей. Но смутно, будто бы сквозь сон. Теперь плохо помню. Заявлялось где-то. Похоже, кто вякнет об этом в прямом эфире — ему сразу или на ногу наступают, или в спину толкают. Словно в клерикальной стране некто пытается долдонить об атеизме. Здесь я точно видел: кулак в спину тычут или микрофон отбирают. Совсем рехнулись люди. А талдычит о своем коньке тощая интеллигенция, но она и не кулака — козы из двух пальцев пугается.

— К чему вы? — с оттенком угрозы произнес первый голос. — Мы о другом рассуждаем. Дядька у вас на бузине повесился, а огород в Киев пешком ушел.

— А к тому. Уже в ушах трещит от кибернетики, от синергетики и от вашего Водоземцева с Ведерниковым. Всякий на них ссылается. Откопали присказку! Да и без того: в городе — тридцать три магазина тайноведческой литературы.

— Хорошо! Очень здорово! Так и должно быть! Да и пусть? В России — восемьдесят восемь академий наук, а подождите пяток лет — возникнет гораздо больше.

2002 г.

*

---

[1] Похоже, составитель неудачно соединил листы, или ... Господи, ты! Синерге...

[2] Тайна прозвища... От Lota (лат.) — налим.