ВУАЛЬ ПСИХЕИ[1]

(эссе)                         

                   

     Через сновидения открывается неожиданный мир даже тогда, когда их смысл пытаются разгадать без опоры на ортодоксальный психоанализ и многочисленные «сонники», – путем несколько более пристального их рассмотрения, сравнения с фольклором, вовлечения в поиск лингвистических, антропологических, этнологических ассоциаций.

    Так, необычно проясняются мотивы, касающиеся движения человеческой души, ее сновиденческих метаморфоз при чтении между строк документально-фантасмагорического рассказа Г. Толмачевой «Зелёный старик» («Русский мир», кн. 4. СПб. 1996). Автор легально почерпнула материал для рассказа у различных сновидцев, но толкование этого материала бросает свет на сферы довольно интимные. С более подробной, чем здесь, картиной анализа рассказа я ознакомил Г.Толмачеву ранее.

    Даже и формально основное в рассказе – тема снови­дения-символа. Фоновые темы связаны с Петербургом-Ленинградом, мечтаниями и невзгодами приезжей девушки. Внешней движущей силой в рассказе, как и следовало ожидать, является разность потенциалов между неадаптированностью человека, загнанного в казенные стены общежития, и миражами-обманами греховодника города.

    Трафаретные ассоциации экспозиции: Петербург – болото; общежитие – тараканы; женское общежитие – «парубки», карабкающиеся ночью к окнам по водосточным трубам, – пресекаются. Повышенно витальная интонация не меняется, стиль остается прежним, но вдруг оказывается, что действие происходит одновременно в нескольких смежных зонах. Я бы не стал называть их излюбленным для прессы и околонаучных статей термином «параллельные миры».  Виде­ния и сновидения, которые даются героине

рассказа, нельзя считать полностью фантастичными, случайными.

    Возникающий перед ней образ прореженного», «разбавленного» Петербурга, то есть Ленинграда, перемешанного с не­кой дикой местностью, вполне типичен. У коренных жителей район, где они живут, часто смешивается в пространстве снови­дений с дачной местностью. У приезжих смешиваются и накла­дываются друг на друга различные города. При этом особый монстр возникает, когда сливаются в одно несколько мегаполисов. У человека сохраняются «таксисы», «тропизмы», последовательности локомоций, идущие даже из раннего детства. Однако формально рассказчица рефлексирует это по-своему, апелли­рует к дикой чухонской местности допетербуржья (Ижоре). Это наложение Ижоры и города образует аномальную зону, по которой впору ходить только сталкерам: повсюду незримые болота, невидимые плавающие кочки, некая "зыбучая почва" – и всё это среди ас­фальта и застроек. Как и где прошёл – такое настроение и образ мыслей получил.

     Сновидения героини являются как бы со­общающимися сосудами. Особняком стоит толь­ко сновиденийный образ зелёного старика, на­званного в конце рассказа домовым...

     Зелёный домовой – странность. Зелёный цвет – более признак водяного. Скрещенность водяного с домовым – не отличие ли болотного города Петербурга?  Домовой видится чаще бе­лым, жёлтым или коричневатым стариком, рос­том с гнома. Является он чаще девушкам и вы­ступает в роли охранника девственности. Его пост – спинка кровати. Остальные функции домового в современном городском мире реду­цированы.

     Другое сновидение героини гораздо более гармонично, представляет собой ничем не за­мутненный шедевр внутри рассказа. Этот шедевр начинается со слов: "Снился незнако­мый город..."

     Тематика рассказа такова, что художествен­ные достоинства для него без документализма –автор соединяет в одно сновидения нескольких девушек – оказываются невозможными. Толма­чева нашла здесь верную ноту и тем самым ста­ла причастной к когорте анонимных авторов сказок, былин, мифов. Отказ от самой себя, "само­бытности", "оригинальности", "своего стиля" аб­солютно необходим, поскольку речь идет об опи­сании палеоядра человеческой ментальности. Ин­дивидуальность, индивидуумность здесь уничто­жены, а секреты таких выдумок, как искусство и религия, даются в чистом виде.

     Главное сновидение героини – одновре­менно и художественное и патографическое опи­сание не нашего нашего мира. Героиня, одетая в домашний халатик и стоптанные домашние туфли[2], двигается вверх по холму к недостроен­ному зданию с куполом, опирающимся на ко­лонны. Это символизирует еще не саму благо­дать, но намёк на неё, стремление и движение к ней. Героиня поднялась вверх, но вдруг все акценты, связанные с куполообразным зданием, снялись. Была только общая экспозиция, эк­спозиция-предвиденье, витальный план чего-то пред­стоящего... Одно сновидение начинает толко­вать другое сновидение, они взаимоперетекают. Героиня видит двух огромных ящеров. Один ящер –  деревянный, другой  –  каменный. Де­ревянный ящер быстро оживает под лучами сол­нца. Каменный остается застывшим, как бы замороженным. Нет никакого сомнения, что каменный ящер – alter ego героини и сама герои­ня, замороженная чужим нелюбезным городом и общежитием-застенком (вот в чем одна из причин недостроенности фаллосоподобного зда­ния); деревянный, быстро оживающий ящер, ко­нечно же, – милый друг.

    Расшевелить каменного ящера непросто. Но вот... ветер несет промасленную бумажку. Каменный ящер... вдруг глотает ее и оживает так же. Ясно, что промасленная бумажка, вопреки коитусной психоаналитической легенде, может быть переведена толкованием как деньги. Это в узком смысле, а в широком – как бла­гополучие вообще. Семантика такого толко­вания восходит к большей упрочен­ности промасленного, а еще более – к сход­ству между пятнами масла на бумаге и водя­ными знаками на купюрах. Кроме того, масло – обычный фольклорный показатель достат­ка: "на хлеб с маслом хватает", "как сыр в масле катается". "Бумажки" – это и про­сторечные обозначения денег. Итак, каменный ящер готов к заигрыванию. Описание подъе­ма на холм уже предвещало нечто подобное в более широком смысле. Не хватало только некого спускового крючка. "Бумажка" сыг­рала его роль с успехом.

    Героиня спускается с холма. Это оказыва­ется для нее чем-то вроде лёгкого морального падения. Героиня с ужасом думает, что на неё с осуждением будут смотреть люди, но сновиденийно истолковывает это тем, что на нее надет неуместный для улицы старый домашний хала­тик. Малые муки совести наивно выступают как замена го­раздо больших мучений. Героиня спустилась с холма. Всё отлично и хорошо! Здесь-то её и хватает зелёный старик, кричит благим матом, дерется, отбирает поясок. Поясок исчезает и в сновидении, и во внешней жизни.

    В указанном контексте поясок может оз­начать только девственность. Взбешенный старик здесь – не охранник, а более боже­ство-совесть. После акта глотания бумажки девственность и была потеряна на холме (в сновидении, естественно, об этом ни слова не говорится, если подразумевать буквальный смысл), а снятие пояска стариком – проце­дура разжалования, подобная процедуре сры­вания погон у военнослужащего. Допускать иные толкования – противоречить логике и последовательности сновидения героини. В отличие от многих других литературных слу­чаев, семантическая полифония в толковании рассказа неуместна. Итак, означенное пояс­ком может быть у девушки только один раз в жизни. В свое время Ахматова назвала это белой птицей:

 

        Был он ревнивым, тревожным и нежным,

        Как Божее солнце меня он любил.

        А чтобы она не запела о прежнем,

        Он белую птицу мою убил...      

 

    В стихотворении есть и такие весьма от­кровенные строки:

 

                И я закопала весёлую птицу

                  За круглым колодцем у старой ольхи...

 

    В немалой степени подразумевается и духовный аспект девичества.

    На фоне остальных описанных в рассказе сновидений центральное сновидение не выгля­дит исключительно апелляцией к материально­му благополучию и биологическому удовлетво­рению. Через сновидения мы открываем гиган­тский волшебный мир, скрывающийся за тон­кой пленкой обычного мира. Образная и чув­ственная многоэтажность, грандиозность мира сновидений выдвигают его на первое место, заставляют думать, что он вовсе не кривое зер­кало, поднимают вопрос: "А не кривое ли зер­кало НАШ мир?" Однако мы полузацементированы сознанием именно в НАШЕМ мире, а потому волшебство сновидений и представля­ется флёром, вуалью блуждающей среди мно­гочисленных запутанных табу души.

 

                       Авторский ресурс:

                       neboton.narod.ru